Тайна семи звезд - Митрополит Иларион Страница 20

Зурабишвили, завершавшему работу над книгой «Проблемы психологии и патопсихологии личности», даже захотелось встретиться с пациентом Ургебадзе, чтобы, может быть, описать его случай в своей монографии. Но он быстро пресек это желание: его участие в судьбе такого необычного пациента не должны были заметить.

Дальше он действовал через своего ученика — главврача Городской психоневрологической больницы. Пригласил его к себе и без обиняков сказал, что случай особый и, дабы спасти человека, надо подтвердить ранее поставленный ему диагноз: шизофрения.

При этом в заключении описать его как человека, не представляющего опасность для общества, но склонного к религиозной экзальтации.

19 ноября 1965 года иеромонаха Гавриила Ургебадзе выписали из больницы с диагнозом: «Психопатическая личность, склонная к психозным состояниям, подобным шизофрении. Больной утверждает, что во всем плохом, что происходит в стране, виноват дьявол. В 12 лет начал ходить в церковь, молился, приобрел иконы, изучил церковную письменность. В 1949 году был призван на военную службу. Даже находясь в армии, свободное время проводил в церкви».

В справке описывалось, как больной Ургебадзе «1 мая 1965 года, в день демонстрации, сжег большой портрет Ленина, который висел на здании Совета министров. После допроса заявил, что сделал это потому, что там должно висеть изображение Христа, что нельзя обожествлять земного человека. Возникло подозрение о его психической болезни, поэтому был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу».

Результаты экспертизы были изложены так: «У больного нарушено восприятие местонахождения, среды, времени. Бормочет невнятно низким голосом; верит в существование небесных сил, Бога, ангелов. В отделении держится обособленно, если кто-то вступает с ним в беседу, он непременно напоминает о Боге, ангелах, об иконах».

* * *

Выйдя на свободу, иеромонах Гавриил пришел в Сионский собор. Там его встретили с удивлением: не верили, что спустя семь месяцев после сожжения портрета Ленина он мог оказаться на свободе. Но служить ему теперь не разрешали — ни в Троицком храме, где он служил до того, ни в других храмах.

Долгое время он жил на кладбищах, дни и ночи проводя среди могил и питаясь подаянием. В Грузии поминальные трапезы часто устраиваются на кладбищах. Родственники, приходившие с приношением в память о своих близких, угощали его: некоторые сами подзывали и подавали, к другим он шел и просил еду.

Хотя тунеядство и попрошайничество в Советском Союзе были уголовно наказуемы, Гавриила никто не трогал, так как у него была справка из психбольницы.

Как и в прежние годы, он ходил по разрушенным храмам, совершал на их руинах Литургию.

Часто наведывался в Давид-Гареджи — комплекс из двадцати пещерных монастырей на границе между Грузией и Азербайджаном. Здесь сохранились высеченные в скале храмы со старинными фресками. Он мог месяцами оставаться в этом месте в полном одиночестве, поселившись то в одной, то в другой пещере. Время от времени приезжали верующие, привозили ему еду.

13 октября 1971 года, накануне престольного праздника кафедрального собора Светицховели во Мцхете, он стоял в этом храме вместе с мирянами и молился. А под утро увидел сон: стоят в алтаре Католикос и священники, готовятся к совершению Литургии. И вдруг подходят к Католикосу Иисус Христос и Пресвятая Богородица и говорят, показывая рукой на Гавриила:

— Только от него примем Жертву. Проснулся утешенный и отправился в собор. Там его уже поджидали иподьяконы Католикоса:

— Иди скорее, Святейший зовет.

Он подходит к алтарю, Католикос стоит и испуганно смотрит на него. Может быть, тоже что-то увидел во сне? Спрашивает:

— Ты готовился к причастию? — Да.

Тогда Католикос говорит настоятелю собора:

— Дай Гавриилу облачение, пусть войдет в алтарь и служит вместе с нами.

* * *

После этого случая иеромонаху Гавриилу суждено было прожить еще почти четверть века. Он стал духовником женского монастыря Самтавро. А в конце 80-х, когда Церковь обрела свободу, исполнилось то, о чем он долгие годы молился: Грузия наполнилась церквями, монастырями, священниками и монахами.

К этому времени он стал одним из самых почитаемых в Грузии старцев. При этом навсегда сохранил свой особый образ поведения, граничивший с юродством. Например, садился за стол возле Сионского собора, требовал, чтобы принесли вино, смеялся, балагурил, рассказывал разные истории из своей жизни. Причем даже о пережитых испытаниях говорил как бы шутя.

О сожжении портрета Ленина, в свое время наделавшем много шума, вспоминал так, будто это был какой-то комичный эпизод. И даже показывал, как пробрался через толпу, миновал милицейский кордон, подкрался к зданию Совета министров. С особым удовольствием упоминал, как лопались лампочки вокруг портрета:

— Если бы вы видели, как они лопались: пух-пух, пух-пух! Только ради этого стоило поджечь портрет.

В начале 90-х он стал свидетелем того, как демонтировали восемнадцатиметровый памятник Ленину на главной площади Тбилиси, а вслед за ним и другие памятники коммунистическим деятелям. Многие портреты вождя мирового пролетариата были сожжены, другие разрезаны на куски.

Один монах из Америки, посещая отца Гавриила, спросил его:

— Правду о вас говорят, будто вы сожгли портрет Ленина?

— Да.

— Но почему?

— Я пастырь, и Бог доверил мне заботу о Его овцах. Они воздвигли идола и хотели, чтобы люди поклонялись ему. Коммунисты поклонялись ему, как богу. Я не мог допустить, чтобы это продолжалось.

* * *

Он умер в 1995 году.

Вскоре после его смерти на подступах к монастырю Самтавро встретились двое старых знакомых. Один — врач-психиатр, ученик покойного Авлипия Зурабишвили, другой — священник. Оба лично знали отца Гавриила, и разговор, естественно, зашел о нем.

— Скажи честно, ты не думаешь, что у него были какие-то психические отклонения? — спросил священник.

— Не знаю, может, и были, — ответил врач. — Но больше это похоже все-таки на юродство.

— А я не уверен, что его можно назвать юродивым.

— Почему?

— Юродство — это когда человек надевает на себя личину безумия, чтобы скрыть свои добродетели. А отец Гавриил никогда не лицедействовал, не надевал на себя какую-то личину. Всегда был самим собой и поступал так, как в каждый конкретный момент подсказывала ему совесть.

— Тогда что это было, если не юродство?

— Мне кажется, он был скорее подобен древним пророкам, был одержим пророческим вдохновением. Оно влекло его то в монастыри, то на кладбища, то на развалины храмов, то к портрету Ленина. Пророки сокрушали идолов,