Абрахам Маслоу - Новые рубежи человеческой природы Страница 64

Эта сконцентрированная и изолированная зачарованность во многом подобна японскому понятию муга. Это состояние, в котором вы делаете что-то от всей души, не думая ни о чем другом, без всяких сомнений, без какой-либо критичности или сдержанности. Это чистое, идеальное и абсолютное спонтанное действие без каких-либо внутренних ограничений. Оно возможно только тогда, когда самость трансцендирована или забыта.

О состоянии муга часто говорят так, как если бы оно было тем же самым, что и состояние сатори. В значительной части литературы по дзен-буддизму муга рассматривается как полная поглощенность тем, что человек делает в данный момент — например рубкой дров, которой он отдает всю душу и силу. Однако последователи дзен-буддизма также говорят о муга как о мистическом единении с космосом. Между тем, эти два аспекта во многом различны.

Мы также должны критически относиться к нападкам дзен-буддизма на абстрактное мышление, исходящим из того, что будто только конкретная сущность имеет какую-либо ценность, а абстракция представляет лишь опасность. С этим, конечно же, мы не можем согласиться. Это было бы добровольной саморедукцией к конкретному, способной привести к неблагоприятным последствиям, столь точно описанным К. Гольдштейном.

Из вышесказанного становится ясно, что мы, психологи, не можем считать конкретное восприятие единственной истиной или единственным благом, а абстракцию — исключительно опасностью. Мы должны помнить определение самоактуализирующейся личности как обладающей способностью и к конкретному и к абстрактному восприятию в зависимости от ситуации; мы также не должны забывать, что такой человек способен получать удовольствие и от того и от другого. В книге Д. Судзуки на с. 100 приведен прекрасный пример, обосновывающий этот взгляд. Маленький цветок видится в своей сущности и одновременно воспринимается как единый с Богом, полный божественного великолепия, стоящий в лучах света вечности. Здесь цветок видится не просто исключительно конкретной сущностью, но воспринимается либо как совпадающий со всем миром, исключающий все остальные вещи, либо воспринимается в рамках бытийного познания как символизирующий весь мир, то есть как "бытийный цветок", а не "дефицитарный цветок". Когда цветок воспринимается как бытийный, все сказанное о вечности и таинстве бытия, божественном великолепии и т. д. остается справедливым, и все видится в бытийном мире — то есть, видя цветок, мы через него как бы охватываем одним взглядом весь бытийный мир.

Д. Судзуки критикует Теннисона за то, что герой его стихотворения сорвал цветок, а затем предался над ним рефлексии и абстракции, возможно, даже и препарировал его. Д. Судзуки представляет это нехорошим поступком. Он противопоставляет ему то, как поступил в сходной ситуации японский поэт: не сорвал цветок, не искалечил его. Он оставил цветок расти на том же месте. Цитируя Д. Судзуки: "Он не отделяет цветок от единства его окружения, он созерцает его в его состоянии соно-мама не только сам по себе, но и во всей ситуации, в которой тот находится — ситуации в самом широком и глубоком смысле этого слова" (с. 102).

Далее Д. Судзуки цитирует Томаса Трагерна (с. 104). Первая цитата очень удачно иллюстрирует единое сознание как слияние бытийного и дефицитарного миров, такова и вторая цитата на той же странице. Сложности возникают, когда Д. Судзуки обсуждает состояние невинности так, как будто единое сознание, слияние преходящего и вечного в чем-то подобно состоянию ребенка, который, согласно словам Т. Трагерна (с. 105), обладает первобытной невинностью. Д. Судзуки говорит, что необходимо вернуться в Эдем, вновь обрести рай, где древо познания еще не начало плодоносить. Вкусив запретный плод познания, мы тем самым обрели нашу неизменную привычку интеллектуализации. Но, если быть последовательным, мы никогда не забудем нашу изначальную обитель невинности". Д. Судзуки связывает эту библейскую невинность, это христианское понимание невинности, с "бытием соно-мама", то есть с видением сущности. Это, по моему мнению, весьма грубая ошибка. Христианский страх знания, отраженный в притче о Эдеме, в которой именно знание приводит к грехопадению Адама и Евы, навсегда сохранился в христианстве в виде некоторого антиинтеллектуализма, боязни знающего, ученого и т. п., наряду с уверенностью в том, что вера, набожность или простота в духе невинности Св. Франциска Ассизского в определенном смысле лучше, чем интеллектуальное знание. И в некоторых областях христианской традиции существует даже убежденность, что эти два типа познания взаимоисключающие: если вы знаете слишком много, то не можете обладать простой, невинной верой, а поскольку вера, конечно же, лучше, чем знание, не стоит слишком усердно учиться или заниматься, или быть ученым, или кем-то еще в этом роде. Также абсолютно достоверно, что все известные мне "примитивные" секты однозначно антиинтеллектуальны и не доверяют учению и знанию, поскольку это исключительно "свойство Господне, а не человеческое"[22].

Но невинность невежественная — это не то же самое, что невинность мудрая и искушенная. Более того, конкретное восприятие ребенка и его способность воспринимать сущность есть определенно нечто иное, чем восприятие конкретности и сущности, присущее самоактуализирующемуся взрослому. Они сильно различаются хотя бы по следующему признаку. Ребенок не был редуцирован до конкретного, он даже еще не дорос до абстрактного. Он невинен, поскольку он невежествен. Это очень сильно отличается от "второй невинности", или, как я ее называю, "второй наивности" умудренного, самоактуализирующегося взрослого, познавшего весь дефи-цитарный мир со всеми его пороками, раздорами, слезами и нищетой, но способного, тем не менее, встать над ними и обрести интуитивное сознание, в котором он может увидеть бытийный мир, увидеть красоту космоса среди всех пороков, раздоров и слез. Через поражения, или в поражениях, он способен увидеть совершенство. Это нечто абсолютно отличное от невежественной детской невинности, рассматриваемой Т. Трагерном. Описываемое им состояние невинности определенно отличается от невинности, достигаемой святыми или мудрецами, людьми, прошедшими через дефицитарный мир, имевшими с ним дело и боровшимися с ним, испытавшими в столкновении с ним многие несчастья, но все же способными трансцендировать его.

Эта взрослая невинность, или невинность самоактуализирующихся людей, вероятно, во многом подобна и, может быть, даже синонимична объединяющему сознанию, в котором бытийный мир сливается и объединяется с дефицитарным. Таким образом, можно выделить здоровое, реалистичное, опирающееся на знание, человечное совершенство, более или менее достижимое для сильных, самоактуализирующихся людей и прочно основывающееся на наиболее полном знании дефицитарного мира. Оно в достаточной степени отличается от бытийного познания ребенка, который еще ничего не знает о мире и о котором можно сказать, что он обладает невежественной невинностью. Отличается это и от воображаемого мира некоторых религиозных людей, например Т. Трагерна, в котором весь дефицитарный мир отрицается (во фрейдистском значении этого слова). Они смотрят на него, но не видят. Они отказываются признать его существование. Эта нездоровая фантазия подобна восприятию исключительно бытийного мира без какой-либо доли дефицитарного. Это нездоровое заблуждение, поскольку основывается на отвержении, или на детском невежестве, или недостатке знаний и опыта.

Все это позволяет различать высшую нирвану и нирвану низшую, единение восходящее и единение нисходящее (Maslow, 1959), высокую регрессию и регрессию низкую, здоровую регрессию и нездоровую. Многие религиозные люди поддаются искушению отождествлять восприятие неба, или восприятие бытийного мира, с регрессией к детству или к невежественной невинности, или, другими словами, с возвратом в Эдем до момента вкушения запретного плода, что практически одно и то же. Это то же самое, что утверждать: только знание делает человека несчастным. Далее из этого делается вывод: "Будь тогда глупым и невежественным, и ты никогда не будешь несчастным". "Тогда ты будешь в раю, тогда ты будешь в Эдеме, тогда ты никогда не узнаешь ничего о мире слез и раздоров."

Но существует общий принцип — в одну реку дважды не войти. По-настоящему регрессировать невозможно, взрослый в действительности не может стать ребенком. Нельзя полностью устранить знание, нельзя вновь обрести невинность — раз узнав что-то, невозможно обратить вспять этот акт познания. Познание необратимо, восприятие необратимо, необратимо и знание — поэтому невозможно войти в одну реку дважды. Даже если полностью отказаться от своего разума или силы, все равно невозможно по-настоящему регрессировать. Нельзя стремиться к некоему мифическому Эдему, и взрослый не должен стремиться вернуться в детство, поскольку он никогда не сможет вновь его обрести. Единственная реальная альтернатива для человека — это осознать возможность движения вперед, взросления, достижения второй наивности, умудренной невинности, объединяющего сознания, такого понимания бытийного познания, которое бы делало его возможным посреди дефицитарного мира. Только таким образом, только посредством развития, реального знания, только наивысшей зрелостью можно трансцендировать дефицитарный мир.