Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год Страница 21

После обеда иду спать до шести часов. Проснувшись, сажусь за дневник, привожу его в порядок, а потом принимаюсь за изготовление чучел синиц для завтрашнего опыта.

Дело в том, что при охране территории самец нападает только на самцов, чужая самка обычно не привлекает его внимания. Вот я и хочу выяснить, как же синицы различают самцов и самок. Внешне они очень похожи, только у самцов черная полоса несколько шире, чем у самок. Но, может быть, главная разница в манере поведения? Так или иначе сначала надо проверить «эффект черной полосы». Я пробую сделать макеты большой синицы, отличающиеся шириной и яркостью нагрудной полосы. Завтра попробую подсунуть их птицам, как-то они отнесутся?

К восьми часам народ собирается на ужин. После ужина — чаепитие. Рассказываем друг другу, что произошло за день, что-нибудь читаем, слушаем музыку, спорим, обсуждая очередную «сумасшедшую идею».

В полночь расходимся. Катюша идет к своим летягам, Мишке надо на контрольную площадку перевернуть ловушки, а остальные отправляются спать. Ложусь с мыслью, что мои чучела синиц, если разобраться, не выдерживают никакой критики. Додумать, однако, не удается — сплю.

Марина Жарская

На дне Хантайки

Эта история произошла со мной на устье Хантайки. Хантайка — река не великая, но с высокими крутоярами, быстро-точная, несет прорву воды. Начиная бег свой из озера с таким же названием, она перескакивает через четыре каменных гряды. На последней возводится Заполярная ГЭС.

Дорог сюда нет. Летом грузы доставляют по реке, а зимой — самолетами. Есть у нас и третий вид доставки грузов — по зимнику, который соединяет стройплощадку с перевалочной базой.

В конце навигации, когда Хантайка покрывается льдом, по Енисею еще продолжают поступать строительные материалы и оборудование. Их выгружают на развилке этих рек. Там и находится перевалочная база. На ней-то я и работал.

...До того памятного дня мы трое суток отсиживались в бараке: бесился буран, да такой, что на ветру не было сил устоять, а вытяни руку — рукавицы не видно, поневоле будешь бездельничать. А когда немного поутихло, просветлело, нагрянул мороз. Пятьдесят, не меньше. Но мороз без ветра — не так уж страшно, и мы вышли на работу. Знали, что грузы стройке позарез нужны.

Подхожу я к этому месту, где оставил «батю», прислушался... Работает мой бульдозер под снегом. Занесло его по самый капот, одна кабина над сугробом торчит. Мотор не выключил. Заглуши его — с бедой сроднишься: заморозится. Все эти три дня заправлять приходил — шел по протянутой от барака веревке, иначе нельзя: закружит, запутает снежная буря...

Выполнил я первое задание, расчистил погрузочную площадку и сижу себе в тепле — у меня кабина с обогревом — посматриваю в заоконную пургу. В полярной ночи вихри со свистом неслись по гладкому, вылизанному льду Енисея, а достигнув устья Хантайки, изгибались и, покружив, продолжали свой бег поземкой по заснеженной притоке. Ветер завывал на тысячу голосов, гитарно гудел в обледенелых кустарниках. Это были звуки, знакомые мне с детства. Они запали в мою память как наследство от ветродуйных приуральских степей, откуда я родом.

Мои мысли прервал стук в дверцу. Стучал мастер Добрыня — грузный, морщинистый старик, суровый на вид, на самом деле добрейшей души человек, потому так и прозвали его. Он прокричал:

— Друг! Расчисть-ка дорожку для разворота «КрАЗов», — и, очертив рукой полукруг, по которому я должен пройтись отвалом, зашагал к ближнему автокрану. Возле него уже горел костер, вокруг которого стояли такелажники.

Я развернул «батю» и, нагромождая по бокам торосы снега, двинулся по кривой на середину Хантайки... Не думал Добрыня, на какую беду послал меня. Да разве можно обвинять его? Кто мог предугадать, что случится в следующую секунду...

Сначала раздался раскатистый треск, как выстрел, и... бульдозер начал оседать. Я рванулся к правой дверце, но неодолимая тяжесть собственного тела потянула меня в противоположный угол сиденья; глянул в окно — так и есть: кабина быстро кренилась влево, а по бокам и впереди с треском ломались, дыбились льдины. Произошло самое страшное: машина всей своей многотонной тяжестью проваливалась в черноту. Понятно, что никакая сила уже не могла остановить это падение в бездну. Я заорал: «Стой, «батя»! Оста-но-ви-и-ись!» — и стал метаться в кабине с отчаянием раненого, гибнущего зверя.

Двери — ни та, ни другая — не открывались! Как будто их наглухо заколотили. Видно, снаружи на них давил большой напор воды. Я уже решил разбить лобовое стекло, да вовремя спохватился, сообразил, что захлебнусь прежде, чем выберусь из пробоины. Там, за этой тонкой прозрачной стенкой, бурлило, клокотало, пузырилось... но вскоре все утихло.

Я остался наедине с пугающей темнотой. Мною овладел страх — произошло то, чего уже не исправить.

Из панического оцепления меня, заживо погребенного, вывел толчок. Догадался: бульдозер сел на дно. Вернее, полулег, втиснувшись гусеницей и левым бортом в донное углубление. Это я понял по скрежету песка и камня о наружную обшивку двери. Оставался один выход — через правую дверцу. Отчаянным усилием попытался открыть ее, но она по-прежнему не поддавалась. Все происходило куда быстрее, чем это может показаться сейчас, когда я рассказываю...

Чувствую: за голенища унтов пробивается вода. Мне и в голову не приходило, что кабину может затопить. Я даже обрадовался... Подумал: если вода наберется в кабину настолько, что внутреннее ее давление уравняется с наружным, то дверь откроется, а там — и свобода!

Ничего не оставалось, как ждать.

Хоть волком вой. Все во мне, каждая молекула вопила: «Спасайся! Спасайся!» А как? Одна надежда — всплыть в майну. Вознесся мысленно туда, на поверхность Хантайки, под небо, на морозный воздух, заштрихованный пургой. Спохватились ли друзья? Канат, что ли, сбросили бы... Ухватился, наверняка бы вытащили... Невольно прилип лицом к дверному стеклу, скосил глаза ввысь в надежде увидеть просвет в ледяном потолке, а может, и спущенный канат в нем, да куда там, темнота такая, что хоть вытаращи, хоть зажмурь глаза — одинаково. Как закопченную заслонку перед зрачками поставили.

Прикинул: сколько потребуется времени, чтоб всплыть, хватит ли воздуха? Главное, думаю, подниматься надо с расчетом на снос течения, навстречу ему и под углом вверх. Плавать-то я хорошо умел, на соревнованиях по прыжкам в воду, бывало, первые места в районе занимал. Снял меховую куртку и шапку-ушанку. Чтобы не тормозили и не сковывали движений при подъеме. Все продумал.

А вода уже по грудь набралась.

Решаю: пора!

Уперся ногами в стойку педалей управления. Руками охватил дверную ручку. Надавил на дверь, она, как ни странно, свободно подалась от меня... Я и охнуть не успел, как сильный прилив воды ударил мне в лицо. Чуть не захлебнулся! Зашумело в ушах. А над головой: буль... буль... буль... буль...

Хлынувший в кабину поток вытеснял воздух. Пустота уменьшалась с поразительной быстротой. Ударила мысль-молния: набрать воздуху! Спружинил ногами. Взлетел к притолоке: вдохнул полную грудь... и — скорее в проем двери...

Вода была теплой, упругой и вязкой, как кисель. Я изо всех сил загребал руками, но мне почему-то казалось, будто я не продвигаюсь, а болтаюсь в густом месиве на одном месте. На самом деле я понимал, что всплываю по намеченному курсу — наклонно вверх против течения.

«Попаду или нет?! Попаду или нет?!» — мысленно повторял я, то и дело запрокидывая голову. И вскоре увидел над собой, не по вертикали, а впереди — по той прямой, куда стремился, — желтое пятно. В том, что это была майна — отверстие в ледяном потолке, — я уже не сомневался. Достаточно было отклониться влево или вправо на четыре-пять метров, и все — неминуемая гибель. Не успел бы срезать угол — снесло.

Но радость моя была преждевременной. На поверхности воды меня ждало разочарование. Когда я вынырнул, то не поверил своим глазам: около майны — ни души. Значит, не заметили моего исчезновения... Сам я без посторонней помощи выбраться из майны не мог. Края ее выступали на полметра из воды и были гладкие, словно отполированные. Зацепиться не за что. Попробовал. Безуспешно! Стал кричать что есть духу.

Вся одежда: ватные брюки, шерстяной свитер, теплое белье, собачьи унты — точно губка напиталась водой и каменной тяжестью тянула вниз. Еле удерживал себя на плаву. К тому же давал знать жгучий мороз. Леденели, покрываясь коркой льда, волосы. Немели, отмораживались лицо, уши... Спасался только тем, что окунался в воду, которая действительно была теплой, как парное молоко. После каждого нырка звал на помощь и прислушивался. Услышал неясные звуки, сначала отдаленные, глухие, потом нарастающие. Голоса усиливались с порывом ветра. И вдруг я услышал их совсем близко и четко.