Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер Страница 30

Р. прислала мне вчера еще ко дню рождения восхитительный хворост, который сама испекла. М. принесла сказочную посылку, родители подарили «ларчик Херцлиб», – в свое время Гёте подарил его Минне Херцлиб. От Клауса я получил Дильтея «О немецкой поэзии и музыке», позднее я расскажу тебе об этом!

Будете ли вы просить маму и К. быть крестными? К сожалению, я должен заканчивать; письмо сейчас уйдет. Голова и сердце настолько переполнены добрыми и радостными мыслями, что я не в состоянии записать их все. Но ты знаешь, что я о тебе помню, стараюсь делить все твои радости и все время с тобой беседую… Как хотел бы я скоро последовать твоему примеру!

Прощай, не болей. Господь да сохранит и благословит вас и вашего малыша.

12.2.44

Из-за легкого гриппа я пролежал несколько дней в постели, но сейчас уже на ногах, что, вообще говоря, неплохо, ибо примерно через неделю мне нужно будет привести все мои пять чувств в полную готовность. До этого времени я хотел бы как можно больше прочесть и написать – кто знает, когда это снова станет возможным…

У вас, наверное, уже весна? Здесь же только зима начинается. В своем воображении я часто живу на природе – на лесных лужайках у Фридрихсбрунна или на склонах, откуда за Трезебургом виден Брокен. Я лежу на спине в траве, смотрю в голубое небо, на облака, гонимые легким ветром, и слушаю звуки леса. Удивительно, насколько сильно такого рода детские впечатления формируют всего человека, так что мне кажется почти невозможным и противным моему существу, что мы, скажем, могли бы владеть домом в высокогорье или на море! Горы же средней высоты – это природа, которая связана со мной (Гарц, Тюрингский лес, Везерские горы) или меня сформировала. Разумеется, есть еще и Гарц для мелких буржуа, и Везерские горы – идеал «перелетных птиц», точно так же, как существует великосветский Энгадин и Энгадин Ницше, романтические места по Рейну, прусская Прибалтика, кокетливая нищета и грусть рыбачьих хижин; так что, наверное, и мои «средние горы» можно назвать «бюргерскими» (в смысле естественности, отсутствия экзальтированности, в смысле скромности, непритязательности, нейтральности, довольства конкретной реальностью и прежде всего скрытности). Соблазнительно было бы как-нибудь продолжить социологический анализ природы. Кстати сказать, Штифтер открыл мне различие между наивностью (Einfalt) и простотой (Einfachheit). Штифтер не наивен, но прост (как может быть «простым» «бюргерское» начало). «Наивность» (в том числе и в теологии) понятие скорее эстетическое (прав ли Винкельман, определяющий античное искусство как «благородную наивность»? Во всяком случае, не в отношении, например, Лаокоона; «тихое величие» я весьма ценю). «Простота» же – этическое понятие. «Простым» можно стать, «наивным» можно только быть. «Простоту» можно воспитать, привить – это ведь и есть одна из существеннейших задач воспитания и образования. Наивность – дар. В аналогичных отношениях стоят понятия «чистый» (rein) и «умеренный» (maßvoll). «Чистым» можно только быть, изначально или с определенного момента, т. е. начиная с крещения или с прощения в Евхаристии; как и «простота», это понятие целостности; утраченная чистота (а вся наша чистота утрачена!) может быть опять дарована в вере. Но в своем развитии и в нашей жизни мы уже не можем быть «чистыми», но лишь «умеренными»; и это – реальная и необходимая цель воспитания и образования.

Какое впечатление произвел на тебя итальянский ландшафт? Существует ли, вообще говоря, итальянская пейзажная живопись? Что-нибудь вроде Тома или Клода Лоррена, или Рейсдаля, или Тернера? Или же природа там настолько впиталась в искусство, что ее саму по себе просто не видят? Сейчас я могу припомнить только хорошие городские виды, но ничего из пейзажей.

13.2.44

Я часто наблюдаю здесь – на самом себе и на других – различие между разговорчивостью, желанием высказаться и потребностью исповеди. Разговорчивость может быть иногда очаровательной у женщин, но у мужчин она кажется мне отвратительной. Болтают первому встречному о своих делах, не разбирая, интересует ли это собеседника или нет, имеет ли он вообще какое-то к этому отношение или нет; а все просто потому, что необходимо выболтаться; но если несколько часов сдерживать этот почти что физический позыв, то потом будешь только рад, что не дал ему воли. Мне иногда просто стыдно видеть, как люди унижают себя этим стремлением высказаться, как они беспрестанно говорят о своих делах тем, кто просто недостоин этого и кто их едва ли слушает; а самое удивительное при этом, что у них даже нет потребности говорить правду: главное для них – только поговорить о себе, будь это правда или выдумки. Совсем иное – потребность в настоящей беседе, то есть в духовном общении. Но лишь очень немногие из здешних обитателей в состоянии вести разговор, выходящий за пределы частных дел. И также чем-то иным является потребность в исповеди. Я думаю, здесь она встречается нечасто по той причине, что ни с субъективной, ни с объективной точек зрения эта потребность не затрагивает прежде всего «греха». В молитвах, которые я тебе послал, ты обратишь внимание на то, что просьба об отпущении грехов не стоит в центре; действовать здесь в духе «методистов» было бы абсолютно неверно, как в отношении сути дела, так и с точки зрения пастырской работы. Надо будет как-нибудь поговорить об этом.

14.2.44

…Похоже, что через 8 дней будет принято какое-то решение по моему делу. Если окажется, что меня пошлют поближе к Мартину[14], во что я не верю, то и в этом случае не беспокойся. Я совершенно спокоен в отношении себя. Прошу вас, не волнуйтесь и вы.

21.2.44

…О себе должен, к сожалению, сообщить, что я предположительно буду переведен отсюда лишь после Пасхи.

…Представляет ли собой чрезмерная благоразумная рассудительность, – над которой ты столько раз потешался, качая головой (вспоминаются наши походы), – все-таки оборотную сторону буржуазного образа существования, то есть именно ту долю безверия, которая в спокойные времена не видна, а в беспокойные выходит на поверхность, причем в облике «страха» (я имею в виду не «трусость», ибо здесь двойственная ситуация: «страх» может проявляться как в безрассудной храбрости, так и в трусости) перед естественным простым поступком и перед принятием необходимого решения. Я часто задумывался здесь о том, где пролегает граница между необходимой борьбой против «судьбы» и столь же необходимой покорностью перед ней. Дон Кихот есть символ граничащего с безумием продолжения борьбы, да, безумием, как это произошло в случае Михаэля Кольхааса, который, отстаивая собственные права, стал преступником… В обоих случаях сопротивление в конечном счете утрачивает свой реальный смысл и превращается в нечто