Ирвинг Финкель - Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата Страница 13

Драгоценны советы старца – шею свою к ним склони!»

Этот муж из Шуруппака был правителем города, последним скрывшегося в водах Потопа; он обращается к своему сыну Зиусудре, как мы увидим ниже – шумерскому аналогу библейского Ноя, построившему спасительный ковчег и обретшему для самого себя вечную жизнь [19]. Дальше в тексте идут наставления, не имеющие никакого отношения к ковчегам или кораблестроению; они представляют собой правила поведения, характерные для сельскохозяйственного общества, род моральных предписаний, которые Бендт Альстер, переведший их на английский, называет «скромным эгоизмом»: не делай другим того, что может спровоцировать их ответные действия против тебя. Этот текст пользовался огромным уважением; его самые ранние версии восходят к середине третьего тысячелетия до Р. Х., а в первом тысячелетии в Ассирии и в Вавилоне он все еще переписывался и читался благодаря аккадскому переводу, который нам тоже весьма пригодится.

Поговорки и основанные на них тексты с поучениями, таким образом, бытовали и на шумерском и на аккадском; по-шумерски совершенно естественно звучат лаконичные, язвительные и даже циничные словечки вроде, например, такого: «Не смейся в разговоре с замужней: дурные слухи – большая сила». Слово kiskilla, «девственница», буквально означает «чистое место»; в начале исторического времени безусловно требовалось, чтобы девушка перед вступлением в брак оставалась девственной. Примерно около 1800 г. до Р. Х. один вавилонский распутник, приведенный к судье, свидетельствовал следующим образом: Клянусь, что я не имел с ней сношений, что мой пенис не входил в ее вагину. В наше время вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову вдаваться в такие технические подробности. Жители Месопотамии всегда очень боялись клеветы, это был один из их «пунктиков», они называли клевету «бесом, показывающим на тебя пальцем на улице». Жертва клеветы, однако, всегда могла швырнуть в реку глиняный раскрашенный язык, исписанный магическими словами, – вроде бы помогало. Сам царь Асархаддон однажды выразил это в VII веке в письме из Ниневии: «Устная поговорка гласит: Слово согрешившей жены в суде всегда возьмет верх над словом ее мужа»; а в одном классическом вавилонском поучении [20] говорится: «Не люби, господин мой, не люби! Женщина – яма, капкан, ловушка! Женщина – острый железный кинжал, пронзающий горло мужчине»[28]. Приятно посидеть часок в размышлениях над этими сентенциями…

К сожалению, довольно мало. Во все периоды истории клинописи практически все писцы были мужского пола. Скорее всего, существовали потомственные семьи писцов, имевшие преимущественный доступ к регулярному школьному образованию. Чтобы стать писцом в Месопотамии, нужно было пройти изнурительный курс обучения; мы можем в этом убедиться, просматривая множество сохранившихся глиняных школьных учебников, в особенности относящихся к периодам старовавилонского царства (1700-е годы до Р. Х.) и нововавилонского царства (500-е годы до Р. Х.). Есть даже увлекательный цикл школьных рассказов по-шумерски, над которыми сегодня можно смяться так же весело, как в те времена. Научившись аккуратно делать таблички (что не так уж просто!), ученик затем сажался на строгую диету: штрихи (клинья), знаки, имена собственные, фразы из словарей, изучение литературы, математики, чтение вслух, и даже составление типовых контрактов. По завершении этого «базового курса обучения» юный потомственный писец мог в принципе написать и прочесть вслух любой текст, какой хотел. Возможно, большинство этим курсом и ограничивалось, становясь «писцами-фрилансерами», сидящими где-нибудь у городских ворот и составляющими различные документы для проходящих мимо клиентов: одному – купчую на участок земли, другому – брачный договор для дочери. «Дипломированные» студенты, напротив, специализировались в какой-нибудь выбранной ими области: будущие архитекторы совершенствовались в математике, в системе мер и весов (далеко не простой!), и в инженерной науке (чтобы стены не падали и потолок не рушился), в то время как будущие предсказатели учились истолкованию каждой дольки и складки бараньей печени. Очень часто бывало, что эти будущие «профессионалы» еще в процессе обучения приводились к клятве в соблюдении секретности.

Месопотамский «клинописец» (ṭupšarru) становится нам еще ближе и понятнее, если мы обратим внимание на малозаметную надпись мелкой скорописью по верхнему краю таблички: «По слову Моего Господина и Моей Госпожи, пусть это дело завершится благополучно!» Подобную надпись можно увидеть на некоторых табличках библиотечного или научного содержания; но еще чаще, наверное, писцы бормотали ее про себя. Смысл ее вполне понятен: клинопись не прощает описок, сделать незаметные исправления практически невозможно. Как часто, наверное, писец, проверяя свою работу, тяжело вздыхал и начинал все снова! Оставлять ошибки или затирать их было явно не принято. Иногда, однако, целая строчка при переписывании оказывалась пропущенной; тогда писец ставил маленький крестик «х» в месте пропуска, а внизу выписывал пропущенную строку, пометив ее другим таким же крестиком. Часто для того, чтобы избежать подобных пропусков, каждая десятая строка в длинных и сложных документах помечалась знаком «десять», а в самом конце для контроля ставилось общее число строк. Перескочить взглядом через строчку при переписывании вавилонскому писцу случалось так же часто, как и сегодняшней машинистке, поэтому нужны были средства проверки. Иногда обеспокоенный писец делал пометку, что он не видел оригинального текста целиком или что табличка, которую он переписывал, повреждена. Использовалось два уровня таких пометок: ḫepi (повреждение, буквально «она была повреждена») и ḫepi eššu (новое повреждение). Работала эта система следующим образом. В некоем учреждении писец по имени Акра-лумур копирует табличку с каким-то важным текстом. Дойдя до места, которое он не может прочесть и понять с уверенностью по причине повреждения в оригинале, он делает в своей копии пометку ḫepi (повреждение). Писец, который впоследствии копирует табличку Акра-лумура, тщательно выписывает пометку ḫepi во всех местах, где ее сделал его предшественник. Этот процесс может продолжаться до бесконечности – все дальнейшие копии в точности воспроизведут данный текст со всеми пометками, первоначально сделанными Акра-лумуром. Такие пометки можно найти в текстах, которые даже мы сегодня можем восстановить без труда, – но задача писца, как мы видим, состояла в точном воспроизведении древнего текста в таком виде, в каком он до него дошел, ничего не домысливая даже в самых очевидных случаях.

Свидетельство усилий трех поколений писцов по передаче текста очень древней и чрезвычайно поврежденной таблички. Имена и фамилии писцов указаны на обратной стороне.

При таком многократно повторяющемся копировании может случиться, что какая-то из копий в этой цепочке сама оказалась поврежденной. Возник «новый дефект», который должен быть, соответственно, обозначен как ḫepi eššu. Литературные тексты часто завершаются колофоном – выходными данными таблички, в которых указывается как источник текста, так и писец, сделавший данную копию. При копировании наиболее почтенных текстов копировались также и колофоны, так что на некоторых табличках мы видим целых три колофона в хронологическом порядке.

Наше знание о жизни месопотамских писцов основано на многочисленных и разнообразных свидетельствах; картина, намеченная здесь лишь несколькими штрихами, тем не менее подводит нас к важному вопросу:

Насколько было грамотно месопотамское общество, скажем, в первом тысячелетии до Р. Х.?

В древней Месопотамии никто, разумеется, не ораторствовал на улицах, требуя всеобщей грамотности. Вплоть до последнего времени ассириологи обычно исходили из предположения, что в месопотамском обществе доступ к чтению и письму был крайне ограничен. (Получается забавный парадокс: многовековая чрезвычайно высокая литературная традиция, поддерживаемая в преимущественно неграмотном обществе.) Я подозреваю, что это предположение в конечном счете основано на хвастовстве царя Ашшурбанапала в VII веке до Р. Х. – многие тексты в его ниневийской библиотеке завершаются сентенцией о том, что царь, в отличие от своих предшественников, мог прочесть даже таблички, написанные до Потопа:

Мардук, мудрец богов, дал мне широкий ум и большое разумение. Набу, писец вселенной, одарил меня всей своей мудростью. Нинурта и Нергал даровали мне привлекательность, мужественность и несравненную мощь. Я изучил традицию мудреца Адапы, сокрытые секреты, все премудрости писцового мастерства. Я могу различать небесные и земные знамения и рассуждать о них в собрании знатоков. Я могу обсуждать серии «Если печень – зеркальный образ Неба» со сведущими учеными. Я могу вычислять сложные обращения чисел и делать другие трудные вычисления. Я прочел хитроумно написанные тексты на шумерском языке, темные на аккадском, которые трудно объяснить. Я изучил надписи на камнях, сделанные до Потопа, что закрыты, темны и непонятны [21].