Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год Страница 2

На этом участке трассы уже не ведутся никакие работы, труба давно зарыта, и видеть жилье здесь странно. Десяток вагончиков выстроился на придорожном бархане, образовав правильный квадрат с внутренним двориком, защищенным от ветров. Посреди дворика я замечаю бильярдный стол и разбросанные по песку шары. Из окон вагончиков на нас смотрят глаза любопытных детишек женщины выходят на крыльцо.

— Здесь живут семьи строителей, — рассказывает Леонид, — тех, что работают на трассе. Шоферы заезжают сюда обедать.

Он заходит на рацию, к врачу, ко всем у него есть дела. Затем приглашает нас в «ресторан» «Бархан» — чистенькую, в вагончике столовую. Наслаждаясь холодным компотом, который стакан за стаканом наливает нам девушка, повязанная чистым белым платком, я думаю о том, как приятно, наверно, бывает здесь отдохнуть шоферам после утомительной езды по раскаленной пустыне. Платок на девушке завязан по-монашьи, до самых бровей.

— Нина, — говорит ей Леня, — а я тебе привет от мужа привез.

— Если бы ты мне мужа привез, — с тоской отвечает она.

— Ну уж теперь скоро. Совсем немного осталось. Ты скажи лучше, может, тебе чего из Хивы привезти, может, дочке что нужно?

— Ничего не нужно, — говорит строго Нина. — Парень ты холостой, а у меня муж ревнивый. Вот заведи свою жену, Леня, привези ее сюда, да и вози ей все, что нужно.

Инженер сникает, что-то бормочет под нос. Возвращаясь, мы опять идем через дворик, и я опять вижу множество любопытных детских и женских глаз и, кажется, понимаю Нину вполне. Тут мир особый. Все на виду, чуть поведи себя не так, потеряешь все — и уважение, и доверие, и любовь.

Черный лохматый пес с лаем прыгает, норовя достать концы раскручивающихся лопастей, наконец, вихрь отбрасывает его, и мы опять в небе. Леня молчит. Не кричит больше в ухо, не рассказывает про змей и скорпионов, про охоту на зайцев. Я. присмотревшись, начинаю изредка сам различать внизу тени летящих пташек, белые крылышки вспугнутых пустынных соек, а вот и заяц... Напуганный шумом, он, видно, хотел бежать вперед, но грохочущий вертолет так быстро оказался над ним, что заяц застыл, растерявшись, и бросился обратно наутек.

— Ее муж, — говорит вдруг Леня, — работает там, где трубоукладчики. На второй машине, из-под которой камни летят метров на двадцать. Помнишь? Ты видел его. Когда работы немного, они часто бывают дома, а вот когда так, как сейчас, не появляются неделями.

Он опять надолго замолкает, а потом добавляет, видимо, продолжая внутренний разговор с собой: — Легко сказать, женись! Будто это просто, найти такую, чтобы всюду с тобой...

По возвращении, опустившись в «город на колесах», мы в штабе узнаем, что пришедшие на подмогу «ураганы», заправившись в пути горючим, уже повезли к оставшемуся разрыву целый километр труб.

Через два дня последние концы труб были состыкованы и сварены на 269-м километре. Четвертая очередь трасконтинентального газопровода Средняя Азия — Центр была поставлена под испытания. Пролетая над ней снова, я видел, как по закрытой уже траншее шла машина, напоминавшая бензовоз, и поливала трассу коричневатым раствором нэрозина: почву надо было предохранить от выветривания. Слой нэрозина надежно будет удерживать песок в течение трех лет. За это время в спрессовавшейся почве оживут семена: они прорастут над трубой газопровода, укрепят пески. Поднимутся кусты кандыма, черкеса, а много позже, когда созреет почвенный слой, переселится сюда и саксаул. Ветры занесут трассу барханами, и опять здесь будет безлюдная пустыня. Но след, оставленный в пустыне строителями, уже не сотрется никогда, как не сотрутся в памяти людской все большие дела, начинавшиеся под девизом ударных комсомольских строек.

А рядом ползли по барханам голубые бульдозеры. Готовилась трасса для следующей очереди газопровода.

В. Преображенский, наш спец. корр.

Варшавские Деревья

22 июля — день возрождения Польши

В синеватой дымке рассвета под склоненными султанами деревьев дремлет Варшава. Зелень листьев, затуманенная сумраком ночи, еще не вздымается над крышами домов.

Когда я в эти часы брожу по улицам нашего города, мне приходит в голову мысль, будто я навещаю деревья, живые и мертвые.

Ведь и у деревьев своя собственная жизнь. Встает летнее солнце — и вот уже весь город под их зелеными штандартами. Деревья знаменуют победу жизни над смертью, хотя они тоже получали раны и кровоточили, обгоревшими культяпками веток взывая к небу о мести.

В Саском парке в столь ранний час людей еще маловато. Дети спят, а у молодых нет времени на утренние прогулки: эта весенняя солнечная пора — время, когда зимняя ученость итожится в экзаменах, а искушенность зимних месяцев сменяется пылкими любовными ночами. Над застывшими в претенциозных позах старыми статуями, на которых уже не видно смертоносных ран, вздымаются деревья этого парка, деревья, продырявленные пулями, помнящие грохот, дым и кровь, что лилась у их подножия.

Повернутые ветвями в одну сторону, словно согбенные силой какого-то взрыва, возвышаясь над памятниками и скульптурами, они сами — напоминание об ужасных временах. Однако возле них уже тянутся вверх прекрасные ровные деревца и колышут пучками своих невысоких верхушек. Здесь пахнет зеленью — не кровью. Здесь цветет поросль младших собратьев, и летний их аромат, орошаемый утренней влагой, напоминает о каком-то полевом родстве. Здесь уже чувствуется лето.

А вот в Уяздовском парке я навещаю деревья, будто старых знакомых. И расхаживаю отчасти как по кладбищу с той только разницей, что на кладбище прочитываешь незнакомые имена и стараешься угадать неведомые жизни, а тут вспоминаешь знакомые лица, анализируешь известные тебе биографии, но нет фамилий, выбитых на камне, их приходится вызывать из памяти, часто отказывающей в повиновении.

Аллея каштанов, утратившая свои четкие очертания под действием морозов и войн, ныне уже другая, нежели много лет назад. Она была местом прогулок еще до русско-японской войны. Немногие из этих каштанов помнят облик моей матери, которая водила меня здесь. И немногие из этих старых кустов сирени напоминали ей в ту пору далекие сады ее молодости.

Стоит только выйти из Уяздовского парка, и где-то там, в перспективе, видна купа старых надвислянских тополей на Саской Кемпе. Для меня эти деревья исполнены лирики: их исчезающие в голубовато-сумрачной дали очертания символизируют мое былое, уже невосполнимое счастье. Ведь счастье, как терпкий плод, услаждает только в юности.

А молоденькие липы на Маршалковской? Никто не хотел поверить, что эти обернутые мешками деревца зазеленеют весной так нежно и прелестно. А они превратились в длинную зеленую шеренгу (и какую великолепную!), которая широкой полосой пролегает через весь шумный город.

О, как же быстро,

Юная липа,

Станешь ты древом могучим...

Ярослав Ивашкевич

Перевел с польского Сергей Ларин

Дорожные встречи

Эту березу — влево! И дорога ее отбрасывает. А липу — вправо! И дорога вправо отбрасывает липу. А рощу — в сторону. И роща в сторону летит. Летит, пролетает и скрывается. И хутор назад. Пролетел, промелькнул и хутор с каменным домом, сараем и садом. Аллея же, высокая аллея из берез, пусть никуда от дороги не сворачивает, пусть она так и летит по обеим сторонам, исхлестывая длинными ветками и белой чащей стволов рябя. Вот какой хозяин всех здешних предметов тут появился! Куда хочу, туда все и расставляю. Так, наверное, думает про себя мой шофер. Это он все направо и налево раскидывает вдоль шоссе. Да так, что дух порой захватывает.

Польские дороги красочны и неповторимы. И в то же время в них много общего с дорогами Подмосковья и Смоленщины. Порой здесь что-то напоминает Прибалтику. Уютные и какие-то свойские шоссе журчат среди нарядных аллей. Листва, листва над ними рассыпает свой зеленый свет, осень уводит эти дороги в листопады, когда кажется, что самый будничный грузовик из Варшавы или Гданьска спешит не куда-нибудь в Лодзь или Белосток, а прямо в сказку или в песню. Зима развешивает над ними гарусное сияние инея, и у девушки, которая окажется в такой день рядом с водителем, глаза делаются перламутровыми и загадочными. Иная дорога тянется гладкой, совершенно однообразной равниной, как у нас где-нибудь в Барабинской степи. Такой дорогой вы проезжаете к священным холмам Желязовой Воли, и шутливая выдумка строителя поставила вам на пути ресторан «Кузница Наполеона». Здесь когда-то император замешкался в начале своего злополучного похода в Россию.