Эволюция архитектуры османской мечети - Евгений Иванович Кононенко Страница 75

были вынуждены – и имели возможность – использовать парадигмы европейского архитектурного декора, интерпретировать их и варьировать в конкретных памятниках по своему усмотрению, что также отвечало миропониманию романтической фазы эклектики63. При этом и функции, и типологическая основа зданий оставались неизменными, а та риторическая синтагма, для которой применялись заимствованные парадигмы декора, сохраняла возможность адекватных прочтения и понимания в рамках султанского патроната, выражая уже не только идеи могущества светской и духовной власти, но и смешения европейского прагматизма и восточной роскоши64. Архитекторы Танзимата смогли создать свой вариант эклектичного «ориентализма», при этом отказавшись (вряд ли осознанно) от легко реализуемой визуализации «ориенталистских» представлений и ожиданий европейцев65, но предложив собственное прочтение возможности симбиоза западной и восточной культур при несомненном сохранении османской самоидентичности.

Необходимо обратить внимание и на то, что султанский архитектурный патронат эпохи Танзимата сосредоточивается преимущественно вне исторической застройки Константинополя, Перы и Ускюдара. Если «осью» для размещения памятников «классического периода» являлись в первую очередь константинопольские холмы и византийская Меса, и зодчие рассчитывали точки зрения с Мраморного моря и Золотого Рога, то в XIX столетии при развитии северных районов Стамбула (Бешикташ, Ортакёй, Бебек, Кузгунджук) новой «магистралью» стал Босфор. Не случайно сходство пейзажей А.И. Меллинга с венецианскими ведутами (с галерами вместо гондол), не случайно на упомянутом рисунке Л. Фурмана представлена именно морская прогулка султана, и не случайно Т. Аллом изобразил мечеть Нусретие со стороны пролива, частично скрытую парусами фелук, а Айвазовский смотрел на силуэты огромных мечетей и минаретов со стороны маяка Кыз Кулеси66.

В 1840-х гг. французский путешественник Жерар де Нерваль писал о Стамбуле: «Его разноцветные дома и изящные мечети с отлитыми из олова куполами и кружевными минаретами, его зыбкие зеленоватые горизонты должны наводить на мысль об удовольствиях и о сладких грезах», но оговорил: «Константинополь, как и театральные декорации, следует смотреть из зала, не заглядывая за кулисы. <…> Если что-нибудь и вызывает сожаление, так это то, что Стамбул, частично потеряв свой прежний облик, не приобрел порядка и благоустройства европейских столиц. <… > Однако ныне турки не жалеют усилий для того, чтобы поднять свою столицу до европейского уровня. Они знакомы со всеми техническими достижениями. Следует только пожалеть о рутине и о приверженности к древним обычаям, свойственных некоторым слоям турецкого общества»67. Чуть позже Теофиль Готье, восхищенный Константинополем, но также предпочитавший любоваться празднествами из наемного каика, снова и снова использовал в своих описаниях слово «декорация»: «Великолепная панорама, представшая нашим глазам, более всего напоминает оперные декорации»68; «Этот город так необычен и прекрасен, что начинаешь сомневаться в его реальности. Создается впечатление, что это декорация к какой-то восточной феерии, купающаяся в лучах невиданного апофеоза, созданного фантазией художника и огнями рампы»69; и наконец: «…все эти чудеса, как и театральные декорации, нуждаются в определенном освещении и перспективе. Когда подходишь ближе, все очарование исчезает, дворцы превращаются в трухлявые бараки, минареты – в побеленные столбы, а вокруг разбегаются узкие грязные улицы, лишенные какой бы то ни было привлекательности»70.

Босфор стал «парадной улицей» османской столицы, на которую выходили фасады новых дворцов, стены киблы мечетей на европейском берегу и павильоны мечетей азиатской стороны, и теперь взгляд на Стамбул должен был открываться не с вершин холмов Константинополя, а с широкой полосы воды. Градостроительной задачей культовой архитектуры стало не программное «замещение святынь», а оформление босфорского «коридора», умело направлявшего взгляд зрителя к Дворцовому мысу и величественным «большим османским мечетям» вдоль внешне наиболее европеизированных кварталов Бешикташ, Бейоглу, Ускюдара. Прибрежная застройка, «первая линия» с отражающимися монаршими резиденциями, дворцовыми парками, «павильонными мечетями», стоящими на сваях йалы, пристанями и корпусами военных училищ становилась декорацией, призванной формировать впечатление обо всей Империи и прекрасно справлявшейся с этой задачей.

Поиски национального стиля в позднеосманской архитектуре

Несмотря на все попытки европеизации, слишком осторожная политика Танзимата не принесла желаемых результатов. В османском обществе сложилась убежденная оппозиция реформам, представители которой видели причиной неудач саму ориентацию на Запад и обвиняли попытки европеизации в разрушении традиционного уклада и очевидном замедлении развития Империи1. В 1865 г. создана организация «Новые османы» (Yeni Osmanlılar, Genç Osmanlı – «младоосманы»), членами которой была сформулирована националистическая концепция оттоманизма2. В области культуры был провозглашен курс на возрождение национальных традиций и акцентирование «османского» в противовес привнесенному «западному». Декларированное «национальное возрождение» в целом корреспондировало как с тезисом официальной политики, описываемым как «османский Ренессанс»3, так и с собственно процессом развития архитектуры, остававшейся одним из основных инструментов пропаганды.

Во второй половине XIX в. «большие османские мечети» окончательно стали анахронизмом, ярко свидетельствовавшим о безвозвратно ушедшем «золотом веке» и контрастировавшим с современным строительством. Показательно первое впечатление В.Д. Поленова, предпринявшего путешествие через Босфор в 1881 г.: «Наконец показался Константинополь. Общий вид его: это груда грязно-желтых и серо-коричневых домиков, громоздящихся один на другом, перерезаемых длинными желтыми уродливыми зданиями казарм и красивыми массами полукруглых куполов мечетей с высокими минаретами»4. Несколькими годами ранее В.Д. Смирнов писал: «Надобно очень долго и очень часто присматриваться к общей панораме Стамбула, чтобы безошибочно различать мечети. Как красивы они на фотографических снимках, так непривлекательны они в натуре, если вы приметесь осматривать их во всех подробностях, а не ограничитесь общим архитектурным абрисом здания. Что потрескалось, пооблупилось, покривилось, то или остается на произвол судьбы, или если и починяется, то самым неряшливым образом: следы штукатурных заделов и кровельных заплат так и остаются не заглаженными»5. И даже в романе 1892 г. Карл Май отмечал: «Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь – самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего – этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование»6.

Поддержание мемориальных куллие определялось возможностями вакуфных фондов; архитектурный патронат султанов, проводивших реформы Танзимата, был направлен прежде всего на застройку босфорских районов. Важным фактором модернизации исторической части Стамбула стали послепожарные перестройки, которые давали возможность прокладывать новые магистрали и переоформлять старые кварталы (Аксарай, Ходжапаша, Кумкапы), но разработанные приглашенными европейскими архитекторами (Л. Сторари, Г. фон Мольтке, Ж.-А. Бюваром) планы перестройки и развития города либо остались не реализованными, либо затрагивали весьма небольшие территории и на облик Стамбула почти не влияли7.

С середины XIX в. – именно в период усиленной вестернизации османской культуры – европейское зодчество активно разрабатывало «национальные» направления, объединяемые термином «историзм». Обращение к «историческим» стилям, вдохновленное разнонаправленными поисками истоков национальных культур и их архитектурного выражения, имело разнообразные проявления: «в России в рамках “историзма” при покровительстве государства развивались “русский” и “византийский” “стили”, во Франции и Англии – “неоготика”, в Германии – “необарокко”