Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1962 год Страница 3

Но Ерофеев не сбежал. Втянулся в работу и начал поджимать Гаврика: так же яростно валил деревья, неутомимо ходил по сугробам, реже устраивал перекур. Вместо изорвавшихся сапожек надел валенки, потускневшие щегольские перчатки сменил на брезентовые рукавицы.

А спустя месяц даже папиросы стал курить нормально. Но дурную славу нажить — не пить попросить; в хорошие люди попасть — не стожок скласть. Ерофеева долго не принимали всерьез.

Признание он получил неожиданно.

В трясину провалился трактор. Под гусеницы полетели ветки, чурки, бревна. Но трактор все оседал.

— Глуши мотор! — крикнул Ерофеев трактористу. — Будешь барахтаться — глубже сядешь.

Мы переглянулись: прав Ерофеев.

— Теперь, — продолжал Ерофеев, — надо бы подкоп сделать для гусениц.

Сделали подкоп, расчистили путь. Тракторист рывком сдал трактор назад и... сел картером на громадный пень. Гусеницы повисли над землей. Чтобы спасти трактор, надо заползти под его брюхо и подпилить, пень. Сук, на котором сидишь, и то пилить безопаснее. Трактор был на весу: нерасчетливое движение — и он соскользнет с пня в трясину, придавит.

Мы сидели и философствовали о причине и следствии, о случайности и необходимости. Причина была ясна, следствие тоже. Случайность? Может быть. Но спасти трактор необходимо. Сидели и не решались. Кто же рискнет нырнуть под трактор?

Нырнул Ерофеев. Неожиданно, в одно мгновение. Гаврик схватил его за ноги. Ерофеев пильщик никудышный, мог натворить таких дел... Раздалось монотонное жужжание, и полетели опилки. Пила вошла в пень. Однако Гаврик ног Ерофеева не отпустил. Цепь пилы дымилась. Оседая, трактор ее зажимал. Внезапно пень затрещал. Качнувшись, трактор стал сползать. Растеряйся Гаврик на тысячную долю секунды, Ерофеев остался бы под трактором... Он выдернул Ерофеева вовремя и обнял первым».

Б. Поляков

Сибирский характер

Разговор в кабине шагающего [?] Сибиряк — по стажу или по характеру? • Ночь на байкальском льду • Рассказ неприметного человека • Счастье, найденное неудачником • Романтика и статистика • Кузница, где куются характеры • Партия зовет.

Никогда не забудется встреча с Сибирью. Весна, автобус бежит по узкой асфальтовой дороге, проложенной через леса; тайга еще по-апрельски прозрачна, пуста, небо сквозит в жидких березовых ветвях, но весенний воздух властно прорывается в закрытые окна. Лиловые волны багульника плещутся у самых обочин, и когда автобус из темного и сыро-холодного распадка ввбирается на какую-нибудь лысоватую вершину, то дальние сопки кажутся лиловыми — это багульник расцветил их, украсил. А ты, взволнованный встречей, вслушиваешься в говор пассажиров: вот как она открывается, Сибирь, страна, о которой столько читано, столько слыхано, страна, с которой тебе предстоит сродниться!

Обрывается тайга, и автобус влетает в степь — здесь движение его словно замедляется. Так широка всхолмленная невысокими распаханными сопками земля, что долго-долго один и тот же рисунок дальней гряды сопок маячит в окне.

Какое ощущение простора, воздуха! Ты знаешь — еще ждут тебя за этими горизонтами гудящие стройки, центры великого преобразования края, города, искрящиеся электрическим светом, ты еще увидишь гребни гигантских плотин, услышишь взрывы, которые сметают целые горы. Но кто он, человек, волею, энергией, умом которого преобразуется этот необъятный край?

Этот разговор завязывается в кабине шагающего экскаватора. О шагающих написано много. Машина действительно может поразить воображение.

Ну, что бы вы сказали, если бы пятиэтажный дом, в котором вы живете, поставили на металлические лапы-опоры и он зашагал бы по улице гусиной походочкой, тяжело ставя на землю стальные отполированные ступни?.. Такие машины-гиганты как-то под стать Сибири, ее стройкам, не знающим равных по своим масштабам.

В туманные дни стрела экскаватора теряется в молочной мгле, и начальник экипажа вынужден управлять машиной с помощью радио.

— Вира помалу!

— Майна!

Сегодня как раз на стройке туманный день. Встревоженная людьми, прегражденная плотиной река клокочет и выбрасывает в морозный воздух такие клубы пара, что молочная завеса скрывает людей друг от друга.

Николай Черных вглядывается в стенку тумана, где скрывается стрела и где он каким-то особым профессиональным чутьем угадывает движение людей... Приходит напарник Николая, и экскаваторщик сдает смену, но не уходит, и мы продолжаем в кабине начатый разговор. У Черных — среднее техническое образование, он начитан, толков, отлично осведомлен во всех вопросах строительства — ведь начинал чернорабочим.

— Экипаж у нас подобрался отличный, — басит Черных. — Вы возьмите механика, Носкова Константина — молодой крепкий парень, можно сказать, настоящий сибиряк.

— Костя без году неделю в Сибири, — смеется напарник.

Николай возражает:

— Не в том суть, когда приехал. Обжился парень. А главное — характер у него сибирский!

Я спрашиваю у Черных, кого же он называет настоящими сибиряками.

Экскаваторщик минуту медлит с ответом.

— Я так думаю. Условия у нас нелегкие. Требуют души, огонька. Иначе не берись. И если человек крепкий... — Черных сжимает кулак. — ...Упорный, на ногах держится твердо, то наш, сибиряк. Это главное.

Из молочной завесы, скрывшей стройку, доносятся голоса рабочих, короткие очереди перфоратора.

— Вон там наши ребята монтируют кран. Вы знакомы с работой монтажников?.. Ну так знаете, каково им приходится здесь. Река парит, а мороз. Кругом металл. Скинешь брезентовую рукавицу, вмиг застынет рука. А ведь иной раз приходится скидывать. Зацепится парень монтажным поясом и висит у себя на верхотуре, за воротничком ветер гуляет. Внизу Ангара кипит. И никто не пожалуется. А чуть какая беда с кем — все помогут. Сибирью воспитаны.

Мы вспоминаем все поколения, «воспитанные Сибирью». Землепроходцев-казаков, прошедших эти земли насквозь, вышедших к берегам Тихого; потомки этих первых сибирских насельников увидели Аляску, основали первые русские поселения на берегах Северной Америки, в Калифорнии. Люди большого мужества, особой физической закалки, отмеченные той неистребимой жаждой познания, которая отличала всех первооткрывателей. Побратавшись, породнившись с исконным населением Сибири, они дали жизнь новым поколениям, для которых суровый, беспредельный край был родиной... Мы вспоминаем первых переселенцев-крестьян — покидая «Запад», они, энергичные, свободолюбивые люди, не верившие ни в бога, ни в черта, увозили с собой ненависть к помещикам и попам и тоску по «земле обетованной». Сибирь встречала их неласково — урядничья, тюремная Сибирь вовсе не была «обетованным краем», и они искали все более глухих, все более отдаленных мест, и гибли, гибли, но те, кто оставался жив, врастали в землю прочно, как кедры. Мы вспоминаем поколения политических ссыльных, начиная с декабристов: они, не потеряв себя в этой обстановке заброшенности, не поддавшись усыпляющему влиянию глуши, принесли сюда свет культуры, свои высокие революционные идеалы — они заронили здесь искры, которым было суждено разгореться в пламя народного восстания. Мы вспоминаем партизан времен борьбы против колчаковщины, дивизии сибирских стрелков, насмерть стоявшие под Москвой, и видим, как эта нить от поколения к поколению приводит к сегодняшнему сибиряку, энтузиасту великого строительства.

* * *

Сибирский характер. Но разве это устоявшаяся, неизменная величина? Разве не подвергся он ломке за последние десятилетия, ломке, которая не уничтожила, а сохранила и укрепила его здоровое ядро? Николай Черных унаследовал от дедов и прадедов своих здоровье, физическую стойкость, знание местной природы и навыки ее переделки, дух товарищества и взаимовыручки, упорство в достижении цели. Но жизнь Николая не похожа на жизнь тех, кто передал ему эти качества, как не похож на них и он сам, человек, управляющий машиной, которая выполняет работу десятка тысяч человек.

Дед Николая был ямщиком на знаменитом Якутском тракте — прошлое этой дороги хорошо знакомо нам по очеркам Короленко. В сибирских музеях нередко можно встретить забавный и вместе с тем страшный экспонат — утыканную гвоздями деревянную колотушку на цепочке, которая фигурирует под названием «кистень сибирский, обычное оружие ямщика». Как символ темной, застывшей в оцепенении Сибири, края ссылки, глядит на вас этот исторический экспонат остриями гвоздей. Страницы книг Чехова, Короленко, Мамина-Сибиряка, Шишкова, Пришвина рисуют нам этот вчерашний день Сибири. И разве не уживались тогда в характере сибиряка наряду с лучшими чертами его консерватизм, недоверие к пришлому человеку, ограниченность представлений, вызванная отдаленностью от культурных центров, домостроевщина в быту? Все это выметено...