Папенькина дочка - Петр Сосновский Страница 72

— Это Роберто! — бросила мне Зорова, прежде чем поздороваться, — познакомься.

Я назвал себя и пожал мягкую ладонь иностранца.

— Здравствуй, Андрей! — сказала Светлана Филипповна и, приподняв голову, взглянула на меня. Я тоже посмотрел на нее и поприветствовал. Нет, она приехала не для того, чтобы стать моей. Зорова была для меня чужой. Огонь ее глаз был не тем, который зажигал меня раньше. Я, если бы ходил в Дом культуры «машзавода» на танцы уже не заметил бы ее. Наше время ушло. Завод дышал на ладан. И все, что он построил, что начал возводить, но не успел, теперь рушилось, зарастало травой, бурьяном. Не было завода — не было и города. Не было людей. Не было зеленоглазой красивой девушки — моей невесты, моей жены.

— Здравствуй! — повторил я снова свое приветствие. — У тебя я вижу все хорошо или как сейчас принято говорить — все «о кей». А у нас здесь все не очень… вот отец, Николай Валентович умер, и еще — Алексея, твоего брата парализовало. Он сейчас находится в больнице и не известно выкарабкается или… — я замолчал. Затем отвлекся: из машины вылез Максим. Он, как и Светлана Филипповна, выглядел не своим, я его ни сразу признал за сына, подумал, какой-то парень, наверное, один из молодых ранних специалистов, пролезших в хорошую многообещающую иностранную фирму. Но нет, оказалось, что это мой сын. Он подошел и мы поздоровались.

Зорова внимательно посмотрела на меня:

— Я хочу сходить на кладбище.

— Пошли, — сказал я. — А этот твой иностранец как же?

— Ничего страшного, побудет в машине, — ответила Светлана Филипповна и тут же что-то сказала ему.

— Си, си. Я понимаю! — ответил Роберто.

— Максим, пошли, сходим к дедушке на могилу! — Сын повиновался и отправился за нами — мной и матерью следом.

Я шел впереди, за мной Светлана Филипповна, последним плелся сын Максим. Мне было тяжело осознавать, что шедшая за мной женщина — мне уже не жена, сын Максим далек от меня. Нас ничто не связывает. Я спешил выполнить свою миссию и расстаться с ними.

Мы прошли до конца улицу — асфальт окончился, затем свернули на грунтовую дорогу в сторону огромных тополей, на ветвях, которых чернели грачи. Я ступал осторожно, на дороге были лужи, и можно было промочить сапоги. Назад я не смотрел, делал вид, что мне все равно. Однако это было не так.

— Да подожди же ты, — вдруг, неожиданно закричала мне Зорова. — Ты что не видишь, на мне модельные туфли. Я не трактор и не могу, как ты месить грязь. Дай мне руку!

Я подождал свою бывшую жену и подал ей руку, и почему-то припомнил свои рассуждения из далекого прошлого — молодости — руки это, что оголенные провода, мы, сцепив их, способны чувствовать друг дружку, понять. Но отчего-то понимания не было. На руках у нее были перчатки. Я не чувствовал желания вести эту чужую женщину к отцу на могилу и готов был столкнуть ее в лужу — выместить свое отвращение — пусть знает, но я не посмел, так как был сыном Николая Валентовича. А еще рядом находился Максим. Какой я подам ему пример.

Могила отца находилась на пригорке. Она вся была закрыта венками и поэтому сразу же бросилась мне в глаза. Мы поднялись вверх и остановились. Я молчал. Зорова тоже. Максим нервно теребил в руках вязаную шапочку. Я не выдержал — развернулся и стал спускаться вниз. За мной буквально скатилась Светлана Филипповна, и если бы я не сдержал ее своим телом, наверное, упала бы. Она сильно упечаталась в меня. Я почувствовал ее. Зорова мелко-мелко дрожала. Еще мгновенье и мои руки мне были бы не подвластны. Чертовы перчатки — она так и не сняла их.

Светлана Филипповна резко оттолкнулась от меня и снова стала чужой.

— Ой, я чуть не забыла! — сказала она. Я увидел у нее в руках шикарные цветы. Она достала их из сумки.

— Это цветы из Москвы — города, где Николай Валентович проработал долгие-долгие годы. Я купила самые лучшие.

Зорова, взглянув вверх, на черных траурных птиц, сидящих на ветвях огромных тополей, снова продолжила свой путь к могиле Николая Валентовича. Я ей не помогал. Лишь только наблюдал, как она неуклюже поднималась вверх, а затем спускалась вниз, пытаясь не свалиться.

Мы шли с кладбища медленно. Спешить было не куда.

— Мне всегда была памятна мечта твоей матери, ее желание жить в Москве, — сказала Светлана Филипповна. — Она мне импонировала, наверное, поэтому я после приватизации продала нашу квартиру, ту, что в микрорайоне и купила, ну, конечно, не такую — один к одному, но приличную — однокомнатную.

— В Москве? — спросил я.

— Да, в Москве! — ответила Зорова. — Она нас с Максимом пока устраивает.

Моя бывшая супруга старалась держаться крепко. Мы вышли на твердый грунт. Ее шаги были размерены. Ноги она ставила уверенно. Ей уже не нужна была моя помощь. Однако я все-таки уловил что-то такое, что меня заставило усомниться в ее уверенности. Так часто бывает — пол добротен и крепок, но где-то, словно невзначай, нет-нет, и скрипнет предательски половица — покажет слабину. Все было хорошо, но прошлое, наше прошлое нельзя было вычеркнуть. Вот так просто взять и вычеркнуть. При разговоре, словно невзначай я увидел вдруг скатившуюся слезинку. Пусть эта слезинка предназначалась Николаю Валентовичу — отцу, но я был его сын, а значит и мне.

Итальянец встретил нас спокойно. Он ждал безропотно. Когда мы подошли, увидел нас и заулыбался. Но я строго взглянул на него в упор, и он угас.

— Что с Алексеем? — поинтересовалась Зорова. — То, что с ним случилось серьезно?

— Серьезнее не бывает, — ответил я. — Его организм много претерпел. Ты же знаешь, в катастрофу попал, не один месяц находился в госпитале. На него оказало влияние сотрясение мозга. Ему нельзя было пить. А он последнее время довольно сильно «нагружал» себя. Надежда его выгнала, в курсе?

— Да-да, я знаю, — ответила Светлана Филипповна, — я знаю, — еще раз повторила она.

На машине крутой иностранной мы не поехали.

— Здесь не далеко! — парировал я приглашение моей бывшей супруги, кивнувшей на автомобиль. — Пусть твой итальянец покараулит.

— Он не мой, — нервно ответила Зорова. Я ничего не сказал. Промолчал.

Перед тем, как отправиться в больницу я повел Светлану Филипповну в ближайший магазин.

— А, это зачем? — спросила она, представ перед витриной, затем вдруг опомнилась, — ах, да, — и уставилась на полки.

Она не знала, что было