Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1989 год

Колокола Брюгге

I

Скажу не лукавя, друг мой, что писались эти письма не в дороге, а дома. Однако я не погрешил против истины в названии, потому как рождались они именно в пути, далеко от родного порога. Ведь в чужих землях волей-неволей начинаешь сравнивать то, что видишь, с давно знакомым, домашним. Как в зеркало иной раз смотришься, оценивая мельчайшие подробности своего облика, не замечаемые торопливым и поверхностным, привыкшим льстить взглядом. И не только сравниваешь — начинаешь раздумывать, отчего это «у них» так, а не эдак, да как бы и нам у себя дома устроить то-то и то-то подобающим образом, чтобы не было стыдно глянуть в зеркало. Вот так и возникла у меня потребность поделиться с вами кое-какими наблюдениями и соображениями.

Как только наметилась поездка в Бельгию на семинар представителей молодежных организаций, в моем воображении возникли некие туманные картины, навеянные работами старых фламандских мастеров. Естественно, что, приехав сюда, я захотел непременно побывать во Фландрии, талантливо обрисованной Шарлем де Костером в знаменитом сочинении о доблестных, забавных и достославных деяниях Тиля Уленшпигеля и Ламме Гудзака. В Брюсселе на второй день семинара я осторожно заикнулся о своем заветном желании. Слово «осторожно» тут не случайно. Нашу делегацию принимали на равных фламандское и валлонское молодежные объединения, и моя просьба поехать в одну часть страны могла быть, как я полагал, превратно истолкована представителями другой (вы поймете чуть дальше почему). Однако все устроилось. Когда Марк Вермеер, председательствующий с фламандской стороны, заговорщически подмигнул мне из президиума, я понял, что еду в Брюгге.

Экипаж нашей «тойоты» получился такой: Йорис де Винтер, студент Брюссельского института переводчиков, подрабатывающий извозом; Виктор Андронов, сотрудник московского иняза, специализирующийся по голландскому, или нидерландскому, как пишут теперь в справочниках, языку; и наконец — я.

Пока ведомый Йорисом таксомотор несется на север со скоростью 120— 130 километров в час, я хотел бы коротко пояснить, почему столь ревностно соблюдали принимавшие нас организации паритет во всей семинарской процедуре.

Бельгийцы относят себя либо к фламандцам, либо к валлонам. Первые говорят по-голландски, вторые — по-французски. Оба языка считаются равноправными и государственными. «Эка невидаль! — скажете вы.— В Швейцарии вон целых три государственных языка». Но не торопитесь. Ведь только в Бельгии существует понятие «taalstrijd», что можно перевести как «борьба языков» или «языкоборство». Не в том смысле, что один из языков в силу каких-то причин получает большее распространение, вытесняет из обихода другой, а в том, что сами люди, живые носители этих языков, находятся, как бы помягче выразиться, в некотором противостоянии друг другу.

Началось «языкоборство» в прошлом веке, когда в перекроенной после наполеоновских войн Европе родилось новое государство, названное в память жившего здесь некогда кельтского племени белгов. Первые коронованные владетели королевства не очень утруждали себя лингвистическими разысканиями. Леопольд I, памятник которому высится в центре Брюсселя, заявил с решительностью древнего римлянина: «Бельгия будет французской, либо ее не будет вовсе». По правде сказать, политическое и экономическое господство франкоговорящего меньшинства опиралось на вполне земные материи: уголь и железо, поставляемые Валлонией. Французский язык сделался признаком принадлежности к знати, приобщенности к мировой культуре. Дошло до того, что состоятельные фламандцы, желая прослыть поборниками прогресса, стали стыдиться своего деревенского происхождения, «отсталого» языка, а некоторые даже меняли «неблагозвучные» родительские фамилии...

Однако далеко не всем понравилась оптовая распродажа национальной культуры. В 1900 году депутат-фламандец впервые обратился к парламенту на родном языке. Стали возникать начальные и средние школы, университетские курсы на голландском. Наконец, открылся первый фламандский университет в Генте. После второй мировой войны экономическое значение Валлонии упало из-за резкого сокращения угледобычи в Арденнах. А на побережье росли современные отрасли промышленности. Фламандцы брали реванш и в области культуры, и это обострило языковую ситуацию.

Составлением карт различных говоров занимаются во всех странах академические институты. В Бельгии же этот вопрос поднят на государственный уровень: четверть века назад парламент после длительных дебатов установил разграничительную линию между районами употребления французского и голландского языков. Я видел такие карты. На них Фландрия и Валлония окрашены разными цветами, тщательно прорисованы очертания поселений франкофонов среди фламандцев и наоборот. Отдельное пятнышко означает немецкоговорящее меньшинство на границе с ФРГ. Брюссель выделен в особую зону, дабы явить собою пример полного двуязычия. Не воображайте только, что все брюссельцы свободно объясняются по-французски и по-голландски. Не потому что бесталанны — скорее не хотят.

Страсть человека творить для себя проблемы неистребима. Мне рассказывали, как в начале восьмидесятых годов пал последний оплот двуязычия — университет в Лёвене. После ожесточенных столкновений студентов враждующих общин франкофоны прихватили половину университетского имущества и отъехали на пятнадцать километров к югу, где организовали параллельно учебное заведение. С библиотекой поступили так: одну книгу валлонам, другую фламандцам.

По языковому же принципу разделились банки, политические партии, школы, университеты, полиция, пляжи, бары.

Если преподаватель русского языка из Гентского университета Хейли ван де Виле глубоко переживает углубляющийся раскол нации, то другой мой бельгийский знакомый утверждает, что фламандцам и валлонам лучше бы разгородиться настоящей границей. Он сказал, что только государственные долги да неясность будущей судьбы Брюсселя заставляют сосуществовать две языковые группы.

Психологический механизм постоянной напряженности прост, а потому эффективен. Сегодня вместо ответа на вопрос вам покажут спину — завтра вы расскажете обидный анекдот в форме лингвистической загадки — послезавтра полиция будет разгонять водометами ожесточившихся «языкоборцев».

К счастью, проявления экстремизма подобного свойства не так уж часты. Тем более здесь, во фламандской глубинке, где на разгороженных польдерах по обе стороны шоссе мирно пощипывают сеяную травку коровы, овцы и лошади.

Брюгге предстает перед глазами двумя рядами коттеджей с одинаково подстриженными газончиками и готически устремленными к небу черепичными крышами. Группа школьников на велосипедах у светофора, осторожно выруливающий на большую дорогу двухэтажный туристский автобус, ультрасовременный клуб какого-то предприятия, автостоянка — согласитесь, во всем этом нет пока ничего, что могло бы даже отдаленно напомнить страницы «Тиля Уленшпигеля».

Только после, проехав мимо сторожевой башни, походив по булыжным мостовым вдоль пестрых фасадов, увенчанных ступенчатыми фронтонами, постояв подле грандиозного утеса местного «Нотр-Дама», послушав протяжные крики чаек над черной водой канала, начинаешь ощущать, как у тебя медленно кружится голова. Да въяве ли все это, спохватываешься ты, не подсунули ли доверчивым иностранцам талантливо сработанную театральную декорацию, перед которой скоро разыграют спектакль предприимчивые делатели денег? Неужели и вправду целый город смог сохранить свой исторический облик нетронутым? И где? В одной из самых промышленных стран мира, буквально в проходном дворе Европы!..

Да, это так. Брюгге больше тысячи лет. Из военной крепости, противостоящей набегам викингов, он стал в XIII веке процветающим городом Ганзейского союза. Здешних купцов, торговавших сукнами, полотном и кружевами, хорошо знали и в домонгольской Руси — раскопки в Новгороде подтвердили этот факт, а в северной части Брюгге до сих пор существует «Русская гавань».

При герцогах Бургундских город прославился на всю Европу рыцарскими турнирами и блестящими праздниками. То под одну, то под другую корону переходил Брюгге, сопротивлялся энергичным конкурентам из Амстердама и Лондона, но сокрушительный удар исподтишка нанесла ему природа. Звин, глубоко врезавшийся в сушу залив Северного моря, заилился и обмелел настолько, что в начале XVII века порт Брюгге закрылся. Представьте себе драму города, овеянного преданиями блистательного прошлого и обреченного на захолустное прозябание. Это не так сложно сделать — ведь и у нас в стране немало таких городов.