Наталья Аверкиева - Три лика пламени Страница 17

— Видишь этот меч? Сдается мне, он острее твоего языка… Так что, если ты еще раз откроешь рот… Чудовище, говоришь? Пусть так… Чудовище я или нет, тебе никогда со мной не сравниться — ни в чем! Ни в любви отца, ни в уме, ни в мастерстве, ни в славе, доброй ли, дурной… Таким как ты, вторым во всем, остается только лизать пятки Древним, подбирая объедки с чужого стола!

Нолофинвэ не отвечал — бледный как мел, белее своей рубашки, на которой уже начало расплываться красное пятнышко. Клинок был очень острый — других не делаю.

— Прекратите! — В зал ворвался отец. — Фэйниель, немедленно опусти меч! Это приказ! — Рявкнул он. Я никогда еще не видела короля в такой ярости. — Ну?! — Отброшенный клинок пронзительно зазвенел о мрамор.

Что же ты, благородный наш Инголдо, не спешишь признаться, как оскорблял единокровную сестру в стенах родного дома? Как попрекал Искажением? Как плевал мне в лицо каждым словом, каждым жестом, каждым взглядом?

В открытую дверь робко заглянул Айканаро. Я только теперь сообразила, что он с утра вертелся рядом со мной, пытаясь на свой лад отвлекать от мрачных раздумий, и не без успеха. И, наверняка, из любопытства, прокрался следом, и слышал, а то и видел большую часть… братско-сестринской беседы о вечных ценностях.

— Инголдо? Что означали твои речи об Искажении и… прочее? — Финвэ, вне себя от гнева, обернулся к сыну. Тот стоял, ни жив, ни мертв. — Молчишь? Значит, сейчас ты молчишь… Прекрасно. Вон! — Брат вылетел за дверь, словно пушинка, оказавшаяся на пути урагана. — Айканаро, иди-ка сюда.

— Итак, сын моего сына, ты утверждаешь, что Нолофинвэ тяжко оскорбил сестру? Правда ли это? — Король пристально посмотрел в сумрачно-серые глаза внука — отражение своих собственных глаз.

— Государь! Как я могу лгать — вам? — Юноша не опустил взгляда. — Он говорил такое…

— Довольно. Я хорошо знаю, на чьей стороне твое сердце. Иди, я хочу поговорить с дочерью наедине. — Сын Арафинвэ выбежал с той же быстротой, что и Инголдо, но через другую дверь — видно, не хотел столкнуться с дядей. Разумно.

— А теперь, Фэйниель, я хочу услышать от тебя — о чем ты думала, когда поднимала руку на брата? Так опозорить наш Дом… Нет, не какими-то надуманными заговорами. Мечом, испробовавшим крови родича! — Отец поднял злосчастный клинок и вытер острие. На его ладони хищным мазком заалела чужая кровь. И это сочетание — красное на белом — почему-то накрепко врезалось мне в память.

— Глупо будет оправдываться в духе «он первым начал», правда, atarinja?

— Это оправдание для детей. — Глухо уронил он. — А я так надеялся, что детские обиды когда-нибудь забудутся…

— Он… не просто оскорбил меня… он… — Я не могла рассказать о своем падении. Легче сносить презрение Владык, жестокие слова Нолофинвэ и насмешки сородичей, чем поведать отцу, что дочь, за жизнь которой он так отчаянно боролся когда-то, и в самом деле — чудовище.

— А ты — сейчас — поклянешься мне, что никогда не поднимешь меч на эльдара, кроме как для защиты.

— Клянусь. — Я подняла левую руку — ту, что ближе к сердцу. — Ардой и Эа[47]. Никогда мой меч не обагрится кровью родича, если только по веленью судьбы мне не придется защищать себя, свой дом и народ!

— Принимаю. — Коротко и весомо бросил правитель Тириона. — Иди, дочь моя. Только, боюсь, тебе еще придется ответить за свой проступок. И не передо мной.

Верно. Не перед ним. Перед Кругом Судеб[48]. Я знала, к чему все идет, и беззастенчиво пользовалась палантиром, наблюдая за бурной деятельностью братца. Несчастный страдалец обегал Тирион и Валмар, повергая сородичей в трепет незалеченной царапиной и пламенными речами. Взбудоражив эльдаров, жертва происков Тьмы двинулась в Ильмарин. Увы, происходящее в Небесном Чертоге осталось для меня тайной, — пробиться сквозь магическую завесу, даже с помощью палантира, мог разве что Алдор.

На следующее утро я предстала перед высоким судом. Главная площадь Валмара и прилегающие к ней улочки были битком набиты эльфами и майярами, пришедшими поглазеть на диковинное зрелище.

Круг Судеб… Вернее, полукруг — четырнадцать тронов, выстроившихся по дуге, и четырнадцать величественных фигур. Четырнадцать… Напрасно я высматривала Ступающего-во-Тьме. Ему не поставили трона в Круге, и в толпе, окружившей «судилище», я его не заметила.

Кроме Нолофинвэ, никого из родни не было — отцу запретили приходить, а остальные побоялись. Даже Айканаро, — я с тоской скользила взглядом по всем светловолосым. Ваниары. Только ваниары, испуганные или, наоборот, возбужденно шушукающиеся с соседями.

Стоя перед Кругом, под сотнями глаз, я молчала. Что-то с надрывом вещал Нолофинвэ. Из толпы неслись жалостливые восклицания, нолдоры из приверженцев брата прожигали меня убийственными взглядами — они мне были просто смешны после ледяных озер в глазах Вэридэ и черно-пламенной бездны во взоре Алдора. Интересно, а каково было ему стоять перед ненавистными сородичами, ожидая приговора? Больнее, чем мне сейчас?

Большая часть Аратаров откровенно скучала: Феантури[49], Охотник, их жены, Повелитель Вод, Деглин, как всегда, сверкающий позолотой доспеха. Казалось, им все равно, кто стоит перед ними: эльфийка или причудливая тварь из Внешних Земель[50].

Впрочем, равнодушны были не все. Аллан и Ивэйн, хмурые и собранные, явно готовились защищать меня перед собратьями, Скорбящая обозревала толпу и меня с извечной печалью и всепрощением, легче от которого никоим образом не становилось, Вэридэ смотрела с отточенным презрением Высшей из Высших к зарвавшейся букашке. Вот только, звездноликая, Великие обычно не тратят эмоции на букашек. Они их просто не замечают.

Король Арды разразился речью, дотошно разбирая мои «беззаконные дела» и «прискорбное своеволие». Королева, присоединившись к супругу, напоминала о Замысле Эру и воплощении его на просторах Арды, коему такие, как я, лишь помеха. Аллан и Кементари безуспешно спорили с правящей четой — все их доводы натыкались на стену тщательно отыгранного непонимания или вежливое равнодушие. Не тратьте зря времени… Ах, в Круге все равны? Равны-то, равны, только одни равны больше, чем другие.

Опять вступил Нолофинвэ, перечисляя нанесенные ему обиды начиная с раннего детства (и откуда только набрался подобной чуши!), норовя взглядом просверлить во мне дыру. Жаль, братец, что с тобой еще в упомянутом нежном возрасте не произошел несчастный случай!

Мне вообще трудно было следить за происходящим, — столько сил уходило на борьбу с колдовством Древних. Иначе, как влиянием магии, настойчивое и чуждое мне желание пасть на колени и разрыдаться я объяснить не могла. Голову стиснуло болью — как в самый первый раз, в Ильмарине. Так просто — пади ниц, ползай во прахе у ног Великих, покайся, и великодушные, всеведущие, просветленные Владыки простят заблудшее дитятко. Да, еще отдать камешки — и все будет благостно до полного умиления! Не дождутся.

— Вижу я, что упорствуешь ты в своем пагубном заблуждении, дочь Финвэ. — С толикой грусти и почти отеческой заботой вздохнул Король. — Тем яснее мне корень этой смуты. Горько сознавать мне, что заключение в Чертогах Мандоса и жизнь в Благих Землях ничуть не изменила Отступника. Должен он будет предстать перед Кругом Судеб и держать ответ за беззаконные деяния свои.

О, да мы с Алдором вполне можем оказаться в соседних камерах… Если только Отступник не проявит достаточно прыти, — на сей раз жалкими двумя веками ему не отделаться. Упекут навечно, а то и казнят — из милосердия, разумеется, дабы мятежный дух Темного обрел покой в Чертоге Эру.

— Ты же, Фэйниель из Дома Финвэ, на двенадцать лет оставишь Тирион, где пролила кровь брата своего. За это время загляни в душу свою и вспомни, кто ты и что ты. А после этих лет деяние твое должно быть забыто и не помянуто более, если Нолофинвэ Инголдо простит тебя. Во имя Эру, да будет так. — Слова Тарви Владыки Судеб падали мерно и бесстрастно — капли воды с теряющегося во мраке потолка пещеры. Капли гулко срывались в непроглядную гладь подземных озер — мгновенная рябь, и снова неподвижность, застывали на полу известковыми потеками… Вечность, отрешенность, стылая обреченность…

— Да будет. — Внушительно подтвердили остальные. Аллан и Ивэйн демонстративно промолчали.

— Я прощу свою сестру! — Воскликнул Нолофинвэ, с торжеством оглядывая толпу: глаза победно блестят, осанка поистине королевская, губы разъезжаются в довольной улыбке, налобная лента смотрится короной. Ты простишь меня, братец. Как благородно…

— Вы сказали, о, Великие. — А, гулять, так гулять… — Я подчиняюсь вашей воле. Но виновной себя — не признаю.

Не успели Владыки достойно ответить на мое дерзкое замечание, как толпа зевак зашевелилась, и раздалась в стороны, пропуская… В груди предательски екнуло — иссиня-черные волосы, белая рубашка, красный плащ… Алдор? Нет. По мостовой Валмара, с вызовом вскинув голову, шагал король Тириона, мой отец, которому повелением самого Владыки Арды должно было ожидать вынесения приговора во дворце.