Меир Шалев - Впервые в Библии Страница 8

Иаков исправил: «И сохранит меня в пути сем, в который я иду».

То есть я не заинтересован в общих словах, мне нужна охрана и защита именно в этом конкретном походе, отсюда — в Харран и обратно.

Бог сказал только: «Сохраню тебя», — а Иаков добавил к охране еще два пункта: «И даст мне хлеб есть и одежду одеться». Иными словами, мне мало того, что Господь будет заботиться о сохранении моей жизни, — пусть позаботится также о ее уровне и качестве.

Бог обещал: «И возвращу тебя в сию землю».

Иаков исправил: «И я в мире возвращусь в дом отца моего».

Он добавил слова «в мире», чтобы разъяснить, что не довольствуется просто возвращением, но хочет вернуться целым и невредимым. И так же как в вопросе о пути в Харран, уточнил расплывчатую формулировку обратного пути на конкретную: не «в сию землю», а «в дом отца моего». То есть он не довольствуется возвращением в какое-нибудь место в пределах Страны вообще. Он хочет вернуться именно в тот дом, который вынужден был покинуть. В сущности, он говорит, что отцовский дом и семья в его глазах важнее, чем Страна, которую только что обещал ему Бог.

Более того, слова Бога «в сию землю» можно ведь понимать и как возвращение на то место, где Иаков находится в данный момент. А поскольку он только что назвал это место Бейт-Эль, то есть «Дом Божий», то можно понять его слова и так: «Я не в Твой дом хочу вернуться, а в свой».

Предложение Бога и исправления Иакова явно говорят о противоречии интересов. У Бога есть большой план, и Он от разу до разу углубляет и расширяет его масштабы. Авраам, Исаак и Иаков для Него — не более чем верстовые столбы в намеченном Им направлении, ступени на Его лестнице. Но, в отличие от Авраама, Иаков не готов взять на себя такую роль. Он разъяснил Богу то, что следовало разъяснить Ему уже давно: не только у Бога, но и у определенного человека, стоящего перед Ним, есть требования, с которыми нужно считаться. И даже если этому человеку предназначена важная историко-национальная роль, у него кроме того есть свои сиюминутные потребности и его беспокоят свои сиюминутные проблемы. «Везде, куда ты ни пойдешь», — это общий, широкий взгляд Бога. А вот «в пути сем, в который я иду», — это конкретная реальность, и именно она занимает сейчас Иакова больше всего, вплоть до таких «мелочей», как одежда и пища, которые Бога вообще не беспокоят.

Еще более важным в речи Иакова является второй ее пункт — начальное слово «если». Как я уже сказал, оно содержало открытое условие и скрытое предупреждение: если Бог не выполнит это условие, Ему придется искать другого верующего. По существу, этот пункт выражает четкое понимание, что Бог нуждается в Иакове в той же степени, в какой Иаков нуждается в Нем. И, что не менее важно, отныне Бог знает, что и Иаков это знает.

Такое толкование делает понятным смысл появления «Ангелов Божиих», которых Иаков видел во сне. Они то поднимаются, то опускаются по лестнице, а потому становятся как бы символом двусторонней, симметричной связи. Они движутся от Бога к Иакову и обратно, тем самым намекая, что каждая из сторон что-то дает и что-то получает. Конечно, вершина лестницы — в небе, на земле лишь ее подножье, но двустороннее движение ангелов говорит об определенной симметрии обеих договаривающихся сторон.

К чести Бога будь сказано — несмотря на неожиданность, Он не среагировал на дерзкие слова Иакова с обычной для Него суровостью. По моему скромному мнению, после первого потрясения у Него даже шевельнулась симпатия к стоявшему перед Ним человеку. У Него уже были всякие верующие — глупые и инфантильные, как Адам и Ева, обидчивые и дикие, как Каин, праведные и послушные, как Ной и Авраам, наглые, как строители Вавилонской башни, злобные и грешные, как люди поколения, жившего перед потопом, и обитатели Содома, — и вдруг перед Ним появился верующий с совершенно иным складом ума, сомневающийся и требовательный, почти дерзкий, но до чего же смелый, оригинальный и занятный!

И тут Иаков добавил еще одну фразу: «А этот камень, который я поставил памятником, будет домом Божиим», — то есть в этом месте я построю Тебе храм.

Вполне возможно, что эти последние слова автор рассказа вложил в уста Иакова по той простой причине, что жил в более позднюю эпоху, во времена регламентированной религии, и должен был думать о доходах служителей культа. Но мне бы хотелось думать, что он намеренно завершил рассказ еще одним дерзким подмигиванием Иакова в сторону неба. В самом деле, когда Иаков обещает Богу построить Ему храм, он тем самым снова указывает на их сходство. Он как бы говорит Ему: «Различие между нами не так уж велико. У обоих у нас есть материальные потребности. И если Ты позаботишься о пище и крове для меня, я обеспечу дом и жертвы для Тебя».

И действительно, сразу же вслед за тем он заявляет: «И из всего, что ты, Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть». Тем самым Иаков разъясняет Богу: размер того, что я дам Твоим служителям, зависит от размера того, что Ты дашь мне. Можно ощутить улыбку на его лице, как будто он говорит: «Господи, давай не будем притворяться наивными, давай не будем прятаться за общие фразы „к востоку и к западу“, и „как песок земной“, и прочие громкие слова и щедрые обещания. Мы оба знаем, что религия — это не только вера и предвидение, и не только Земля обетованная, и не только избранный народ и этические поучения пророков. Она также — храм, священнослужители и жертвенники. Она — жертвы и десятины. И нужно позаботиться о заработке для всех».

В скобках добавлю, что интерес Иакова к исчислению десятин говорит кое-что и о его характере. Его первые слова в Библии — это предложение: «Продай мне теперь же свое первородство», — обращенное к Исаву (Быт. 25, 31). А его последними словами было: «Похороните меня (…) в пещере (…), которую купил Авраам с полем у Ефрема Хеттеянина в собственность для погребения» (Быт. 49, 29–30). Это он наказал сыновьям, когда те стояли вкруг его смертного ложа. В жизни Иакова были любовь и страсть, утраты и тоска, потери и боль, страх и его преодоление. Но Библия предпочла подчеркнуть его деловую сторону, начать рассказ об этой жизни с разговора о продаже и закончить упоминанием о покупке. И точно так же, деловым и договорным образом, не как слепой фанатик и не как чрезмерно послушный исполнитель, а так, как он стоял против Исава и как будет стоять против Лавана и против Того, с которым ему предстоит бороться на переходе через Иавок, он предстал в этом сне и против Бога.

«Не может быть»

Иаков, однако, не был ни единственным, кто спорил с Богом, ни даже первым. Первым был Авраам, который спорил и торговался с Богом о количестве праведников, ради которых Господь мог бы простить Содом. Казалось бы, тут обнаруживается сходство между двумя праотцами — дедом и внуком, но на самом деле куда более интересно как раз различие между ними, четко выразившееся в различии обоих споров.

Как мы помним, к Аврааму пришли в гости «три мужа» — известить о предстоящем рождении Исаака (Быт. 18). Двое из гостей — ангелы Божьи — пошли оттуда в Содом, чтобы его истребить. Третьим был Бог, который остался с Авраамом для короткого разговора. Начало их беседы было неожиданным и многообещающим. Авраам осмелился спросить Бога, почти упрекнуть Его: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?»

Продолжительность речи Авраама, ее ритм и интонация свидетельствуют о сильном волнении. Это была не первая его встреча с Богом, но обычно Бог говорил, а он слушал. Сейчас ему представилась новая возможность. Бог гостил в его шатре, ел у него обед, значит, он может обратиться к Нему с просьбой. Истинной причиной, подвигшей Авраама на этот разговор, была, как мне кажется, озабоченность судьбой его племянника Лота, жившего в Содоме. Но было у него, естественно, и стремление обсудить с Богом принципиальную сторону проблемы греха и воздаяния, а также желание критически обсудить решение Бога и, возможно, даже изменить его.

Однако, разволновавшись, Авраам смешал воедино самые разные аргументы и соображения. Его первый вопрос: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?» — был похож на вопрос, заданный Авимелехом, царем Герара: «Неужели Ты погубишь и невинный народ?» Иными словами, Авраам не возражал против уничтожения грешников Содома. Его заботила лишь судьба тамошних праведников. Но тут ему пришла в голову новая идея: а не простит ли Бог весь город вместе с грешниками ради пятидесяти праведников, которые, возможно, живут в нем? Однако, задав этот вопрос, он сразу же забыл о нем и вернулся к первому своему аргументу: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?»