Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век, 2011, № 02 Страница 6

— Да, — почти беззвучно подтвердила Юрико, — осталась ерунда, тысяча, а может и две…

Возражать было трудно.

— Пора принять лекарство, — сказал я и снова встал. — Может, ты есть хочешь? Рыба, наверное, еще теплая…

— Чего не хочу, так это рыбы, — ответила Юрико и отвернула голову к стене.

Это плохо, что у нее с утра такое настроение. Времени прошло всего ничего, а девчонка уже расклеилась. Как убедить ее крепиться и верить в благополучный исход?

Вяло размышляя об этом, я направился в свою кухоньку, налил из оплетенной рисовой соломкой огромной бутылки сакэ в кувшинчик-токкури, взял чашечки.

Медицина до сих пор не знает, как бороться с таким явлением, как «уход в болезнь». Казалось бы, похожие между собой встречаются в нашем отделении люди, у многих и профессии, и диагнозы одинаковы, но один кряхтит, морщится от горьких травяных настоев, нервничает перед малоприятной процедурой дуоденального зондирования, когда через тонкий резиновый шланг берутся пробы желчи из двенадцатиперстной кишки, но крепится. Шутить пытается, с медицинскими сестрами заигрывает, находит компанию для игры в карты или в кости — хоть и сильно ругают за это в больнице. А другой больной будто в зимнюю спячку впадает: дадут таблетки — выпьет и снова ложится в постель, нужно сделать клизму — безропотно снимает штаны и только подстанывает, пришло время врачебного осмотра — молча расстегивает больничную пижаму и безучастно смотрит в потолок и стену, пока ты мнешь его живот, или простукиваешь печень, или нащупываешь воспаленный участок ободочной кишки. Единственный способ вывести такого пациента из прострации — начать расспрашивать о самочувствии и симптомах болезни. Лишь тогда он несколько оживляется, начинает подробно описывать, сколько раз он за ночь в туалет встает, и как именно это делает, и в каком месте у него «колет», а в каком «схватывает». Да и то не у всех прием срабатывает: некоторые так погружаются в мир собственных ощущений, так срастаются с болезнью, что даже расспросы о ней воспринимают покушением на глубоко интимную тайну. Таких пациентов лечить — самого себя мучить. Лекарства на них либо вовсе не действуют, либо они отказываются признавать их действие, отвергают всякую возможность улучшения, заранее уверены, что не выкарабкаются. Зачастую и действительно — не выкарабкиваются…

— Держи! — я вложил в ладонь Юрико две маленькие таблетки — половинную от предписанной дозы порцию метбенизола, протянул ей фаянсовую чашечку и чуть не минуту дожидался, пока она возьмет ее в руки. Сделав вид, что ничего не замечаю, налил сакэ.

Она не сделала и попытки сделать то же самое для меня — так и сидела, держа чоко у подбородка обеими руками. Я обслужил себя сам, поставил токкури на пол, на расстоянии вытянутой руки.

— Я не стал подогревать, прости!

— Уже все равно, — ответила Юрико.

Глаз ее я не видел — она сидела с опущенным лицом, то ли совсем их закрыв, то ли глядя на жидкость в чоко.

— Компай, — забросив лекарство в рот, тихо сказал я.

— Компай.

Сакэ я налил едва ли на пару глотков каждому. Выпив, Юрико не глядя сунула чашечку мне, повалилась на футон, воткнув ноги под сбитое одеяло. Ногам ее досталось сильнее всего — с десяток кусочков налепленного пластыря указывали места, из которых я уже извлек проволочника. Вчера, правда, сразу двух я удалил у нее из левой ягодицы. Наверное, из-за этого Юрико сейчас лежит, чуть повернувшись на правый бок, в мою сторону.

— Скажи, у тебя правда никого не было? — спросила она.

Этот вопрос за прошедшую неделю она задавала неоднократно. И я привычно солгал ей, как лгал уже неоднократно.

— Правда. Никого не было. Задолго до тебя никого не было, а когда ты появилась — вообще никого вокруг не стало.

— Тогда почему с нами это все случилось? — смазывающимся голосом простонала она, и лицо ее тоже поплыло, задрожало, стало вдруг злым и неряшливым.

Она знала, что не умеет плакать красиво, поэтому сразу спрятала мокрые глаза в сгиб руки, закрывшись от меня поднятым предплечьем. Я протянул руку и дотронулся до ее плеча.

— Слушай, ну не надо…

— «Не надо»! «Не надо»! — передразнила она меня. — А что надо? У тебя никого не было, у меня никого не было — ветром проволочника нанесло? Сразу обоим?

Что я ей мог объяснить? Что проволочник, кроме как через половую связь, может передаваться и другими путями? Так об этом в газетах и брошюрках для населения не пишут. Напротив, в них категорически утверждается, что личинки червей очень нестойки к воздействию окружающей среды: погибают при солнечном свете, высыхают на открытом воздухе, даже не слишком концентрированные растворы кислот и щелочей необратимо повреждают их нежную оболочку. Это нужно, я не знаю, мясом сырым питаться… Так мы не европейцы-гайдзины, чтобы стейки с кровью есть, мы вообще черное мясо в пищу не употребляем — только свинину!

На мгновение мне снова стало страшно: а вдруг это все-таки Ватаби Аико? Она была единственной женщиной, с которой я имел связь в последние четыре года. Не считая, конечно, самой Юрико, вошедшей в мою жизнь лишь в начале этого лета. Нет, не может быть, хотя Аико — совсем не образец добродетели. Если верить всем слухам, всем стыдливым хохоткам и недомолвкам мужской половины персонала нашего госпиталя, касающихся этой медсестры, можно было сделать вывод, что с ней переспали все, от санитаров приемного покоя до директора Кобаяси. Это не могло быть правдой, особенно, что касалось идущего на восьмой круг[16] Кобаяси. Другие — да, могли быть у Ватаби: мне кажется, она вообще не в силах кому-либо отказать и радуется как ребенок тем крохам мужской ласки, что уделяются ей тайком от сослуживцев, стыдливо, торопливо и молча.

Выпитое даже на пустой желудок сакэ отказывалось действовать. Наверное, наша печень обладает недюжинными способностями к адаптации: в первые дни затворничества хватало нескольких глотков, чтоб ощущение страха за жизнь если не исчезало полностью, то хотя бы притуплялось, уравновесившись хмельной оптимистической расслабленностью. Теперь же выпив, я чувствую лишь мрачное раздражение, а Юрико переходит от слез к дремоте.

— Хочешь еще? — спросил я ее, протягивая руку к токкури.

— Давай! — буркнула она.

Я снова налил и ей и себе — о хороших манерах пришло время забыть.

— Может, все-таки поешь?

— Нет.

Я тоже не хотел есть.

— Я, наверное, умру, Каи!

— Не мели ерунды.

— Как обидно… — она не слушала меня, повернулась на спину, поморщившись от боли. — Только начала жить, влюбилась, как дура… — выпустив из безвольно отброшенной в сторону руки чашечку, Юрико вдруг задрожала, бесстыдным движением бросила ладонь на промежность и с такой силой сжала ее сведенными бедрами, что хрустнули суставы. — Мама дорогая, — простонала она, — ведь не рожала ни разу!

— Успеешь еще, Юри-тян, — только и нашел я что сказать.

— Слушай, давай любовью займемся, а? Прямо сейчас! — она, похоже, внезапно опьянела — рывком перебросилась набок, едва не ударившись головой о мои колени, и даже этого не заметила. — Времени у нас море — неделя или даже две, делать совершенно нечего, так, может, хоть налюбиться до рвоты, чтоб не было так обидно?

— Ты с ума сошла! — я попытался от нее отодвинуться, но Юрико успела уцепиться за штанину. — Возьми себя в руки!

— А если я не хочу? — со спутанными волосами, с расширенными до самых белков зрачками, она нисколько не напоминала ту юную первокурсницу, что я впервые увидел весной в стайке девушек, проходивших с ознакомительной экскурсией по нашему отделению. Сейчас она вела себя, как вязкая портовая шлюха. — Если мне уже плевать на все? — продолжила она, дохнув на меня смесью перегара и запаха свежего алкоголя. — Вот я хочу и требую! Ты решил надо мной свои эксперименты ставить, а я над тобой свои буду делать! Интересно, сколько раз ты способен трахнуть меня за сутки? Спорим, больше трех не получится?

Я ударил ее раньше, чем успел подумать. Ударил неловко — она лежала правой щекой на футоне, и моя ладонь, скользнув по ее левой щеке, задела нос. Брызнувшие ярко-красные капли оросили несвежую простыню.

— Ты меня ударил…

Юрико медленно садилась, зажав нижнюю половину лица. Я встал и привычно-осторожно, держась вдоль стены, где доски пола почти не скрипели, направился в ванную. Вернувшись с влажным полотенцем и комком ваты, я оттер ее лицо, руку, затампонировал ноздрю. Юрико была так поражена произошедшим, что подчинялась безропотно; голова ее поворачивалась под моей ладонью словно на шарнирах.

— Прости, — повторял я шепотом, делая свое дело, — это вышло совсем нечаянно. Только не нужно говорить глупостей, и все будет хорошо. Мы с тобой одни, — продолжал я, — и никто в целом мире нам не поможет. Только ты и я — больше никого нет. Если ты не будешь меня слушаться, если перестанешь мне помогать — я умру. А когда умру я, то вскоре умрешь и ты — это неизбежно. Понимаешь? — спросил я, сжав ее подбородок и принуждая смотреть мне в глаза. — Слышишь, что я говорю?