Юрий Ткачевский - Избранные труды Страница 6

К битве были готовы с нашей стороны: 1 300 000 солдат и офицеров; 3 000 танков, 3 430 самолетов, 20 000 орудий и минометов. Это составляло 26 % от общей численности войск нашей страны, 33 % от общей численности самолетов и 40 % танков.

На стороне противника было 200 000 солдат и офицеров, 2 700 танков (из них было 500 тяжелых танков «тигр», «пантера» и самоходных орудий «фердинанд» (у нас к тому времени тяжелых танков не было), 10 000 орудий и минометов.

В конце июня 1943 г. наша авиация совершила 4 массовых налета на аэродромы противника, уничтожив при этом 500 самолетов. Мы потеряли при этом 200 самолетов.

5 июля 1943 г. наш экипаж на рассвете перебросили на аэродром самолетами-штурмовиками. Мы должны были отыскивать танковые колонны противника, переправы через речку Северный Донец и иные цели, сообщать об этом по радио командованию штурмовой и бомбардировочной авиации, а затем определять результаты их боевой деятельности. Более двух недель мы совершали по 3–4 вылета на разведку. Было приятно, радостно фиксировать разгромленные авиацией колонны мотопехоты и танков, аэродромы со сгоревшими самолетами и иные уничтоженные и поврежденные военные объекты противника.

Особенно важно было отслеживать подход танковых частей противника к Прохоровке, под которой 12 июля 1943 г. произошла самая грандиозная танковая битва за всю вторую мировую войну. Фашисты бросили в битву 700 танков (из них 100 тяжелых). С нашей стороны в битве участвовало 800 танков (в основном Т-34 – лучшие среди танков того времени). Немецкая армия была разгромлена. 400 их танков были уничтожены.

Мы видели эту битву, в деталях которой с воздуха разобраться было невозможно. Поле боя было скрыто пылью, дымом и огнем горевших танков.

В середине июля наш экипаж перебросили на аэродром Кубинка, и мы осуществляли разведку – летали на северный край Курской битвы, которая завершилась 23 августа 1943 г.

Наш экипаж участвовал в освобождении Харькова, Киева, Яссо-Кишеневской битве, Корсунь-Шевченковской операции, полетах над Будапештом, Веной, Прагой. К концу войны мы летали из-под Братиславы на портовые города Адриатического моря (например, Триест) с целью разведки остатков военно-морских сил противника.

Дальняя авиационная разведка всегда сопровождалась фотографированием. По возвращении из полета я сообщал о моих визуальных наблюдениях. Затем через 1–2 часа приносили фотопланшеты, которые анализировали специалисты, и наше командование получало сведения с точностью до одного самолета, его типа, до каждого зенитного орудия и их калибра (их труднее всего было установить визуально).

Особенно важно было фотографирование рубежей обороны противника. На фотопланшетах можно было определить все замаскированные огневые точки.

По моим подсчетам я сфотографировал площадь, равную 42 тыс. кв. км, что равнозначно территории Дании.

4 февраля 1944 г. мне и моему напарнику Юрию Моргунову было присвоено звание Героя Советского Союза. Наш стрелок-радист Петр Петров погиб во время воздушного боя летом 1944 г. За участие в боях маня наградили орденами «Ленина», «Отечественной войны I степени», «Отечественной войны II степени», «Красной Звезды» и 23 медалями.

Последний боевой вылет я совершил 8 мая 1945 г. на Прагу для определения путей подхода наших танков в этот город. Это, кстати, был последний боевой вылет нашего полка.

После окончания войны наш полк был дислоцирован на аэродроме г. Коломыя (Украина). Несколько лет назад он был ликвидирован.

По состоянию здоровья я демобилизовался в мае 1946 г. и поступил на учебу в Московский юридический институт, окончил его с отличием и был принят в аспирантуру. В мае 1953 г. я досрочно защитил кандидатскую диссертацию и стал преподавать уголовное, а затем и уголовно-исполнительное право. Защитил докторскую диссертацию в 1966 г. В 1967 г. мне было присвоено звание профессора. В 1993 г. мне присвоили звание заслуженного профессора Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

В течение 10 лет был заведующим кафедрой уголовного права и криминологии юридического факультета МГУ (1976–1986 гг.). В 1980 г. награжден орденом Октябрьской революции.

В 2000 г. мне присвоили звание «Заслуженный деятель науки РФ».

Более 30 лет я являюсь членом научно-консультативного совета Верховного Суда РФ.

В 2004 г. моя фамилия была включена в энциклопедический словарь «Великая Россия. Имена».

В феврале 2009 г. удостоился высшей юридической премии «Фемида» за 2008 г.

Моя жена Нина Семеновна и я создали династию юристов: дочь – Т. Ю. Орешкина – профессор Московской государственной юридической академии; ее муж окончил Московскую консерваторию, а затем, по моему совету, Академию МВД, полковник запаса, бывший начальник Бутырского следственного изолятора.

Внучка Е. Г. Афанасьева – доцент юридического факультета МГУ. Внучка М. Г. Долгих – старший преподаватель юридического факультета РГУ нефти и газа им. И. М. Губкина.

Старшая правнучка Е. Афанасьева – студентка III курса юридического факультета МГУ.

За годы моей работы на юридическом факультете МГУ я опубликовал более 220 печатных работ. Из них 11 монографий, 36 учебников по уголовному и уголовно-исполнительному праву (в соавторстве), 25 брошюр.

В 1937 г. был наложен запрет на изучение в гражданских вузах исправительно-трудового права (ныне – уголовно-исполнительное право), так как исполнение уголовных наказаний стало регламентироваться лишь секретным законодательством.

В 1957 г. я в Москве и А. Л. Ременсон в Томске восстановили чтение лекций по этому предмету в гражданских высших учебных заведениях.

Подводя итог, отмечу, что постоянно стремился к какой-то генеральной цели в своей деятельности, работал много и упорно. И то, что я осуществлял, радовало меня. Причем это относилось как к военной службе, так и к последующему труду преподавателя и научного работника в юриспруденции. Мои усилия влились в общенародную борьбу с фашизмом, являлись одним из кирпичиков грандиозного Дня Победы над врагом человечества и мирной жизни, труда по восстановлению страны после войны и в дальнейшем ее развитии.

Сальдо положительное. Не зря жил и живу…

Часть I

Монографии

Давность в советском уголовном праве[2]

Глава 1

Понятие давности в советском уголовном праве

Давность привлечения к уголовной ответственности и давность исполнения обвинительного приговора наделены рядом общих признаков. Прежде всего, эти виды давности предполагают истечение определенных сроков, после чего при наличии иных, установленных в законе, условий лицо или не привлекается к уголовной ответственности, или же состоявшийся обвинительный приговор не приводится в исполнение.

В данной работе предпринята попытка доказать, что и материальное основание обоих видов давности однородно – отпадение или существенное уменьшение общественной опасности лица.

Таким образом, можно выделить родовое понятие давности, охватывающее давность привлечения к уголовной ответственности и давность исполнения обвинительного приговора.

Вместе с тем между этими институтами имеются и отличия, основное из которых заключается в том, что в одном случае виновное лицо освобождается от уголовной ответственности, а в другом – от исполнения обвинительного приговора.

Вопрос об основаниях освобождения лиц, совершивших преступление, от уголовной ответственности или исполнения обвинительного приговора вследствие истечения сроков давности не нашел единообразного разрешения. Так, в Комментарии к УК УССР 1922 г. отмечалось, что «мучения совести и постоянный страх, который переживает преступник в течение всего давностного срока, составляет достаточное искупление вины: давности являются как бы эквивалентом наказания».[3] Подобный вывод представляется ошибочным. Нет никаких оснований для отождествления наказания с теми «мучениями совести и постоянным страхом», которые, по мнению авторов комментария, испытывают преступники.

Ряд юристов обосновывают освобождение от уголовной ответственности или исполнения обвинительного приговора тем, что по истечении сроков давности отпадает общественная опасность деяний.[4] Это неверно. Общественная опасность деяния может измениться с изменением обстановки (ст. 43 Основ), но не в результате истечения каких-либо сроков давности. Общественная опасность преступления определяется к моменту совершения преступления, и истечение времени без изменения обстановки не влияет на эту оценку.[5]

До тех пор пока не изменился закон, устанавливающий ответственность за то или иное преступление, общественная опасность этого преступления в принципе одинакова (независимо от того, когда оно совершено. Например, в этом году или десять лет тому назад). Иначе и быть не может, если санкция нормы, определяющая в общем плане общественную опасность преступления, остается неизменной.