Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый Страница 48

Многие этнографические исследования показали, что наряду с гетеросексуальностью существовали разнообразные формы ритуализированной и институализированной гомосексуальности. В некоторых же обществах, основанных на системе родства, сексуальность регламентировалась путем указаний, из каких групп может быть выбран партнер, при этом гетеросексуальность или гомосексуальность вообще не имели значения. Таким образом, гетеросексуальность не является универсальной единственной формой человеческой сексуальности, а тоже социальным институтом. При этом, как показал Александр Эткинд в книге «Хлыст», «поиски нового социального порядка всегда связаны с поисками нового сексуального порядка». Множественные сексуальные новации простирались внутри двух крайних точек: «либо ограничение сексуальности, мыслимым пределом которого является кастрация; либо же, наоборот, размыкание сексуальности до широких границ общины, мыслимым пределом чего является групповой секс»[206]. Но это не значило сексуального беспредела, наоборот, личность и ее эротические стремления контролировались, но построение нового мира и нового человека было сопряжено с отказом от традиционной брачной сексуальности – с отказом от семьи.

Изменение сексуальности становилось частью утопического проекта группы и строилось на логике отказа от существующих норм и возможностей (в том числе заключения брака). Эксклюзивный характер секты / общины не требовал переопределения сексуальных норм всего общества. И построение социалистического общества в России первоначально включало в себя проект сексуальной революции, по этому случаю цитирую А. Коллонтай: «Семья перестает быть нужной. Она не нужна государству потому, что домашнее хозяйство уже невыгодно государству, оно без нужды отвлекает работников от более полезного производительного труда. Она не нужна самим членам семьи потому, что другую задачу семьи – воспитание детей – постепенно берет на себя общество. На месте прежней семьи вырастает новая форма общения между мужчиной и женщиной: товарищеский и сердечный союз двух свободных и самостоятельных, зарабатывающих, равноправных членов коммунистического общества» [207].

Но феминистская, точнее, геникратическая утопия вполне может быть представлена на Красной площади – самой Екатериной II, среди успешно реализованных государственно-педагогических проектов которой в рамках реализации просветительской философии была идея воспитания новой, умеющей бороться за свое счастье породы женщин – смолянок в рамках Смольного института. Д. Дидро выразился в своих «Записках» так: «Если это учреждение упрочится, то лицо империи изменится менее чем в двадцать лет, ибо женщины повелевают мужчинами»[208].

Современные феминистки, внося свой вклад в развитие «культуры критицизма, демонстрируют, что хотя в ранних «мужских» утопиях авторами и предлагались модели «гендерного равенства» и гендерно-эгалитарного общества, тем не менее эти модели оказались неспособными избежать патриархатного отношения к женщине[209]. Любимый утопический социалист феминисток – Шарль Фурье, «эмансипаторная» теория которого в наибольшей степени может быть представлена как близкая современным идеалам феминизма. Подвергая критике институт брака как «достижение цивилизации», Фурье впервые ввел идею равенства «прав на желание» как основу общественной свободы и расширения зоны приватности. По утверждению Фурье, счастье мужчины пропорционально свободе получения удовольствия женщиной – на парадном плакате представлена именно эта формула. Но Фурье также защищал свободу желания для представителей всех групп сексуальной ориентации, что выглядит очень прогрессивным не только для XVII, но и XX века. Фурье был первым теоретиком, который сделал сексуальное наслаждение сердцевиной «идеального общества», заметив, что «развитие привилегий женщины является базовым принципом социального прогресса». Классические мужские утопии, будучи продуктом своего времени, никогда не включали в свои идеальные проекты женщину как полноправного члена общества. Даже революционизируя институты брака и домашнего труда, утописты не оставляли места для свободного волеизъявления самой женщины, видя ее не субъектом, а объектом перемен.

Вот что пишет М. Виттиг: «Для женщин марксизм имел два последствия. Он не позволил им осознать себя как класс, а, следовательно, сформировать себя как класс, оставив отношения «женщины / мужчины» за рамками общественного устройства, и превратив их в естественные, природные отношения, несомненно, единственно «естественные» для марксистов, попутно с отношениями между матерями и детьми, и упрятав классовый конфликт между мужчинами и женщинами за положением о естественном разделении труда (^Немецкая идеология). Это касается теоретического (идеологического) аспекта. В практическом смысле Ленин, Партия, все коммунистические партии до сегодняшнего дня, включая самые радикальные политические группы, всегда реагировали на любую попытку со стороны женщин задуматься и объединиться на основе собственных классовых проблем обвинениями в попытке раскола. Объединяясь, мы, женщины, рассредоточиваем силы людей. Это означает, что для марксистов женщины либо принадлежат к классу буржуазии, либо к классу пролетариата, другими словами, мужчинам этих классов. Вдобавок, марксистская теория не позволяет женщинам, равно как и другим угнетенным классам, сформировать себя в качестве исторических субъектов, поскольку марксизм не учитывает тот факт, что класс также состоит из отдельных личностей. Классового сознания недостаточно. Мы должны попытаться понять в философском (политическом) смысле концепции «субъект» и «классовое сознание», и какую роль они играют в отношении истории. С того самого момента, когда мы обнаруживаем, что женщины являются объектами угнетения и присвоения, мы становимся когнитивными субъектами за счет абстрагирования. Осознание угнетения – есть не только реакция (борьба, например) на угнетение. Это также абсолютная концептуальная переоценка социального устройства, его реорганизация посредством новых концепций, с точки зрения угнетения. Это то, что я назвала бы наукой угнетения, созданной угнетенными. Эта работа по пониманию действительности должна быть проделана каждой из нас; назовем ее субъективной когнитивной практикой»[210].

А что на практике? «Уничтожение «женщины» не означает, что мы стремимся, чуть ли не физически, уничтожить лесбиянство одновременно с категорией пола, так как лесбиянство на сегодня является единственной общественной формой бытия, позволяющей нам существовать свободно. Лесбиянка – это единственное понятие, из известных мне, которое находится вне категорий пола (женщина и мужчина), поскольку означенный субъект (лесбиянка) не является женщиной ни экономически, ни политически, ни идеологически. Ибо то, что делает женщину – это специфическое отношение к мужчине, отношение, которое мы раньше называли рабством, отношение, требующее личных и физических обязательств, как и экономических обязательств («навязанное место жительства», домашние обязанности, супружеские обязанности, неограниченное производство детей, и т. д.), отношение, которого лесбиянки избегают, отказываясь становиться или оставаться гетеросексуальными. Мы беглянки из нашего класса – точно такие же, как американские беглые рабы, становившиеся свободными, убежав от хозяина. Для нас это абсолютная необходимость; наше выживание требует, чтобы мы отдали все свои силы разрушению класса женщин, внутри которого мужчины присваивают женщин. Это можно сделать только через разрушение гетеросексуальности как социальной системы, которая построена на угнетении женщин мужчинами, и которая создает доктрину различия между полами для оправдания этого угнетения»[211].

Так феминизм открыл недостающее звено в истории сознания, анализируя сознание как угнетенное. Появилось новое выражение «материалистический феминизм», изменившее марксистское понимание класса,