Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03 Страница 29

— Не тонка, — молвил я спокойно, даже надменно, дабы произвести впечатление внушительности.

— Конечно, брат, переболеть-то ты сможешь, но потом снова начнешь, — задетый Алекс не унимался.

— Не начну. Был бы стимул весомый, аргумент. Вот если бы я поспорил на что-нибудь значимое, стимул бы появился, и я бы все смог.

— Я бы поспорил с тобой, — моментально среагировал ущербный кореш. — Поспорил бы на твой… палец.

— А ты тогда свой ставь. Чтоб равноценно было. — Происходящее приятно щекотало нервы.

— Не, я не выдержу. Я знаю. Да и ты не выдержишь. Только понтуешься сидишь.

Уж больно это все задело меня за живое. Точнее, за больное. Больное, воспаленное самолюбие, замешенное на преждевременно развившейся мании величия и опиумном бесстрашном тумане.

«Что я? Не смогу? — внутри меня бушевало искреннее на тот момент возмущение от столь необъективной оценки моих волевых качеств. — Да я! Да у меня! Воля стальная! Да я и сам весь стальной, крутой, каленый!!!»

Я бы не стал заключать пари со столь нелепым и кровавым условием. Членовредительство меня совершенно не прельщало. Но по более чем странному стечению обстоятельств, именно в тот период — буквально несколько дней назад — начался казавшийся мне искренним и мощным порыв очередного озарения. Он нарастал в течение предыдущих дней и — о, горе — достиг своего апогея именно к теперешнему моменту. А тут еще и стимул нарисовался: задето, поранено, уязвлено самолюбие. Да и протравленному обкайфованному мозгу кажется, что нет места невозможному.

Одним словом, я клюнул, заглотил наживку проказницы-судьбы. Все карты сошлись в этом нелепом пасьянсе. Так встали звезды. Ветер предстоящей свободы задул в косматый затылок: если не сейчас, то уже никогда.

После получаса препирательств по поводу условий спора мы наконец-то пришли к согласованному окончательному варианту и заключили пари.

Условия на тот момент меня устраивали: с завтрашнего дня я не прикасаюсь к шприцу и не употребляю ничего, что меняло бы психо-эмоциональное состояние, кроме алкоголя. Алекс может меня проверить в любой момент времени в течение первых двух недель, и потом, если в течение месяца либо ловит меня «ужаленным», либо до него доходят слухи, достоверность которых проверяется в наркологическом диспансере анализом, я лишаюсь фаланги мизинчика. Если же выдерживаю пытку «на сухую», то мой оппонент будет в течение последующего месяца каждый день покупать мне фруктов или лекарств на пять баксов в день или рассчитываться наличными. В общем-то, справедливо.

Поздним вечером того же дня мы решили, что я имею полное право раскумариться в последний раз и, что называется, от души. Последнее желание — закон.

Я взял «ширева» у барыги, взял в долг, взял намеренно много, так как знал, что с завтрашнего дня опиум для меня — табу. И ужалился. Мы ужалились. С истинно прощальным размахом. Грандиозно. В соплю…

До поздней ночи я, с завтрашнего дня герой, и подстрекатель Алекс бодались с окружающей средой, втыкались при передвижении с закатанными глазами в возникавшие на нашем пути объекты — косяки, стены, двери, табуретки… Короче, «гуляли». Проводы в трезвую жизнь удались.

В середине ночи, когда сознание несколько прояснилось, мы побрели домой. Решимость, в преддверии здорового образа жизни, меня не покидала; страх перед неизбежным был забит в дальние, потаенные уголки подсознания, заглушен ударной дозой зелья.

Я знал, что справлюсь. Я был уверен в этом. На все сто.

Очнувшись утром, вернее, уже днем, я прошел на лоджию и закурил традиционную утреннюю сигаретку натощак.

Землю согревало и щедро дарило ей ультрафиолет яркое солнышко. В прозрачном монолите лазурного неба не наблюдалось ни единого вкрапления облаков. Внизу зеленел город… Но меня почему-то не радовало ни тепло солнечного дня, ни само солнце, ни природа-погода.

Щемящая и мягкая элегическая грусть вкралась в надруганное сердце, нежно ранила погибающую душу. Смутное, но прочное предчувствие безысходности предстоящего начинало меня тихонечко глодать. Я пытался взбодриться мыслями о том, что довольно-таки скоро, пройдя через боль ломок и круги психологического ада, начнется совсем иная, полная радости нормальная жизнь. Только вот от этих правильных мыслей настроение отнюдь не повышалось, а боевой дух почему-то не укреплялся. Как ни странно, но близость нормальной жизни, вчера казавшаяся вершиной здравомыслия и воодушевлявшая на подвиги во имя самого себя, сейчас не приносила ничего, кроме тоскливого уныния. Я чувствовал себя, будто смятая и ненужная старая газета…

Но я решил бороться за свою счастливую долю до конца. Денег на то, чтобы стать пациентом наркоклиники и избежать физических страданий, у меня не было, но мне вдруг показалось, что я смогу преодолеть непреодолимое. По крайней мере, отступать я не собирался.

«Раз уж взялся, значит, надо биться, — как-то вяло, без вчерашнего энтузиазма подумал я. — Надо!»

Хотя всегда легче всего сказать слово «надо». Просто сказать. Произнести вслух. А что за этим стоит?

Меня аж в легкую дрожь бросало от трезвого осознания собственной слабости и беспомощности перед ликами мощных обстоятельств. Я подбадривал себя, любимого, как мог, но это практически не помогало вернуть мыслям столь нужную боевитую твердость. От вчерашнего накала эмоций остались лишь дохленькие, явно угасающие лучики…

Сопли потекли уже к вечеру неостановимыми потоками, в три ручья. В теле появилась предательская слабость, словно силы высосали невидимые энергетические вампиры, и я обмяк. Делать что-либо абсолютно не хотелось — воцарилась немощь. Я только курил и курил мерзкие сигаретки.

Когда над родным городом тучи опустили «саван свой низкий» и наступила ночь, позвонил Алекс.

— Ну, как ты там? — голос его отчаянно хрипел.

— Держусь, — я был лаконичен и зол, я завидовал.

— Ну-ну, — гортанное французское «н» рассказало мне всё.

— Зайдешь? — я втайне лелеял надежду, что корефан занесёт-таки дозу из босяцкой солидарности. Но какое там!

— Да нет, пойду уколюсь на сон грядущий. У Лариски, говорят, отрава классная — пара «чеков» — и с копыт сшибает. — Жлобяра явно меня искушал.

— Ладно, пока. — Я не мог продолжать искушаться.

В ночь наступила ломота. Пока относительно легкая. Но непрерывно усиливающаяся. В первый раз «пробило днище» — дал о себе знать обязательный при «переламывании» понос — оранжево-зеленый.

Бессонница — вполне естественно. Смотрю видео. В одной позе долго лежать не могу. И недолго тоже. Поэтому постоянно ерзаю, ворочаюсь, предпринимаю всевозможные и крайне разнообразные в своей абсурдности телодвижения — гоню ломоту. Помогает, но не очень. Буквально после минуты покоя в новой позе, только что вроде бы удобной, тело с неизменной постоянностью обретает плавную, тянуще-ноющую ломоту во всех членах. Снова меняю положение… и так бесконечное число раз.

Поспать сегодня, завтра или послезавтра — дело совершенно невозможное. С другой стороны, от бессонницы еще никто не умирал… Умирали, вероятно, от безумия, ею вызванного. И эти мысли ничуть не утешают, как ни странно.

Лежу, копошусь и думаю: «Боже, во что я опять ввязался…», и чувствую, как рождается животный страх…

Именно ради того, чтобы отключиться от терзающей действительности, я и прожевал целый лист горького реладорма во времена самой первой попытки самоспасения несколько лет назад. И из-за этой по молодости допущенной ошибки я чуть было вовсе не лишился рассудка. Реладорм — препарат сильный, и в сумеречное состояние сознания я погрузился быстрее, нежели предполагал. Но что-то неведомое меня возбудило. И настолько, что в бессознательном буйном припадке я крушил свой дом, и ничто не могло меня остановить. Раздолбав, порубив и порезав все имущество, я все-таки пришел в себя, а еще несколько позже — к выводу, что лучше кончина в сладостном дурмане, чем психиатрическая больница в перспективе. И продолжил травлю…

Ну вот, и новое утро нового дня.

Позывы в туалет изматывающе часты. Извергаю из себя ту же оранжевую зловонную субстанцию. Опасаюсь, что случится геморрой.

Курю на лоджии сигареты каждые двадцать минут.

Аппетита нет и не предвидится. Сама мысль о еде вызывает отвращение. Пью сладкий чай и потею. Пот воняет уксусным ангидридом. Это даже не пот, а кислота, яд. Взял из старой одежды несколько маек, и как только прошибает — мокрое ангидридное тряпье в пакет. В себя приду и непременно выброшу.

В ватной голове мыльные пузыри и туман.

Ломота в костях, суставах и мышцах не проходит. И не пройдет. Сдается, что никогда. Но радует то, что пока она остановилась на определенном и еще терпимом болевом пороге. Хотя это только временное затишье перед новыми и обязательными приступами.