Эволюция архитектуры османской мечети - Евгений Иванович Кононенко Страница 79

В работах архитекторов нео-османского стиля в первые годы его практической реализации наметились два пути развития – «декоративное», сводившееся к применению элементов официально закрепленной «османской парадигмы» во вполне европейских зданиях, и «реконструкционное», основанное на изучении и реставрации исторических памятников (Кемалеттин-бей реставрировал целый ряд стамбульских мечетей XVI в.). Первый путь был вполне типичен для практики архитектурного историзма, второй, вероятно, более соответствовал задачам этого направления, но время для академически выверенных стилизаций было потеряно: европейская архитектура, на которую османские мастера неизменно (несмотря на противодействие «вестернизации») ориентировались, уже увлеклась экспериментами модерна. И Ведату, и Кемалеттину, учившимся на Западе, эти эксперименты были хорошо известны, и путь насыщения фасадов вполне современных функциональных зданий – промышленных, офисных, учебных – «исторической» декорацией вполне соответствовал поискам неоромантизма – «национального» направления модерна.

Одной из первых построек М. Ведата является маленькая мечеть Зинни-паша (1900–1904) около станции Еренкёй в азиатской части Стамбула. Культовое здание представляет собой небольшой квадратный в плане павильон, увенчанный четырехскатной крышей, закрывающей основание барабана купола. Об оригинальном замысле свидетельствует только северо-западный фасад, имеющий слегка выступающий трехпролетный портик (на самом деле – крыльцо, имитирующее портик, но оставляющее возможность попасть в здание лишь через центральный проход) и высокий аттиковый этаж, отделенный непрофилированным карнизом. Главным декоративным элементом фасада оказываются стрельчатые арки портика на граненых опорах и узкие стрельчатые окна по сторонам от портика; архитектор акцентирует вход в мечеть, понижая высоту проемов по сторонам от центральной оси фасада и сужая проемы, так что окна справа и слева от портика превращаются в стрельчатые бойницы. Декоративные элементы, использованные Ведатом, делают из мечети не нео-османский памятник, а скорее «панисламистский», ассоциирующийся с неким «мавританским» стилем.

Зинни-паша-джами в Еренкёе, Стамбул. Северный фасад

Азизие-джами, Пинарбаши. Вид с северо-запада

Следует обратить внимание на форму стрельчатых арок, использованных в Зинни-паша-джами: в проемах «портика» архитектор отказывается от двухцентровых циркульных кривых, отсылавших к псевдоготике (например, в стамбульских мечетях Пертевниял Валиде Султан и Хамидие), и опирает на столбы низкие килевидные арки с полосатыми архивольтами, подчеркнутыми профилем. Подобные очертания арок, близкие к «тюдоровским», можно обнаружить в дворовых галереях ряда мечетей Синана (Селимие в Эдирне, Соколлу Мехмед-паша в Кадырга). Вероятно, справедливо говорить о попытках расширения круга образцов для нео-османского стиля по сравнению с памятниками конца XIX в. и включении шедевров Синана в число ориентиров национального зодчества.

Этот эксперимент Ведата был подхвачен при реставрации небольшой мечети Азизие в Пинарбаши близ Кайсери, произведенной после 1903 г. и приведшей к появлению аналогичного трехпролетного крыльца, образованного широкими тюдоровскими арками; необычным для османского культового зодчества является постановка единственного минарета непосредственно над входным порталом перед барабаном, несущим скромный 6-метровый купол41.

Несмотря на все попытки османских властей одновременно европеизировать Стамбул и сохранить «ориенталистский» образ центра халифата, для значительного числа европейцев столица Империи оставалась прежде всего Константинополем – не по названию, которое вполне официально использовалось до 1930 г.43, а в память о византийском прошлом и представлении как о колыбели христианской культуры. Одним из векторов интернационального архитектурного историзма XIX в. стал неовизантийский стиль, особенно хорошо представленный в искусстве России, Греции, восточно- и южнославянских земель, но нашедший отражение и в зодчестве Германии, Австро-Венгрии, Англии, где или частично «пересекался» с неороманским стилем, или использовался в храмостроительном заказе греческих общин44.

Однако характеристики, применимые к поискам корней в отечественной культуре и их архитектурному воплощению, вряд ли могут быть распространены на позднеосманский материал. Во-первых, различной была доступность источников и отношение к ним. Так, русская культура, поддавшись «обаянию Византии» и воспринимая византийское наследие как свой первоисточник, должна была изучить и переосмыслить этот источник, опираясь на результаты работы археологических миссий, и решать вопрос о степени применимости элементов византийской архитектуры к практике церковного строительства середины XIX в., прежде чем новый «стиль» получил государственное одобрение. На территории Османской империи разновременные византийские памятники оставались «на виду», причем не столько в виде археологических объектов, сколько в качестве действующих культовых сооружений, причем неважно, христианских или мусульманских. Одни здания оказались в разное время перестроены, другие – та же Св. София, – даже в качестве мечетей сохранялись практически в том же виде, в каком достались османам. Но должны ли были эти дому-сульманские памятники восприниматься османской культурой как национальные корни – на уровне не архитектурной практики, а национальной идеологии? Понятно, что и власти, и мусульманское большинство населения Империи относились к византийскому наследию с меньшим пиететом, нежели общественность России и славянских стран.

Во-вторых, неовизантийский стиль, приняв ту или иную дань уважения (от элементов декора до пространственных конструкций) европейских мастеров, только в России получил серьезную государственную поддержку, став выразителем официальной идеологии культурной преемственности по отношению к Византии. В османской архитектуре конца XIX в. европейский историзм в целом и неовизантийский стиль в частности воспринимались как оппозиция официальному заказу, ориентированному на продвижение нео-османских форм, и обзаводились «ориенталистским» или «мавританско-готическим» декором; даже греческая церковь Св. Троицы, построенная в стамбульском Бейоглу в 1880 г., «превратилась» в барочную базилику с нео готическим фасадом, двумя колокольными башнями и османским барабаном. Конфликты с Греческим королевством, панэллинская агитация среди греческих подданных Османской империи, восстания на Крите, борьба за Македонию и постоянные этнические и религиозные разногласия сделали визуализацию византийских корней, пожалуй, наименее желательным проявлением архитектурного историзма в глазах османских властей.

Немецкий фонтан, Стамбул. Вид с юга

Однако в 1898 г. Стамбул по пути в Иерусалим посетил германский кайзер Вильгельм II45. Через два года в память об этом визите и в честь 25-летия царствования Абдул-Хамида II османской столице был подарен «Немецкий фонтан», выполненный М. Шпитта именно в неовизантийском стиле. Установленный в историческом центре города на площади Ипподром перед мечетью Султанахмед, этот странный монарший подарок, от которого нельзя было отказаться, стал прецедентом, на который могли осторожно ссылаться строители церковных зданий (в частности, монастырских построек на Принцевых островах), и фактически легализовал архитектурное напоминание о византийском прошлом, старательно «забытом» официальной доктриной османизма.

Изменения в развитии неовизантийского тренда в османской архитектуре произошли после Младотурецкой революции 1908 г. Хотя лозунги младотурок носили откровенно антиэллинский характер, восстановление конституции формально уравнивало в правах различные группы населения Империи и тем самым подрывало идею османской исключительности, а распространение идеологии пантюркизма и панисламизма, понимавшихся намного шире, чем османская идентичность, и поиски «неосманских» (и даже антиосманских) корней как антитезы отвергаемой имперской доктрины сыграли свою роль в запоздалом обращении турецких архитекторов к византийским элементам, в то числе, как это ни парадоксально, в мусульманском культовом зодчестве.

К 1912 г. в Малатье было завершено строительство Йени-джами, возведенной на месте разрушенной землетрясением мечети Хаджи Юсуф46. Новый центрально-анатолийский город не имел ни памятников