Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый Страница 49

не принимавшее во внимание те виды труда, которые не имеют меновой стоимости, того труда, который по статистике ООН составляет две трети всего труда на земле. Собственно «женские» образы идеального общества, сквозь дубинки от Юрия Михайловича, извлечены из романов Ш. Перкинс, М. Виттиг, Д. Типтри-младшего (Алисы Шелдон) – общества вообще без пола, либо ориентированные на лесбийский феминистский сепаратизм. Зримый акцент сделан на возвращении женщины к природе, развитии магических способностей как формы новой спиритуальности – женщины умеют разговаривать с животными и деревьями, ездить на ветре, плавать с рыбой и выживать в пустыне. Противостоящий им мир мужчин показан как мощный, самоубийственный, склонный к доминации и потому опасно-разрушительный.

Облака, подгоняемые ветром, скользят над городом, как полушария головного мозга. В головах людей – перистые облака, которые выплывают через их глаза как вязкие испарения, поднимающиеся от изрытой теплыми дождями земли. Сексуальное одиночество облаков в небе, лингвистическое одиночество людей на земле», – набросал вполне подходящую для нашего утопического сна пейзажную картину французский философ и социолог Ж. Бодрийяр[212]. Ведь учреждаемые утопистами языки не являются языками коммуникации. Невинная, казалось бы, фантазия благодаря соединению с политической составляющей, становится сокрущающей кувалдой. Газ и тормор, серп и молот.

По Красной площади идет постановочная утопическая техника. Если перевести вопрос о том, кого в большей мере можно назвать «русским Леонардо» – Владимира Одоевского или Павла Флоренского, именно в утопическую плоскость, то ответ однозначен – первый из них, додумавшийся до превращения Камчатки во всероссийскую кочегарку (второй, впрочем, тоже искал энергетические и концептуальные ресурсы в «вечной мерзлоте», но эстетическим итогом стал фильм «Кочегар» Алексея Балабанцева). Не в технических чертежах, а в умозрительных описаниях предвосхитил он будущие открытия – цветную фотографию, о которой в эпоху дагерротипов еще не задумывались, напоминающий синтетические ткани эластичный хрусталь, электроходы, особая авиационная автоматика в виде измерительных приборов в аэростатах и гальванастах, стеклянные рукописи для долговечного хранения информации, снаряды, готовые для метеорегиляции и ликвидации возможной метеоритной опасности. И все они звучат по особенному. Определяя неповторимы состав техноркестра. Апофеоз празненства – коллективные упражнения в «животном магнетизме», с целью достижения «степени сомнамбулизма», чему предшествует неограниченное поглощение гостями «возбуждающих газов», приводящих в состояние веселости и запечатления на устах постоянной улыбки, с которой все рассказывают друг другу о самых затаенных чувствах и желаниях. Единственная же серьезная тема этих разговоров – приближающаяся к Земле «роковая комета». «Об ней говорили нечаянно; одни ученым образом толковали о меньшем или большем успехе принятых мер. Другие вспоминали все победы, уже одержанные нечеловеческим искусством и природою, и их вера в могущество ума была столь сильна, что они с насмешкою говорили об ожидаемом бедствии; в иных спокойствие происходило от другой причины: они намекали, что уже довольно пожито и что надобно же всему когда-нибудь кончится. Но большая часть толквали о текущих делах, о будущих планах, как будто ничего не должно переменится. Некоторые из дам носили уборки a la comette: они состояли в маленьком электрическом снаряде, из которого сыпались беспрерывные икры»[213].

Завершает колонну баллистический гидрофон. Странно даже, почему до сих пор никому не пришло в голову воплотить в реальности столь многозначное соединение в одном образе музыкального инструмента и водного источника (из романа «4339-й год»), представляющее идею музыкального будущего (музыкального дискурса как дискурса будущего): «<…> Одна из дам <…> подошла к бассейну, и в одно мгновение журчание превратилось в прекрасную тихую музыку, таких странных звуков мне еще никогда не случалось слышать; я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию. Иногда вода выбегала быстрою, порывистою струей, и тогда звуки походили на гул разъяренных волн, приведенный в дикую, но правильную гармонию; иногда струи катились спокойно, и тогда как бы из отдаления прилетали величественные, полные аккорды; иногда струи рассыпались мелкими брызгами по звонкому стеклу, и тогда слышно было тихое, мелодическое журчание. Этот инструмент называется гидрофоном; он недавно изобретен здесь и еще не вошел в общее употребление». Гидрофон у Одоевского фиксирует сакральный центр сада (и, следовательно, государства и даже всего мира), представляя собой квинтэссенцию утопического. «Он недавно изобретен и потому максимально будущностен. В нем концентрируются элементы поэтики утопического государства: зеркальность и прозрачность, реализующиеся в виде хрустальных элементов и воды, которая часто отгораживает утопические государства от остального мира. Поскольку гидрофон представляет собой фонтан-орган, помещенный в бассейн, он оказывается семиотической моделью утопического государства. Искусство будущего естественно встраивается в систему природы и общества»[214].

Пройдя Красную площадь, гидрофон направляется в Александровский сад, где и устанавливается на постоянное хранение. Но все это, по Одоевцеву, на фоне надвигающейся космической катастрофы

Жанровая чистота и стилистические достоинства произведений В. Одоевского именно в жанре данного парада предопределяют преимущество именно этого автора по сравнению с представителями позднейших космистов – Н. Федорова и К. Циолковского, пафос которых заключается в абсолютной полноте знания и управления, когда в природе и обществе не остается даже элементов хаоса, а человек добился полного освобождения от рабства смерти и биологического распада. В романе же Одоевского, не уходящего от суровой действительности, заметен легкий налет иронии и скепсиса. Гармоничная жизнь грядущей утопии в чем-то ущербна, цивилизация не способна достичь идеала, «истинного лада», в измененной посредством целенаправленных гипнотических («магнетических») сеансов психике остаются не искорененными страх смерти, страсть к сплетням, а в подтексте можно расслышать протест против «победы человека над природой и ее бесконечной эксплуатации человеком» – при том, что он в духе Р. Дарендорфа (для которого это, см. ниже, «тропы из утопии») склонен оставить навсегда человеческое неравенство, подразумевающее существование богатых и бедных, хозяев и служащих.

Утопический обмен и смерть

Появляется странное сооружение, похожее на клетку плененного умельца вскакивать на жеребца народных утопических чаяний Пугачева (остановила-таки его на скаку императрица). В клетке – маркиз де Сад, отбитый у феминисток Фурье и И. Лойола. Автор проекта (и одноименной книги «Сад, Фурье, Лойола») – Р. Барт. Читаем обоснование: «…Ритуал, требуемый тремя нашими авторами, представляет собой всего лишь форму планирования: это порядок, необходимый для удовольствия, для счастья, для беседы с Богом (подобно этому, каждая форма текста в любом случае – лишь ритуал, упорядочивающий в нем удовольствие… Читая тексты, а не произведения, пытаясь просвечивать их таким ясновидением, которое будет разыскивать не их секрет, “содержание”, философию, но только счастье от их письма, я могу надеется, что оторву Сада, Фурье