Ирвинг Финкель - Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата Страница 63

На данном этапе нашего путешествия мы можем сделать несколько выводов:

1. В древности место остановки Ковчега ощущалось религиозной и культурной «иконой», почитание которой простиралось поверх как географических, так и религиозных границ, Наши современные аналогии плохо работают в этой вневременной области.

2. Тогда, как и сейчас, подобные памятные места обладали религиозной или магической силой, зачастую имевшей также и коммерческие последствия.

3. Они всегда притягивали к себе паломников, туристов и больных.

4. Между «настоящим» местом и любым количеством его «ложных» конкурентов всегда находились ясно различимые отличия в пользу первого.

5. Появление такого «конкурента» иногда провоцировало реакцию со стороны «оригинала».

Из всего этого следует, что нам незачем пытаться примирить между собой разные традиции относительно местоположения Горы Ковчега; мы просто должны понимать, что они собой представляют [137].

Самая древняя доступная нам информация содержится на Вавилонской карте мира и в сопутствующих ей надписях и текстах. Эта информация отражает идеи и представления начала второго тысячелетия до Р. Х., т е. на тысячу лет более древние, чем сама табличка. Согласно этим представлениям, Ковчег пристал к земле на чрезвычайно удаленной гигантской горе, расположенной далеко за страной Урарту, на противоположном берегу Океана, окружающего обитаемую землю, и далеко за пределами человеческого знания. Иными словами, чтобы найти Ковчег, надо пересечь всю область Урарту и продолжить в том же направлении, в некотором смысле в бесконечную даль. Эта концепция господствовала в течение долгого времени, начиная самое позднее с XVIII века до Р. Х., и мы почти наверняка имели бы ее явное выражение, если бы из той эпохи до нас дошел полный клинописный рассказ о Потопе (Табличка Ковчега является лишь его частью).

В рамках описанной концепции нетрудно понять, почему Агри-даг в северо-восточной Турции[173] стал именно той горой: он расположен на правильном месте и в правильном направлении от северного Урарту, имеет уникальные геологические характеристики и весьма правдоподобный вид для того, чтобы играть роль Горы Ковчега. Причем, в отличие от эфирных далей первоначальной концепции, он вполне достижим, хорошо видим – и на него даже можно подняться. Эта трансформация, если даже она изначально не обязана библейскому рассказу, была им подтверждена и укреплена; в результате все более ранние традиции отодвинулись на второй план, и сегодня Горой Ковчега определенно считают гору Арарат.

Результатом перехода от первоначального «где-то за Урарту» к более близкому «где-то в Урарту» стала непрерывно продолжающаяся с того времени традиция, укоренившаяся в культуре благодаря множеству образов и описаний у разных авторов и в некотором смысле господствующая и сегодня.

В первой половине первого тысячелетия до Р. Х. в Ассирии, по неизвестным нам (и, возможно, нескольким разным) причинам, роль Горы Ковчега была передана горе Ницир.

В 697 г., если приведенные нами аргументы правильны и достаточны, Синаххериб, для которого именно гора Ницир была «настоящей» горой Ковчега, сталкивается с ее солидным и уже прочно укоренившимся конкурентом – горой Джуди. Это самое раннее известное нам свидетельство почитания Джуди-дага, ставшего сильным конкурентом Арарату и полностью затмившего ассирийскую гору Ницир, которая после падения Ниневии в 612 г. до Р. Х. больше в этом качестве не упоминается. Мы услышали о ней снова лишь благодаря расшифровке ассирийского корпуса текстов Джорджем Смитом в 1870 г.

Почитание Джуди-дага как горы, на которой пристал Ковчег Ноя – Нуха, сильно развилось в несторианской ветви христианства и в исламе. С течением времени появлялись и другие, менее долговечные претенденты на эту роль.

По иронии судьбы, какие бы экспедиции ни снаряжались и какие бы находки ими ни обнаруживались, именно гора Арарат сегодня, как и в древности, в наибольшей мере соответствует образу, созданному вавилонскими поэтами, – как в географическом, так и в духовном плане.

Вавилонская Карта мира, надо сказать, изобилует другими секретами, разгадывание которых увело бы нас очень далеко от темы данной книги; нам пришлось бы погрузиться в клинописную астрономию, астрологию, мифологию и космологию (и не только). Исследование этой карты еще далеко до завершения. Уникальность карты, с нашей точки зрения, отнюдь не в том, что она якобы была редкостью для своего времени. Вполне возможно, напротив, что существовало много подобных клинописных карт, в глине и в бронзе, выполнявших разные функции и, может быть, даже иллюстрировавших разные теории. Одним из оснований для такого предположения является то, что вавилонская традиция, представленная нашей Картой мира, находит свое продолжение в типе карт, известном у историков географии как карты «T-O» или «O-T», составлявшихся начиная с раннего средневековья вплоть до, возможно, XV века от Р. Х. Это название выражает общую характеристику данного типа карт: земля на них изображена в виде диска, вокруг которого плещется mare oceanum («О»), а от середины расходятся три водных пути («Т»), делящих землю на три части. Эти карты пугающе (и, как правило, необъяснимо) напоминают Вавилонскую карту мира, с ее рекой Евфрат, рассекающей диск земли с севера на юг и пересекающейся с горизонталью другого водного пути. Сходство настолько разительно, что эти европейские карты выглядят буквально как другая интерпретация той же вавилонской модели мира [138].

Карта типа Исидора Севильского, датируемая 1472 г. Трудно ошибиться с ее предшественницами.

Компьютерная реконструкция Вавилонской карты мира – передняя сторона таблички

То, что эта вавилонская модель сохранилась и оказала влияние через столь долгое время, несомненно является дополнительным доказательством заимствований, сделанных греческими математиками и астрономами, прибывшими в Месопотамию знакомиться с клинописной культурой. Все, что они находили интересным, они, конечно, копировали на папирус для дальнейшего изучения и развития по возвращении домой. Этот материал, разумеется, включал различные схемы и карты, найденные ими в библиотеках.

Ноев ковчег, надежно приставший к горе. Картина Аурелио Луини (1545–1593)[174]

13. Литературный анализ

Таблички Ковчега

«Мы можем представить себе эту сцену».

«Нет, в моей голове она не представляется».

«А в моей – того хуже! – она уже представлена».

В предыдущих главах, исследуя историю о Потопе в ее клинописных воплощениях, мы подвергли Табличку Ковчега тщательной расшифровке и детальному сравнению с другими версиями того же сюжета. Настало время заняться вопросом – что собой представляет этот текст в литературном отношении?

Когда мы читаем его подряд, мысленно сравнивая с другими изложениями истории о Потопе – Эпосом обАтрахасисе и Эпосом о Гильгамеше, – бросается в глаза удивительная его особенность: во всей Табличке Ковчега нет ни одного слова от рассказчика. Все ее шестьдесят строчек представляют собой последовательность девяти речей-монологов.

Начало таблички – это «буквальная запись» речи бога Энки, обращенной к нашему герою. Весь дальнейший текст естественным образом разбивается на восемь ответных монологов Атрахасиса, последовательно отчитывающегося о проделанной работе. Каждый из этих монологов соответствует важному этапу в развитии действия; тем не менее ни один из них не сопровождается какими-либо дополнительными описаниями или объяснениями. Рассматриваемая в этом ракурсе, Табличка Ковчега выглядит следующим образом:

Речь 1, Энки – Атрахасису: «Стена, стена!..» (строки 1-12)

Речь 2, Атрахасис: «Я поставил внутрь его…» (строки 13–17)

Речь 3, Атрахасис: «В один палец битума…» (строки 18–33)

Речь 4, Атрахасис: «Я лег, … радуясь» (строки 33–38)

Речь 5, Атрахасис: «Я слова в своем сердце…» (строки 39–50)

Речь 6, Атрахасис: «Но твари степи…» (строки 51–52)

Речь 7, Атрахасис: «5 (кувшинов) пива…» (строки 53–56)

Речь 8, Атрахасис: «1 палец сала…» (строки 57–58)

Речь 9, Атрахасис – строителю судна: «Когда я войду…»

(строки 59–60)

В тексте никак не представлены многие важные (и даже жизненно важные) сюжетные детали – такие, например, как наставления Энки Атрахасису, когда и каким образом тот должен объяснить старейшинам свои действия; странный вещий дождь, который должен предупредить о скором начале Потопа; или весьма важный вопрос – сколько имеется времени на то, чтобы построить Ковчег; а также – подробный перечень прибывающих мастеров с их инструментами. Все, что нам предлагается, – это знаменитое обращение Энки и, в ответ на него, адресованное Атрахасисом ему (и нам) пошаговое описание того, что и как было сделано. Более того, Атрахасис все это говорит от первого лица: мой дом (в прошедшем времени), мой битум, боль моего сердца (в прошедшем времени); мое приказание строителю судна (настоящее время).