Варвара Мадоши - Гексаграмма Страница 47

— Конечно, — изумленный, Альфонс немедленно забыл обо всем, что собирался сделать. — Я охотно… Конечно, Ланьфан!

— Я прошу вас поговорить с моим господином, — медленно произнесла Ланьфан, тщательно подбирая слова. — Ему настало время взять жену.

— Что?! — пораженный, Альфонс даже отступил на шаг назад. — А почему я должен с ним говорить об этом?

— Потому что к вам он относится как к другу, и вашего совета послушает… в отличие от слов Яньцина или других представителей семьи Яо. Прошло два года с его воцарения; он уже мог начать созывать девушек из знатных кланов, чтобы они стали его женами. То, что он до сих пор этого не сделал, многими расценивается, как слабость.

— А он говорил тебе, почему?

— Господин не посчитал нужным обсудить это со мной.

— А тебе стоило бы спросить, — Альфонс сам не ожидал от себя такого жесткого ответа. — У вас же здесь семейная жизнь императора напрямую связана с троном. И Лин это понимает. Если он до сих пор не созвал себе жен, наверное, у него есть какая-то государственная причина этого не делать.

— Боюсь, что дело не в государственных соображениях, — возразила Ланьфан.

— Боюсь, что мой господин питается теми же иллюзиями, что и госпожа Мэй Чань. Он хочет сам разобраться со своей брачной жизнью.

Но у императора не может быть такой роскоши! — в ее голосе неожиданно прорвалась сильнейшая страсть; Ланьфан замолкла, будто испугавшись этого выплеска чувств.

— Вот оно что… — медленно проговорил Альфонс. — Как сказал бы Джерсо, «те же яйца, только в профиль».

— Яйца? — удивленно переспросила Ланьфан. — Очень странная идиома.

— Ага. Странная.

Ланьфан, а что ты сама чувствуешь к Лину?

Ланьфан не удивилась вопросу.

Сухим деловым тоном она ответила:

— Если нужно, я вырву свое сердце и отдам ему.

Альфонсу живо представилась разорванная грудная клетка и алая, горячая масса, тошнотворно пульсирующая в ране.

— Ты думаешь, что ему это нужно? — спросил он резко, не давая себе возможности задуматься ни над смыслом, ни над формулировкой. — Твое сердце или твоя кровь — без твоей души? Ланьфан, ты не понимаешь, что такое женщина для мужчины?

— Что? — Ланьфан, как будто, удивилась его горячности.

— Все! Маяк и гавань, море и корабль! А ты низводишь себя до простой… функции. Может быть, ты страж, лучший из всех возможных, но разве ты не видишь, что ранишь того, кого охраняешь?!

— Что? — повторила Ланьфан, отшатываясь в страшном дефиците слов. Альфонс хорошо знал это онемение языка на своем опыте. — Я… не ждала услышать это от мужчины.

— А! — Альфонс махнул рукой в досаде. — А кто еще тебе вообще это мог сказать? Вы, женщины, не понимаете таких вещей. У вас либо сказка, либо расчет. А еще вы лезете в игры с вассалами и господами, не посмотрев, что нужно второй стороне!

Говоря это, Ал думал о генерале Мустанге и майоре Хоукай — он вообще часто вспоминал их в связи с Лином и Ланьфан. Но там, кажется, выбор был общий?.. Еще он подумал о Джерсо с Зампано; о любви и верности в форме боевого братства. Он понимал все это, но хотел бы для себя такой судьбы. Он вспомнил и о Дайлинь: как она любила своего Чинхе, и как с боем ушла от него, спасая их общего ребенка.

А Лунань? Что для нее был брак с «головой дракона» — только ли возможность вырваться из надоевшего окружения? Прожить остаток жизни, как она сама выбрала, невзирая на все трудности? Или она, по примеру многих женщин, просто морочила Альфонсу голову, желая на самом деле чего-то совершенно иного?

И Мэй… Какая любовь вела ее сердце, когда она упорно отказывалась от помощи с нежеланным браком? Легче ли ей было разбиваться о каменные стены, чем обратиться за помощью к сводному брату?

Дела человеческие во сто крат сложнее дел алхимических. Как же люди ориентируются в них, не получив никакой подготовки?..

Вся эта сумятица мыслей заняла не более доли секунды. Сложное чувство овладело Альфонсом и прошло сквозь него, словно диковинное алхимическое излучение. Но реакция в его душе не укладывалась в традиционные формулы. Он смотрел на Ланьфан и пытался найти слова, чтобы рассказать ей, до чего это важно: все время пытаться быть счастливыми в этом безумном мире, который сражается с нами постоянно, и никогда нельзя знать, что на повестке дня — дружеский спарринг или смертельная битва.

Альфонс смотрел на Ланьфан, и не мог найти слов.

— Ты очень хороший человек, Альфонс Элрик, — наконец проговорила Ланьфан.

— Но почему ты так близко к сердцу принимаешь мои дела? Не потому ли, что не можешь устроить свои?

— Не могу, — согласился Альфонс. — Но не в этом дело. Я бы не стал так говорить с тобой, если бы ты не была… — он запнулся. «Моим другом»? Звучит фальшиво. «Девушкой, в которую я мог бы влюбиться»?.. Неловко. — Ланьфан, — закончил он неуклюже. — Такой, какая ты есть. Неотразимая, как бросок твоего ножа… Ты очень нужна людям, которые тебя любят.

Кажется, это прозвучало чересчур выспренно, но ничего лучше он придумать не смог.

— То есть ты не будешь говорить с Лином? — уточнила Ланьфан.

— Поговори с ним сама. Если у него будешь ты, я думаю, он легко выдержит хоть дюжину, хоть две дюжины принцесс.

Ланьфан отвернулась и молча вышла.

«Вот интересно, — подумал Альфонс с горьким чувством, — я только что влез не в свое дело и потерял друга (двух друзей?), или всего лишь лишил ее душевного покоя на несколько дней, после чего все пойдет по-прежнему?

Хотелось бы знать…»

Истории 4 и 5. Ланьфан и Мэй. Очарованный дворец и Императорский заповедный лес

Когда Лин объявил Нивэю и пришедшим с ним от имени Союза Цилиня двум младшим иерархам, что он является императором и следующая встреча должна быть проведена в Очарованном дворце, в первый момент представители Союза Цилиня опешили.

Однако все они занимали достаточно высокие должности, а потому привыкли к ударам судьбы. Уже ко времени следующей встречи в Яшмовой Палате (величественной, но не самой большой комнате, используемой обычно для полуофициальных приемов) они достаточно преодолели свой пиетет перед верховной властью, чтобы перейти в наступление.

Стоило Лину еще раз высказал свое предложение о вступлении в Союз, его завалили уточняющими вопросами.

— Мудрость нашего императора несомненна, — проговорил, кланяясь старец Чуншу, заведующий обучением молодежи. — Однако мы не можем похвастаться тем же бессмертным взглядом, пронзающим время.

Если император считает, что это мудро — нарушить древние традиции и перейти под руку иностранца, ничего не знающего о древних путях синской алкестрии, то от меня, признаться, ускользает ясность такого решения!

— Что ж, — Лин мрачно улыбнулся, — разве не была создана современная синская алкестрия Золотым Мудрецом, пришельцем с Запада?

— Это так, мой государь. Но, — Чуншу выпрямился, — Золотой Мудрец демонстрировал невиданные чудеса, недоступные никому из нас.

Многие из них до сих пор никому не удается повторить. И он был бессмертен! Он пробыл с нами несколько десятков лет, ничуть не меняясь. А после этого не погиб, а ушел, хоть мы и не знаем, куда.

— Ну что ж, — произнес Лин холодно, — в таком случае, скажите мне, какие чудеса алхимии вы сочли бы возможным принять, как доказательство превосходства? Что должен совершить этот человек?

Чуншу, кажется, напрягся.

— Он должен проводить алхимические преобразования без помощи кругов, — наконец сказал старик. — Он должен знать о преобразовании больше, чем любой из нас. Он должен быть бессмертен.

— Что ж, — хмыкнул Лин, — бессмертие подтвердить нелегко. Ибо никто в здравом уме не согласится отрезать себе голову, чтобы доказать что-либо невежественным глупцам… Остальное же… Господин Альфонс Элрик, полагаю, вам сейчас самое время появиться.

…В это самое время в соседней комнате Ланьфан, которая напряженно слушала разговор через стену, махнула Альфонсу рукой.

— Он вас зовет.

— Ага, — Альфонс направился к двери.

— Не сюда! Забыли, что мы обсуждали?

— Ох точно! — Альфонс подошел к стене, глубоко вдохнул и сложил вместе ладони.

Теперь ему предстояло вызвать в памяти худшие образчики творчества его разлюбезного брата — и повторить их снова. Потому что, черт возьми, эти его звери с оскаленными мордами выглядели по-настоящему впечатляюще, хоть и ужасно безвкусно!

— Ну, как-то так… — пробормотал он, прикладывая ладони к стене.

В зале же члены Союза Цилиня с недрогнувшими лицами наблюдали, как лопаются дорогие обои из шелковой бумаги, как вспучивается камень кладки, течет, словно вода, стремясь принять новую форму; как из этой формы рвутся наружу оскаленные пасти, гривы, змеи в броске…