Философия истории во Франции - Иван Владиленович Кузин Страница 12

На этом этапе своих размышлений Шатобриан считал, что история творится случаем, точно так же как для переворота всего мира может быть достаточно отсечения одной лапки у насекомого. Здесь он вводит понятие рока, с которым и связывает случайность, являющуюся последней причиной всего происходящего и не зависящую от человеческой воли. История превращалась в «бессмысленную» цепь причин и следствий.

Таким образом, в истории действуют лишь малые причины, лежащие вне сознания людей, которые определяют не только политические события, но и жизнь ума. Человек постоянно вертится в одном и том же круге, из которого он тщетно пытается выйти. Этот пессимистический фатализм составляет основу исторических взглядов Шатобриана в 1796 г.

В 1802 г. издается наиболее популярная книга Шатобриана – «Гений христианства», в которой было представлено литературное видение истории. В книге отмечалось, что французам ближе мемуаристика, а не «хроникальный стиль», а также приводились аргументы в пользу того, что для истории как науки может быть полезно христианское учение. Обращение к христианству дает понимание причин произошедшей революции. Она и бедствия людей стали следствием того, что Божественный дух оставил народ из-за проявленной людьми нечестивости.

С середины 1820-х годов у Шатобриана меняется понимание истории.

Во-первых, в своей обстоятельной рецензии на «Историю герцогов Бургундских» П. де Баранта он отказывается от своей прежней категорической позиции, что «хроникальный стиль» не заслуживает внимания историков, признав в нем необычайную изобразительность. А любая апология старых хронистов всячески поддерживалась романтиками.

Во-вторых, вместо прежнего своего «ужасного» фатализма, критически им отвергнутого, он выдвигает идею общей закономерности, под которой подразумевается необходимость исторического развития. Это означало, что всевозможные исторические параллели являются весьма условными, к сравнениям надо относиться критично и, более того, надо избавляться от соблазна проецировать на современную историю события и характеристики древности.

В результате вместо представления о человечестве, движущемся по кругу, предлагается образ спирали. В теории спирали человеческие деяния не просто повторяются, а обладают силой привносить новизну, давать развитие и тем самым расширять историю. В этом измерении проявляют себя и социальная необходимость, и закон времени, и закон развития.

В согласии с идеями романтиков, Шатобриан призывает к «новому» стилю историописания, позволяющему передавать все, что характеризует «дух эпохи», т. е. присущие ему наивность и чудеса, варварство и идеалы, нравы и учения.

Так же как и романтики, он критично оценивал классическую историографию и философию истории просветителей, считая, что развитие общества влияет и на саму историческую науку, которая, соответственно, не может быть безразлична к правде проживаемых и переживаемых моментов жизни. Такого рода чуткость была свойственна античной историографии, побуждая также и к философской мысли, благодаря которой все многообразие исторического содержания могло быть объединено в целостную картину. При этом отказ от изображения частностей, т. е. чересчур «местного» человека, ради описания человека как такового, объединяющего собой все времена и заключающего в себе наибольшую истину, не означал сведения истории к философии. История – «картина», а не трактат философа, поэтому на ней герои должны передавать свои чувства, помыслы, эмоции и речи так, как это было свойственно представляемой ими эпохе. В этом и состоит собственно историческое рассмотрение событий, которые не следует мерить стандартами современных понятий (политических, культурных, эстетических и нравственных).

Тем самым для истории сохранялась индивидуальность и исключалась возможность превращения людей в безликий материал. Шатобриан не допускал такого подхода, когда личность можно было бы недооценивать и распылять в количественном обобщении множества единиц.

Таким образом, в философско-исторической концепции Шатобриана мы обнаруживаем совмещение философской, нарративной и «фатальной» истории, т. е. закономерности дополняются описаниями, детализация не исключает обобщений относительно развития цивилизации. В истории эта сочетаемость прослеживается в борьбе трех истин – религиозной, философской и политической. В разные эпохи они по-разному дают о себе знать: в первобытном обществе они слиты; в обществе, ищущем совершенства, они борются друг с другом; в обществе, основу которого составляет христианство, они обретают согласие. Это согласие также постигается через историческое развитие (просвещения и свободы), которое расширяло круг христианства посредством смены четырех эпох: 1) эпоха духовная, или евангельская; 2) эпоха метафизическая, или богословская; 3) эпоха политическая; 4) начавшаяся философская эпоха.

§ 3. Нарратив истории П. де Баранта

Проспер де Барант (1782–1866) разделял идеи Французской революции, был крупным дипломатическим деятелем, служившим также и в России, и являлся автором многочисленных литературных и научных трудов, среди которых наибольшую известность приобрела его книга «История герцогов Бургундских». Предисловие к этой книге содержало важные теоретические положения, которые стали манифестом нарративной школы.

В политико-философском плане эта работа представляла интересы Реставрации, выразителей которых прозвали «доктринёрами». Основу «доктринёрства» составляли: защита принципов свободы, поиск средств сочетания «прогресса» и «традиции», отказ как от ортодоксальности и догматизма роялистов, так и от строго рациональных построений левобуржуазных либералов.

Философско-исторический фундамент концепции Баранта, как и доктринёрских теорий в целом, образовывала идея исторической закономерности. Любые исторические события предстают через связь причин и следствий, образуют систему закономерностей, которая наделяет мир социальных явлений логическим единством. Все в общественной жизни неразрывно взаимосвязано, исключая тем самым всякую случайность, а каждый «элемент» социальной реальности, сохраняя свою специфику, становится симптомом общего исторического процесса.

Например, великие политики могут реализовывать свои мелкие частные интересы, подчиняться своим личным страстям и эмоциям, но при этом в результате этого могут быть решены грандиозные задачи, имеющие значение для всех граждан. Человек получает господство над временем, потому что благодаря этому оно будет удовлетворять его потребности. Но все это становится возможным благодаря тому, что сам человек является продуктом и символом своего времени. Малозначительные причины, частные случаи, индивидуальные капризы могут только ускорять или замедлять приход неизбежного, которое, невзирая ни на какие препятствия, все равно пробьется и утвердит себя. Случай предстает здесь покорным слугой необходимости, и задача истории в связи с этим заключается в том, чтобы продемонстрировать библейское положение о неведении людей творимого ими, хотя само содеянное оказывается осуществлением заранее предписанного.

Тем не менее Барант категорически не соглашался с обвинениями его в фатализме. Видеть в его теории фатализм, как полагал Барант, возможно только из-за его собственной устремленности ко всестороннему познанию существующей связи следствий с их причинами, частного с общим, благодаря чему может быть достигнуто понимание совместимости исторической необходимости и свободы воли.

Из признания существования Провидения не обязательно должно следовать отрицание свободы человека. Провидение определяет исключительно конечную цель и решающие этапы исторического развития, что позволяет человеку проявлять себя как свободное существо. Он сам решает, какими путями ему идти к цели. Один может сопровождаться кровавыми событиям и большими утратами, а другой –