Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03 Страница 30

Ломота в костях, суставах и мышцах не проходит. И не пройдет. Сдается, что никогда. Но радует то, что пока она остановилась на определенном и еще терпимом болевом пороге. Хотя это только временное затишье перед новыми и обязательными приступами.

Явно некомфортно, а ведь ползут только первые сутки настоящего кумара. Предыдущий день был «отсыпной». Так что болевые пределы будут расти и расти, расширяться и расширяться, практически до бесконечности.

Захлебываюсь соплями. Глаза едва видят, и окружающий мир плывет. Это потому, что зрачки, постоянно пребывавшие в суженном состоянии, в отсутствие наркотика расширились, что для них ненормально. Я слепну.

Звонит змей-искуситель:

— Привет, как оно? — Голос надтреснутый, с хрипотцой, видимо, недавно вмазался хорошо.

— Пока терплю. — Хочется заорать о том, какая он сволочь подлая и ублюдок, но сдерживаюсь.

— Давай-давай, хвала героям, — приятель хочет что-то добавить, но у меня почти психоз.

— Даю. — Конец беседе.

Травит меня, издевается. Палец мой хочет. Нет, терпеть!

До самого вечера продолжается цикл «попить — покурить — на толчок — сменить майку — полежать — посидеть — снова покурить…» Замкнутый круг. Не вырваться.

Вечером добавляется насыщенный болевой фактор. Ломота жуткая. Каждый суставчик геройского тела, каждый позвонок как будто клещами сжимает и выворачивает, выворачивает, вырывает… Плюс сильнейшая одышка и сбивчивое сердцебиение — бешеная аритмия.

Вконец измотанный, превозмогая боль, ухожу в ночь. В неизменно бессонную ночь.

Вспомнилось, как мне снимала боль последовательница восточных учений, седовласая и тощая дама-селёдка в один из осенних дней одного недавнего года.

Тогда я отчетливо ощутил, насколько низко пал даже в собственных глазах. В глазах иных я пал уже слишком давно, лишился всех друзей, и круг моего каждодневного бытия составляли порочные люди самого низшего «астрала»: мелкие воришки, жулики и проститутки — такие же, как и я, отбросы общества, составляющие свое «общество». Грязные притоны, небритые рожи субъектов в вонючих одеждах, передаваемый, как эстафетная палочка, гепатит, беззубые разборки… В общем, самое дно.

И вот, прочувствовав всю романтику безнадеги, побывав на самом дне скрытой от посторонних глаз жизни в андеграунде, я решился на подвиг.

В этой попытке стать героем мне помогала женщина-экстрасенс.

Благодаря ее магическому воздействию я впервые за несколько недель помылся и побрился! До этого меня загнать в воду было невозможно. Но она сотворила маленькое чудо, и первая ступень в мир больших чудес была пройдена. Затем женщина с волчьим взглядом (мне это сразу бросилось в глаза при знакомстве — неестественно тяжелый ее взгляд) проветрила комнату и расставила по углам ароматические свечи. Вероятно, прикупленные для такого случая в дешевой азиатской лавке, где наряду с амулетами из латуни, китайскими шариками, благовониями и прочей мистической ерундой продаются и эти самые свечи. Положив на пол новенькую вьетнамскую циновку, ведущую свою родословную, скорее всего, из того же магазинчика, она уложила меня, своего скрюченного пациента, на ее никем еще не запачканную поверхность.

Я распластался на подстилке. Под музыку африканских племен, звучавшую с ее кассеты, вставленной в мой магнитофон, начал делать частые и глубокие вдохи-выдохи. По прошествии некоторого времени я впал в потерянное и глупое забытье — наверное, из-за интенсивного перенасыщения ядовитой крови кислородом. Ощущение микросмерти было подобно тому, что доводилось испытывать по малолетству, когда один из одноклассников давил головой в мою грудную клетку, а я задерживал дыхание.

Когда под четкие хлопки гипнотизерши я вернулся в реальный мир, ломота и боль в спине, суставах и костях тоже моментально вернулись. Я пожаловался на боли — имел такую дурость. И моментально за это поплатился. Беззастенчиво пользуясь своим докторским авторитетом, она заставила меня сделать стойку на лопатках и затянула торчащие вверх ноги за мою же голову. Какое зверское кощунство! После этого легче, конечно, не стало. Но я возненавидел глумившуюся целительницу-буддистку искренне и надолго.

Никак не могу найти себе места на кровати — всё не то и всё не так. Стоит лечь на спину, как через пару мгновений начинаю чувствовать липкий дискомфорт: спина становится мокрой и склизкой. Переворачиваюсь на живот — через минуту то же самое. Ноги вырывает невидимой силой из крестца и расчленяет суставы по всей длине. Постоянные позывы в туалет и необходимые туда походы даются с таким неимоверным трудом.

Мокрый, со слипшимися от ядовитого пота волосами, ворочаюсь и мучаюсь. Начался сильный озноб; те легкие волны мурашек, изредка пробегавшие по поверхности бренного тела еще вчера, преобразились в громады шквальных волн омерзительного холода.

Лежу, мерзну и думаю: «Ну, Алекс, ну пидорас, будь ты проклят!»

Трясусь и от боли тихо поскуливаю. Спать не могу, а не спать — близка шизофрения. Я понимаю, как люди сходят с ума и выбрасываются из окна. Пару раз за ночь все-таки отключался. Казалось, проходила целая вечность. На самом деле не более минуты. Но за эту коматозную минуту майка успевала вымокнуть так, что впору выжимать. По всей видимости, процессы выделения телом кислого пота в мимолетном состоянии отключки происходят много интенсивнее.

Смена белья. Приятное, сухое. Но, увы, эта приятность слишком мимолетна.

Комплекс обязательных мук выматывает. Не знаю, куда себя пристроить; точно раненый вепрь, мечусь по постели, как по лесной чаще, тщетно пытаясь найти оптимальное положение, при котором меня посетит облегчение. Но нет, такого в программе мероприятий не значится. Да и обремененность этой проблемой — явление кратковременное в дьявольском калейдоскопе пыток.

Снова пора в туалет. Потом курить. И — новый заход по кругу мучительных страстей. Ближе к утру, кроме всего прочего, начинаю задыхаться. Сердце периодически перестает сокращать свои желудочки, замирает, и, сдается мне, смерть совсем близка…

Смотрю на палец.

Думаю: «А стоит ли? Может, ну их на… эти муки?.. А вдруг Алекс простит?… Вряд ли, сука конченая…»

Еще одну такую ночь я уже не выдержу. Просто не могу себе позволить подобной роскоши. И зачем я нагнал накануне столь огромную дозу? Надо было хоть чуть-чуть сбросить. Было бы гораздо легче.

Днем новое обострение. Да что же мне делать, в конце концов? Спасите! Кто-нибудь! Дайте что-нибудь! Все, помираю, прощайте, братцы…

Корчусь и прошу мать купить бутылку дешевой водки.

Через полчаса пью «Пшеничную» рюмка за рюмкой. Натощак и без закуски, с закуркой. Проходит полчаса — никакого спасительного эффекта, а ведь половину бутылки уже уговорил. С упорством барана пью дальше. Как пресная вода.

К концу бутылки что-то зашумело там, в моей больной башке. И это «что-то» даже не шум никакой, а выраженное пульсирующими в воспаленном сознании отрывисто-четкими словами требование угасающего организма: «Дозу… дозу…». Алкоголь только поспособствовал возникновению и озвучиванию этого требования, переходящего в каменный слог приказа.

С трудом соображая вообще, но имея достаточно конкретный и вполне реализуемый план действий, одеваюсь и с облегчающей обреченностью смертника выхожу из дома.

Ах, дом, милый дом. Мать в слезах, но уже ничего поделать не может. Хочет, но не может. А мне теперь все равно: палец, не палец. Наложить мне большую кучу на этот палец и розами засыпать. Цена за облегчение значения не имеет.

Вперед! Вперед! — ноги несут меня сами.

Дома взял из тайничка остатки денег. Все, денег больше нет. А, плевать. Надо жить здесь и сейчас. Я же сейчас не живу, даже не существую, а дохну от отсутствия искомого зелья в моей крови, точно муха от общения с дихлофосом.

Или все происходящее и приближающаяся неминуемая смерть лишь плод моего воображения? Сам точно не знаю. Знаю, что от жестокого кумара можно и умереть. Сердце — бац, и всё, покойник. Впрочем, уже ничто не имеет значения: я вышел из дома и назад повернуть не смогу ни за что. Табy нарушено, путы обязательств разорваны, барьеры сломаны. Вперед, на волю, в пампасы…

Решил, что к Алексу заходить не буду. Сразу к барыге и на хату, варить. Варить… Как мило звучит это слово! Как оно ласкает слух! Скоро, очень скоро я окунусь с головой в родное и прилипающее навек дерьмо притонов.

Желание уколоться бывает чудовищно нестерпимым, даже когда все обезболено и муки позади. Ностальгия по укусам серебряных ос в такие отчаянные минуты приобретает угрожающий характер.

Иногда за определенную плату мне помогала добрая женщина — частно и нелегально практикующая сердобольная медсестра из поликлиники. Некоторое отсутствие профессиональных знаний щедро компенсировалось опытом ее всепрощающей души, обитавшей в бесформенных телесах шестидесятого размера. На сей раз ее наивная добродетель, вкупе с необъяснимой леностью, пришлись весьма кстати.