Нина Мечковская - Социальная лингвистика [таблицы в рисунках] Страница 16

Изучая историю народного восприятия христианства, нельзя пройти мимо того факта, что в русском языке (единственном из всех славянских) обозначение сословия, составлявшего большинство населения, мотивировано названием вероисповедания: крестьяне из стар. — слав. КРЕСТИАНИНЪ 'христианин'. В других славянских и неславянских языках Европы соответствующее обозначение мотивировано иначе: белорусок, селянiн, укр., болг, селянин связано с праслав. *sed 'сидеть' и *sedlo 'поселение'; чешск. rolnik oт role 'пашня, нива'; польск. *chtop от праслав. хоlръ 'парень, мужик'; словенск., србхрв. kmet восходит к лат. comes, comitis 'спутник, попутчик, товарищ', нем. Bauer от bauen 'возделывать, обрабатывать (поле), разводить, выращивать'; англ. peasant связано с лат. págus 'село, деревня'. Аналогично только в русском языке название седьмого дня недели мотивировано христианской символикой: воскресение; в остальных славянских языках это день, свободный от дела (белорусск. нядзеля, укр. недiля и т. д.). В этом же контексте интересен и такой факт: стар. — слав. ПОГАНЪ — языческий (от лат. pãgãnus 'сельский; языческий') во всех восточнославянских языках приобрело расширительное и крайне негативное значение 'нечистый, гадкий, скверный', утратив при этом исходное значение. В то же время в польском, чешском и словенском соответствующие слова сохранили значение 'языческий' и не развили оценочного значения. В србхрв. pogan имеется два значения: 'языческий' и 'поганый, противный'; болг. pogan означает языческий, но есть существительное поганец с тем же значением, что и в русском языке.

Межъязыковые различия во внутренней форме лексических соответствий более обычны, чем сходство, поэтому в объяснении нуждаются именно совпадения. Сходство внутренней формы — это либо результат калькирования (например, лат. impressio, нем. Eindruck, русск. впечатление, словенск. utis), либо следствие типологической близости процесов называния (например, во многих языках одно из прилагательных со значением 'добрый, чуткий, отзывчивый, искренний' образовано от слова со значением 'сердце' англ. hearty, cordial, венгер. szives, szivbeli, лит. širdingas, нем. herzlich, русск. сердечный, словенск. prisršen, турецк. yürekli, франц. cordial).

Семантическое развитие словаря, процессы переразложения и опрощения морфемной структуры слов ведут к тому, что внутренняя форма может тускнеть, забываться или вступать в противоречие с лексическим значением слова. Так, чернила возможны не только черные, как и белье — не только белое, подосиновик находят необязательно под осиной, атом давно делим, а антибиотик — отнюдь не против жизни. И все же "ближайшее этимологическое значение" внутренней формы живет в семантике производных слов. Это как бы историческая память языка, доступная творящим, след вчерашнего видения предмета, которое оттеняет его сегодняшнее понимание. Соприкасаясь с лексическим значением, внутренняя форма создает своеобразную стереоскопичность словесного представления мира. Важно, что ассоциации и смысловые оттенки, создаваемые внутренней формой слова, обладают бо́льшим национально-культурным своеобразием, чем денотативный компонент лексических значений.

Вот одна из множества ситуаций, когда эта стереоскопичность ви́дения особенно ощутима: "В лукошке была у меня кровавая ягода костяника, синяя черника, черная смородина" (М. Пришвин). Здесь все определения немножко "спорят" с внутренней формой существительных и вместе с тем принимают ее: костяника, из-за светящейся внутри косточки, действительно ало-красная, а черника рядом со смородиной действительно синяя… И все же так их назвал народ, и для говорящих на этом языке костяника всегда будет с косточкой, черника — черной, а смородина — по-особому душистой.

Своеобразие нормативно-стилистического уклада разных языков

Воздействие культуры на язык ярко и цельно проявляется в том, в каких формах существования представлен тот или иной язык (о формах существования языка см. с. 30–33). Есть языки, где почти отсутствуют диалекты, и, напротив, — языки, где различия между диалектами очень значительны. Есть языки, в которых еще не сложились наддиалектные формы общения (койне или литературный язык), и языки с сильной многовековой книжно-письменной традицией наддиалектного характера. В молодых литературных языках стилистическая дифференциация может только начинаться: в этом случае, например, в стилистике преобладает противопоставление нейтральных и разговорных языковых средств; публицистика может оказаться близкой то к разговорной речи, то к канцелярско-деловой; научные, научно-популярные и учебные тексты еще пишутся практически в одном стилистическом ключе… Напротив, в языках с продолжительной и богатой письменной традицией стилистическая дифференциация языковых средств глубока и определенна: преобладают тройственные противопоставления: "книжное (или высокое)" — "нейтральное" — "разговорное" (последнее — с хорошо чувствуемой говорящими градацией нейтрально-разговорных, разговорно-фамильярных и просторечно-жаргонных речевых средств)…

Взаимоотношения между литературным языком и нелитературными формами существования языка, глубина и характер стилистической дифференциации языковых средств определяются всем ходом культурной истории общества: историей его письменности, книгоиздания, школы, литературы, государства, мировоззрения, его культурно-идеологическими симпатиями и отталкиваниями в межэтнических контактах (см. с. 39–48).

Влияние культуры народа на характер нормативно-стилистического уклада языка носит более опосредованный, но и более глубокий характер, чем влияние культуры на словарь. Если словарь — это зеркало культуры, то нормативно-стилистическая система — ее рентгеновский снимок. Лексика денотативна, за ней стоит мир вещей и представлений, это сравнительно внешнее, поверхностное отображение культурной мозаики общества. Стилистика же релятивна[33], она регулирует функциональное распределение языковых средств в текстах в соответствии со сложившейся в культуре иерархией типов общения; это языковое отображение структурных особенностей культуры.

Национально-культурная специфика речевого поведения

Воздействие культуры на язык проявляется в своеобразии самого процесса общения в разных культурах, что сказывается в некоторых особенностях лексики и грамматики, а также в особенностях нормативно-стилистического уклада языка. В каждой культуре поведение людей регулируется сложившимися представлениями о том, что человеку полагается делать в типичных ситуациях: как ведет себя пешеход, пассажир, врач, пациент, гость, хозяин, продавец, покупатель, официант, клиент и т. д. В социальной психологии такие модели, или шаблоны, поведения называют социальными ролями личности. Естественно, что социальные роли в разной степени стандартны: высокой стандартностью обладают ситуативные роли (пешеход, кинозритель, клиент парикмахерской и т. п.); гораздо менее стандартны постоянные роли, связанные с полом, возрастом, профессией человека.

Существенным компонентом ролевого поведения является речь. Каждой социальной роли соответствует определенный тип речевого поведения, свой набор языковых средств. Речевое поведение человека в той или иной роли определено культурными традициями общества. У разных народов общение в "одноименных" ситуациях (например, разговор мужа с женой, отца с сыном, учителя и ученика, хозяина и гостя, начальника и подчиненного и т. п.) протекает в разной стилистической тональности. В одних культурах разговор детей и родителей характеризуется сильным стилистическим контрастом (специальные формы почтения, показатели покорности, обращение к родителям типа "на вы" и т. п.); у других народов это общение в большей мере "на равных".

В традиционных восточных культурах обращение жены к мужу — это обращение младшего, подчиненного, зависимого к старшему, к господину. Во многих культурах с распространением и демократизацией образования сокращается былая речевая субординация в общении учителя и ученика.

Разнообразны модели речевого поведения гостя и хозяина. У североамериканских индейцев вполне обычен невербальный контакт: можно прийти к соседу, молча покурить полчаса и уйти; это тоже общение. В европейских культурах фактическое общение (см. с. 19–20) обычно заполнено речью, создающей хотя бы видимость обмена информацией. Ср. ритуал визита в русском дворянском быту начала XIX в. в описании Л. Толстого: "Уж так давно… Графиня… Больна была бедняжка… на бале Разумовских… графиня Апраксина… я так была рада", — послышались оживленные женские голоса, перебивая один другого и сливаясь с шумом платьев и придвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: "Очень, очень рада… здоровье мама́… Графиня Апраксина" — и опять, зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать" ("Война и мир", т. 1, ч. 1, 7).