Папенькина дочка - Петр Сосновский Страница 63

держали деньги в сберегательном банке, а израсходовали их. Я его не послушал. Наступил момент, когда вклады «заморозили» снять можно было лишь небольшую сумму. Мне дали денег немного, но их хватило на приобретение хорошего импортного магнитофона. Его купила Светлана у себя на работе. НИИ на то время приобрел статус акционерного общества, сотрудничал с иностранными организациями, и у него появилась возможность, минуя высокие государственные учреждения типа «Внешторг» сделать закупку самостоятельно. Правда, некоторое «шевеление», наблюдавшееся на отдельных предприятиях, оказалось после, лишь возней — видимостью подъема, роста экономики, но чуть позже произошло резкое их падение.

Мой отец Николай Валентович сменил всю обстановку в доме — выбросил старую мебель и приобрел новую, правда, эта была смена мебели «ДСП» на «ДСП». В будущем в моду вошла мебель из натуральных материалов — ценных пород древесины. Мой тесть Филипп Григорьевич совет свата принял, и на свои деньги, снятые со сберкнижки, накупил телевизоров — штук пять и после лет десять их продавал. Они, эти телевизоры, были большими громоздкими и их у него покупали из-за того, что он не много просил. Денег у населения в то время не было. Инфляция их «съела».

Мой отец был очень уж советским, а еще старым. Он работал по инерции. Ему уже давно нужно было сидеть на пенсии, а он еще хорохорился. Правда, если бы он имел более высокое положение он бы, наверное, разбогател. Богатели люди из его окружения, находившиеся у денежных потоков. Некоторые, даже будучи очень советскими, вопреки своему характеру. Их использовали авантюристы, вдруг почувствовавшие вкус к новой жизни. Просто давали полные портфели долларов — втравливали. Они им были нужны на определенном этапе падения страны. Дальше, когда стало понятно, что возврата назад не будет ситуация изменилась.

Любовь Ивановна неожиданно для нас всех стала акционером машиностроительного завода — ей вручили несколько акций. Светлана также. Я был не удел. Мое учебное заведение было и оставалось государственным. «Ценную бумагу», так называемый ваучер я обменял на акции какого-то фонда, он просуществовал недолго, пропал, распался. Обычная махинация одного из родителей перестройки и всего лишь, сделанная для того, чтобы хапнуть наши денежки. Слова о том, что эта бумажка стоит больших денег и равноценна стоимости автомобиля «Волга», для меня не оправдались. Никто давать мне «Волгу» не хотел. Их скупали за бутылку водки. Алексей так и сделал, Филипп Григорьевич тоже и правильно иначе бы ничего не получили, оказались бы в моем положении.

В стране воспитывались низменные черты характера — животные на уровне инстинктов. На экране телевизоров появились новые программы, поднимающие на новый уровень эгоизм. Наш девиз один за всех и все за одного почерпнутый из известной с детства книги был напрочь забыт. Он вредил новому строю. Некоторые люди из верхних эшелонов власти готовы были спекулировать на чувствах народа. Везде и всюду стали звучать слова: «Зря мы в войне победили, зря — сейчас бы пили Баварское пиво и были бы все богаты». Фашизм стал культивироваться сверху — правительством. Он стал необходим. Его придерживали, не давали резко выделиться — занять господствующее место, но, тем не менее, его пропагандировали. Это было нужно, чтобы развалить страну. Страну развалили. Я об этом факте узнал неожиданно. Максимка тогда уже был большим — старшеклассником. Время от времени я после занятий заезжал за ним на «Жигуленке» и отвозил к родителям, затем снова отправлялся на работу в техникум.

Однажды я, забрав сына, подрулил к дому и остановился под нависшими ветвями каштана. Он тут же осыпал автомобиль почерневшими от первых морозов листьями.

Мы выбрались с Максимкой из автомобиля и отправились в дом. На пороге я вдруг неожиданно столкнулся со сводной сестрой. Ее было трудно узнать. Черные глаза Инги были еще чернее. Она приехала вместе с маленьким сыном. Родила все-таки, подумал я. Родила, не смотря на трудное время. Захлебываясь от избытка слов, Инга принялась мне объяснять свое положение:

— Андрей, я не могу там жить, не могу! Мой дом уже не мой. Люди обезумили. Друзья, даже родственники, в прошлом добрейшие люди теперь готовы перегрызть друг другу глотки. Меня не может защитить даже муж. Он мне стал чужим. Мы днями спорим о том, чья раса главнее, его или же моя. Там я русская, а значит враг, хотя какая я русская? Вот ты, русский.

— По паспорту — да, по матери тоже, но по отцу — трудно сказать. Он, конечно, больше русский, чем… — и я задумался. Наш отец родился в месте смешения народов. В селе, где он жил было много русских, но хватало и украинцев, и белорусов. Были татары, евреи, грузины, молдаване и еще, я не знаю кто. Прадед был заядлым картежником, хотел назвать сына Валетом — причины такого обстоятельства мой отец не знал. И часто недоуменно говорил: «почему не назвал королем». Наверное, валет приносил ему удачу, выигрыш, поэтому. Поп не возражал, однако записал в метриках — Валент. После слезно клялся, что вышла ошибочка.

Валент жил вдали от родины. Он был отменным печником — клал печи. Печи его никогда не дымили и были долговечны. Жена у Валента была — молдаванка. Однажды она родила мальчика — моего отца и умерла. Его вырастила русская женщина. Этого оказалось достаточно. Я ни раз замечал, что в обществе русских людей, дети с ярко выраженными внешними чертами другой национальности с годами менялись и были неотделимы не только внутренне, но и внешне от живущего рядом народа. Что выдавало отца, так это смуглый цвет кожи, который он приобрел, живя на юге, но за то он там стал интернационалистом и до конца своей жизни придерживался принципов равенства людей. Николай Валентович не любил копаться в родословной. Наверное, поэтому и ничего не рассказывал мне о своих родных.

Инга первый человек, который заставил отца задуматься. Он не сразу нашел выход. Я, не знаю, что Николай Валентович сказал, когда Инга предстала у него перед глазами, не присутствовал. Уже значительно позже я услышал:

— Дочь, живи у нас! Дом большой места хватит, — и он посмотрел на жену. Любовь Ивановна возражать не стала. Моя комната была отдана в распоряжение моей сестре и ее сына.

Инга прожила у нас в городке несколько месяцев. Я за это время узнал ее ближе. Мне было интересно с ней общаться. Еще я пытался найти сходство, сравнивая ее, и отца. Мне приходили на память слова Николая Валентовича: «А глаза, глаза у нее — мои!»

Порой я видел это сходство,