Папенькина дочка - Петр Сосновский Страница 71

Отца захоронили на местном кладбище. В этот день неожиданно, вдруг, пошел дождь, хотя в начале погода была солнечной. Весенний день, отчего то сменился — стал осенним.

Николай Валентович не был аборигеном — уроженцем, однако никто из горожан не смог бы ему сказать: «Ты, не наш». Мой отец, как могучий дуб врос в эту землю, глубоко пустив корни и его было не выкорчевать. На года.

Народу пришло проститься много. Я, как ни пытался увидеть Светлану Филипповну, не увидел. Она не знала о смерти отца, и поэтому ни приехала. На вопросы соседей: «А где же ваша супруга?» — Я отвечал: «Она в Италии, ничего не знает, и быстро добавлял, не дожидаясь нового вопроса — и Максим — сын тоже с ней».

Я ошибся лишь в отношении Максима. Он готовился к сдаче экзаменов в институт и сидел безвылазно дома. Во всем остальном мои слова на сто процентов были правдой.

На похоронах моего отца, Алексей Зоров, находясь в последние минуты жизни у его изголовья, вышел из себя. Вид у него был такой, будто это его кладут в могилу. Мне пришлось мужика отвезти в поселок. Я его сдал Марии Федоровне. О его судьбе — он, наверное, ее предвидел — я узнал через несколько дней.

— Несчастный мой мальчик! — причитала Мария Федоровна. — Несчастный… не зря мне снился сон, не зря! Как сейчас помню, я сжала пук зелено-презеленой травы и отдала ее бабе Паше… Царство ей небесное, — сказала она и перекрестилась. — Баба Паша зовет мальчика к себе.

Отец ушел в свой последний путь и дом опустел. Он не зря как-то сказал матери: «Ты ушла, пришла, посмотрела, а я здесь, дома лежу на кровати» — не было уже отца дома. Смотри, не смотри — все напрасно.

Мне и матери было, наверное, легче — мы были единым целым. Мы держались друг за друга. Инга чувствовала себя обособлено. Любовь Ивановна для нее была можно сказать чужим человеком. Я Инге был братом. Меня она принимала — пыталась даже заговаривать со мной. Однако полностью не открывалась. Я ничего не знал о том, что произошло там — на юге. Мать также. Инга молчала или же плакала. Мы не скоро дождались от нее вразумительных объяснений. Мне в принципе они были не нужны — отца уже не было, а вот мать та хотела знать, во что бы то ни стало, всю правду. И она узнала:

— Любовь Ивановна, муж меня не отпускал. Роман он хороший. Вы не должны его ни в чем винить.

— Я, и не виню! — ответила моя мать. — Мне он, твой муж неизвестен, пока не довелось познакомиться.

— Это все его родня, — сказала Инга. — Родня — это клан. Он решает все. Я, для него — чужая — русская. Клан сам подвергался гонениям из-за меня. Я же русская, — снова повторила Инга.

— Какая ты русская? — не выдержала мать, — взгляни на себя в зеркало!

— Для них я русская! — потупила глаза Инга. — Отец выкрал меня и малыша — спрятал. Он попался, когда искал машину, чтобы мы могли перебраться в Россию… Мой муж здесь ни причем! Я, Романа не могу винить, не могу! — сказала Инга и заплакала. — Он в этом во всем не участвовал.

Моя сестра Инга здесь в России была чужой. На родине ей также не было места. За кого она могла держаться — за Романа. Он сам был не в состоянии постоять за себя. Инге нужна была помощь. Она тянулась ко мне. Я это видел и не отталкивал ее. Однажды, она мне даже попыталась рассказать о том, как познакомилась с Романом — своим мужем.

— Я была еще совсем девочка. А Роман как сейчас говорят — крутой и красивый! — сказала сестра.

— Раньше крутых не было! — не выдержал и вмешался я. — Все были одинаковыми.

— У нас, крутые, всегда были, — просто ответила мне Инга. — У Романа денег было: куры не клюют. Он мебелью торговал, прекрасной дорогой мебелью — доставал ее в Москве затем переправлял к нам, находил пути.

— То же мне, крутой. Да он, обычный спекулянт! — сказал я.

— Ну, и ладно, он же не воровал, — ответила сестра. — Однако, не это главное, — продолжила Инга. — Роман меня не деньгами взял. Я и сейчас помню его первый поцелуй! О, что это был за поцелуй! — Больше я ничего от сестры не услышал. Она ударилась в воспоминания — я бы сказал — уехала к себе на родину — далеко-далеко. Я оставил ее, вышел из комнаты, хотел отправиться в гараж, но на крыльце неожиданно столкнулся с Людмилой.

— Здравствуйте Андрей Николаевич, здравствуйте, еле вас нашла, — сказала она. — Добрые люди дорогу подсказали.

— Здравствуй Людмила, в чем дело, что случилось? — спросил я.

— Андрей Николаевич, помогите ему. Если не вы, он умрет! — и в упор взглянула мне в глаза.

— Кто умрет? — спросил я.

— Алексей Зоров, ваш зять, — ответила женщина и рассказала мне о случившемся.

Накануне, перед тем как все произошло, Алексей отчего-то отказался от стакана самогона. Людмила с большим трудом достала бутылку — взяла у Алисы в долг, толкала ему, слезно просила опохмелиться. А он, ну ни в какую, даже не пригубил, сказал, что ему плохо и отправился к себе — благо, что квартира рядом в одном доме. Дома, не раздеваясь, повалился на кровать. Мария Федоровна почувствовала неладное, подождала, думала, отлежится и поднимется — никуда не денется. Но он вдруг начал хрипеть и тогда она, вызвав «карету скорой помощи», прибежала к Людмиле. Подруга Алексея принялась тереть ему уши, бить по щекам. Чего делать не нужно было. У Алексея произошло кровоизлияние в мозг. Он бы умер, но тут подъехала машина, и Зорова отправили в больницу. С ним поехала и Людмила. Врач ей сказала: «Еще немного бы и его нельзя было вернуть».

— Хотя я и сейчас не очень уверена, что он отойдет, — сообщила Людмила. — Хорошо, если голова будет работать, а если нет, на всю жизнь дурак! Каково это?

Я пообещал Людмиле помощь, и она уехала. Не стала даже заходить в дом, торопилась.

Моя бывшая супруга нашлась неожиданно. Наверное, ей сообщила Татьяна Полнушка. Она поддерживала с ней отношения. Михаил по ее просьбе доставил информацию и о смерти Николая Валентовича и об ударе — парализации ее брата Алексея.

Светлана Филипповна приехала на иностранной машине. Ее привезли. За рулем сидел какой-то иностранец. Он почти совсем не говорил