Элизабет Брами - Французское воспитание. Метод мадам Дольто Страница 12

Говорить о ребенке

Чем чаще взрослые говорят о своем ребенке, тем реже он выступает в качестве полноправного собеседника и скорее является объектом беседы, центром интересов, вокруг которых, невзирая на его присутствие, вращаются все разговоры взрослых. «Ребенок – это субъект, но отнюдь не предмет дискуссий» (1). Впрочем, Дольто подчеркивает, что «совсем не потому, что исследования детства получили в наше дни такое широкое распространение (сегодня предлагается тридцать шесть методик изучения ребенка, начиная с самого раннего возраста), в ребенке увидели личность, достойную уважения» (2). Дольто пытается просветить родителей и категорически возражает против пустой болтовни и непродуктивного, лишенного смысла использования языка, когда ребенок может ощутить себя в роли шута, «потому что знает, что разговор идет о нем, хотя сам в этом разговоре участия не принимает» (3).

Разговор с ребенком

Еще до рождения ребенка Дольто со всем присущим ей вниманием прислушивалась к тому, что она называла «телепатией» и «дородовым ментальным языком». В этом смысле она была пионером, и ей довелось вынести много насмешек от своих современников. Когда в самом начале ее трудовой деятельности в госпитале Труссо ее коллеги видели, как она разговаривает с младенцами, ее принимали за сумасшедшую. «Могу ли я утверждать, что существуют дети, которые помнят первые слова, сказанные поблизости от них? Это бы вас удивило, не правда ли, но они регистрируют все, как магнитофонная лента» (4). И с тех пор обычай разговаривать с младенцами вошел в повседневную практику как среди родителей, так и в медицинских кругах, а психоаналитики стали штатными сотрудниками в неонатальных центрах. И разговоры с новорожденными, с недоношенными младенцами, «дозревающими» в своих кюветах, больше ни у кого не вызывают улыбок. Что же касается общения с ребенком, который вот-вот должен родиться, то этим занимается отрасль медицины, которая называется гаптономией.

Хотя в самом начале ХХ столетия «отдельные личности больше разговаривали со своей кошечкой или собачкой, чем с ребенком» (5), – с сожалением констатировала Франсуаза Дольто. «Ментальный язык» – это то, чем спонтанно пользуется мать и что воспринимает ребенок, даже если все эти слова не адресованы лично ему, потому что все, что ощущает и чувствует мать, накладывает отпечаток на находящегося в ее чреве младенца» (6). И Дольто говорит о влиянии языка в поворотный момент появления на свет, об отпечатках раннего детства, очевидность которых прослеживается в народных традициях: всем известно, какое большое значение имеют пожелания и обеты, произнесенные над колыбелью, добрые феи (они же, как правило, крестные матери) из сказок. Что же касается невербального общения между матерью и ребенком, то в его реальности также не приходится сомневаться. Проведя анализ их совместно прожитого опыта, Дольто констатирует: «Телепатия между матерью и ребенком известна каждой маме» (7), потому что еще до обретения навыков говорения ребенок понимает все, что происходит вокруг него, на интуитивном уровне. «И нельзя утверждать, что ребенок, не владея речью, не воспринимает слова: (…) он понимает язык эмоционального отношения к нему и отношений жизни и смерти, которые его окружают» (8). Если конкретный смысл ему не удается уловить, то главное из переданного послания он хорошо понимает, воспринимая его точно так же, как и музыку, передающую эмоции, чувства, жизненный посыл, на уровне интуиции.

Но как же все это происходит у глухих детей – этот вопрос также интересовал Дольто, которая понимала, что они как-то общаются между собой, хотя не имеют возможности ни слышать, ни говорить, что, вероятно, с самого раннего возраста требовало развития каких-то других способностей. Проживая в доме, окна которого выходили во двор Института для глухонемых, расположенного на улице Сен-Жак в Париже, она не могла оставаться безучастной к шуму и суматохе, царившим во дворе во время перемен, и она, естественно, входила в состав рабочей группы при этом институте. «Глухой ребенок – это как книга, которая ждет своего прочтения» (9), – говорила она. Но имея в виду детей с ограниченными возможностями, Дольто обращается абсолютно ко всем родителям. Разве не для каждого родителя ребенок является книгой, которую уже с первых дней его жизни он обязан читать с листа? После месяцев погружения в амниотическую языковую ванну, после появления на свет начинается для ребенка вступление в активную фазу овладения родным языком, на котором говорит его мать. Это также вступление в мир символов. Ведь язык – это специфический инструмент, присущий только человеку, который способствует переходу малыша от состояния первобытности, от обезьянничанья и языка тела к овладению культурой, к гуманизации. Он будет буквально «упиваться языком» (10).

Границы языка тела

Дольто не отрицает важности обоняния, осязания и всех тех чувств, свойственных ребенку уже в первые дни после рождения, но она считает, что они должны обязательно сопровождаться речевым окружением. А если на протяжении долгого времени общение с ребенком сводится только к телесному контакту, если родители ограничиваются только жестами и удовлетворением физиологических нужд ребенка, процесс его гуманизации, то есть превращения в полноценного человека, будет происходить с отклонениями. «Те, кого воспитывают, как щеночка или любое другое домашнее животное, будут и воспринимать себя таковыми, и по мере роста в них будет проявляться агрессивность» (11). И эту же мысль высказал Януш Корчак. Он утверждал, что ребенок, которого воспитывают, как вещь, которым пытаются манипулировать для достижения собственных целей, никогда не проявит доброты и сочувствия, если недополучил их сам.

«Мы осыпаем ребенка ласками, полагая, что тем самым проявляем к нему доброжелательность. На самом деле, это мы сами пытаемся найти спасение и надежду в его объятиях, пытаемся избежать сиротства и одиночества (…) «дай я тебя приласкаю, потому что мне грустно» или «поцелуй меня, а за это я дам тебе все, что захочешь». Но все это не имеет никакого отношения к доброжелательности. Это всего лишь эгоизм» (12). «Человечность находит свое воплощение в словах» (13), а гуманизация ребенка посредством языка начинается еще задолго до его рождения (за исключением глухих детей), но чтобы превратить ребенка из маленького дикаря в маленького человека, предстоит сформировать у него «необходимый запас слов» (14), научить их использовать в речи. И на родителей возлагается задача передать ему «символическую функцию языка, передать ему свои навыки владения языком» (15). Ребенок, лишенный возможности произносить слова и говорить, лишенный взрослого, готового его выслушать, превращается в объект фетишизации, сконструированный в соответствии с желаниями родителей. Дольто описывает застывшую улыбку таких малышей, которая свидетельствует о стремлении подчиниться воле родителей, отнимающей у них всякую свободу. Воспринимаемый как предмет, как нечто овеществленное, ребенок в таком качестве значит даже меньше, чем домашнее животное. Короче говоря, гуманизация возможна только лишь посредством использования вербального языка, посредством речевого взаимодействия. И слово в этом процессе играет главенствующую роль уже с первых дней жизни ребенка, знаменуемых таким светским или религиозным ритуалом, как, например, присвоение имени, о постепенном исчезновении которого Дольто с сожалением свидетельствовала.

Присвоение имени ребенку

Этот основополагающий акт, традиционно входящий в обязанности отца, в наши дни потерял свое значение, поскольку первичное оформление документов и присвоение имени организовано теперь в большинстве роддомов, и отцу не остается ничего другого, как отправиться в мэрию в отдел записи актов гражданского состояния, чтобы зарегистрировать ребенка. Дольто с сожалением относилась к утрате этой традиции. Отца лишили его роли основателя рода, а ребенок «в символическом смысле становится сиротой… объектом бездушного администрирования с неограниченными полномочиями» (16). Кроме того, в медицинских учреждениях появилась тенденция называть всех участников этого события обобщенными терминами: «молодая роженица», «новорожденный» и т. д. Но что касается ребенка, только что появившегося на свет, «то он не просто «новорожденный», у него есть фамилия, которой он связан с целой чередой предков, имя, которое для него старательно выбирали» (17), – утверждает Дольто. Нужно охранять эту новую идентичность, только что обретшую жизнь, так как пренебрежение ею не может пройти без последствий.

Психоаналитик даже отсылает к сказкам, свидетельствующим о народной мудрости: точно так же, как все, что сказано возле колыбели ребенка, чревато последствиями, так и акт присвоения имени не пройдет бесследно. И этот момент тем более важен, что малыш на всем протяжении периода нахождения в чреве матери не только слышал ее голос, но и улавливал «низкие тона» своего отца. Впрочем, по мнению Дольто, должна быть некая торжественность в представлении друг другу. Этого человека, ее мужа и отца, должна представить ребенку мать. И то же самое должен сделать отец по отношению к своей жене, ставшей матерью. Это своего рода интронизация, встреча нового человека, светская церемония, имеющая большое значение в символическом плане. И далее Дольто уточняет: «Очень важно, чтобы именно мать сказала ребенку, кто является его отцом, и чтобы отец заявил о своей готовности нести ответственность за него. Он, наконец, пришел в этот мир, он родился, чтобы приобщиться к языку» (18). Было бы идеально для ребенка, если бы его встретили оба родителя, которых бы объединяла общность чувств, эмоций, человеческой теплоты и языка.