Развод в 50. Двойная жизнь мужа - Анастасия Дмитриевна Петрова Страница 16

Когда я выхожу из её комнаты, внутри меня всё ещё боль. Эта пропасть между нами становится всё глубже, и я не знаю, смогу ли я когда-нибудь её преодолеть. Но я знаю одно: я буду пытаться. Потому что, несмотря на всё, она остается моей дочерью.

Глава 19. Гордей

Смотрю в документы, пробегая глазами, ставлю нужные пометки и откладываю влево. Дальше следующий, тут не ввожу поправок, поэтому ставлю подпись и откладываю вправо.

Работа выполняется автопилотом, хоть и процессы запущены, тем не менее, необходимо все сделать правильно. К тому же, требования сверху на последних чтениях совсем уже выходят за рамки, а как донести, черт возьми, что народу это не понравится, ума не приложу.

Уже и прямо, и в обход пытались ведь доложить, а эти доклады словно даже и не слушают.

В свое время, когда я хотел в политику, мне казалось, что море по колено, я сделаю этот мир лучше, помогу нуждающимся, улучшу социальные привилегии… однако, в первый год, оказавшись в одной из невзрачных партий понял, что мое представление не сошлось с реальностью. Да только тогда сработал обратный принцип, любой ценой добился тех реализаций, которые есть в моих планах. Шаг за шагом, спотыкаясь, и порой закрывая глаза на то, что не схоже с принципами, я шел, менял партии, рос внутри государственного аппарата. Как говорила Марта, я уже многое сделал на два города, однако, собой все равно недоволен. Это как извечное противостояние, даже когда ты его не чувствуешь, оно есть. И тот кто не был тут, вряд ли поймёт о чем я.

Ставлю пометки, потому что вижу ошибки, допущенные Матвеем, и откладываю ручку, снимая очки.

Надавливаю на глаза, бросая взгляд на окно. Уже поздний вечер, работу можно было бы и отложить, но толку мне скитаться по квартире, в которой настолько тихо, что даже жутко.

Снова смотреть в потолок и тосковать, так хоть мозг занят. Только хочу встать и открыть окно, чтобы впустить морозный воздух, как слышу какую-то суету за дверьми. То ли крики, то ли не пойми что там происходит.

Встаю из-за стола, собираясь выяснить, что за проблема, однако, в эту же секунду дверь с громким стуком раскрывается, и в кабинете оказывается растрепанная и явно разъяренная Ева, а за ней моя испуганная секретарша.

Хмурюсь, глядя на дочь, и киваю на выход сотруднику. Она тихо выскальзывает, закрывая дверь, а я смотрю на дочь.

— Что случилось? — осторожно спрашиваю, а она буквально пышет гневом.

— Нет, я понимаю, — начинает она с явным ехидством: — Мама забила на все, придумав себе эту необходимость впахивать, когда у тебя есть деньги, — усмехается она, а я лишь раздражаюсь и больше хмурюсь: — На тебя, на меня, внук не считается, это ж такой долгожданный пупс, — с сарказмом добавляет она: — Но ты, пап! Ты! — подходит ближе и тычет пальцем: — Четырнадцать лет братишке?! Серьезно?!

Прикрываю глаза с шумным выдохом. Дерьмовее ситуации не придумаешь.

— Сядь, пожалуйста.

Указываю на стул, но она лишь скрещивает руки на груди и качает головой.

— Ты трахнул какую-то левую бабу по-пьяни, принял этого урода и играл с нами в семью! То есть я для вас полный стыд, несуразная пьяница, дочь, которая и даром не нужна, а там у тебя еще какой-то уродец?!

Она буквально выкрикивает это все, и я вижу, как слезы срываются с ее глаз.

— Нет, Ева! — твердо отвечаю на ее крики: — Ты не стыд, и тем более не смей даже думать, что ты не нужна! Ты наша дочь, и вопреки всему, мы тебя любим, дочка, — вижу, что ей сейчас наплевать на мои слова, она обижена и зла, она предана, и это больно, я осознаю: — Прости меня, принцесса… — поджимаю губы: — Кирилл услышал ту правду, которую я не могу стереть, и Паша…

— Нет! — верещит она вдруг: — Даже не смей называть мне его имя! — ее глаза буквально наливаются кровью, и мне больно видеть эту ненависть, а точнее это словно истребляет меня изнутри: — Я ненавижу! — цедит, а я виновато опускаю голову, потому что она имеет право: — Вас обоих ненавижу! Всех! — кричит от этой боли, и я не смею ей запрещать: — Тебя! Его! Ту бабу! Маму! Всех! Чтобы вы все…

Запинается на полуслове и резко выходит. Практически выбегает, с силой раскрыв дверь моего кабинета. Позволяю уйти, потому что ее характер это цунами, и сейчас лишь раздразнить больше, если пытаться что-то доказать и объяснить. Однако, то как ноет внутри от потери моей семьи, это теперь пожизненно со мной. Пора привыкать к этому, научиться существовать и делать все, чтобы вернуть их. Пусть хотя бы даже одну редкую улыбку в свою сторону увидеть, это будет уже тем, что позволит вдохнуть поглубже.

Глава 20. Марта

Обеденное время в университете обычно наполнено лёгким шумом. Столовая, с её резкими запахами подогретой еды и гулом голосов, — это не то место, где я люблю задерживаться. Я скорее прячусь здесь за чашкой чая, иногда перебрасываясь парой слов с коллегами.

Сегодня всё кажется обычным: студенты оживлённо обсуждают лекции, преподаватели за соседними столами тихо шутят о сложностях с новой системой учёта. Но я ощущаю, что что-то не так. Лёгкие взгляды, которые бросают на меня коллеги, сопровождаются странной тишиной, как будто они хотят что-то сказать, но боятся.

— Марта Сергеевна, — звучит знакомый голос. Это Татьяна Юрьевна, преподаватель с кафедры философии, всегда улыбчивая и любезная. Но сейчас её лицо не выражает ничего, кроме жалости. — Как вы держитесь?

— Простите? — я поднимаю на неё глаза, чувствуя, как внутри зарождается странное беспокойство.

Она переглядывается с Ольгой Петровной, которая сидит рядом. Ольга кивает и делает вид, что занята своим телефоном, хотя явно подслушивает.

— Ну… — Татьяна запинается. — Просто мы все в шоке.

— В шоке от чего? — спрашиваю я, чувствуя, как внутри что-то обрывается.

Татьяна выглядит так, словно хочет проглотить свои слова, но потом наклоняется ближе и говорит:

— Вы, наверное, ещё не видели статью?

— Какую статью?

Татьяна вытаскивает телефон, быстро что-то ищет и, немного поколебавшись,