Наталия Сухинина - Где живут счастливые? Страница 10

Откладываю в сторону лупу. И - не могу поднять глаз на мать.

Как вы думаете, что это? - спрашивает она устало.

Молчу. Сейчас главное - молчать. Потому что первое вырвавшееся слово выдаст моё потрясение. Голос задрожит, слёзы обнаружат себя, и женщина, сидящая рядом в инвалидной коляске, будет страдать. Нет, нет, надо выдержать. Чувствую на себе взгляд матушки Нины. Испуганный и жалостливый. Уже на улице она скажет мне, что я побледнела и она очень за меня испугалась. Но пока мы сидим с ней на диване, а Ольга Борисовна показывает нам свои вязаные салфетки. Пора собираться. И я вновь протягиваю руку к фото, собираюсь с духом ещё раз взглянуть на него. И ещё раз явно вижу полулежащего на краю могилы Вовку, прижимающего к себе Дружка.

У меня большая лупа была, так через неё явно видны даже веснушки на Вовкином лице. Он конопатый был, мой сыночек...

На ватных ногах поднимаюсь с дивана. Прощаемся. И уже в дверях Ольга Борисовна говорит:

— А вы вовремя ко мне пришли. Я ведь скоро уезжаю в другой город, к брату, на Алтай. Квартиру продала. Жить здесь нет никаких сил.

Оказывается, полгода назад к Ольге Борисовне пришла одна местная коммерсантка и предложила бизнес: Ольга Борисовна даёт ей негатив фотокарточки, та печатает их целую пачку и... продаёт. Процент от дохода матери на бедность. Несчастная женщина только посмотрела на неё и ничего не сказала. Теперь она бережёт эту карточку как зеницу ока, но всё равно чувствует, что не угомонится местный любопытный люд, не сыскать покоя настрадавшейся душе материнской.

Совесть - категория беспокойная. С ней жить - только мучиться. Только примерять себя к событиям, только осторожничать, только деликатничать, только оглядываться. Да разве это жизнь? Мука. А без совести вольготно, без совести весело и прибыльно. Фотокарточка с молотка. Ну не вернёшь уже Вовку, а на чёрный день накопить запросто можно. А ей-то, Ольге Борисовне, инвалиду, деньги явно не помешают. Логика убогих убивает своей наглой определённостью. На неё и возразить трудно. А Ольга Борисовна и не возразила. Она переезжает в другой город, где никто никогда не узнает о страшном феномене.

Правда, мне сказали, что негатив фотографии всё- таки уплыл из её квартиры и что якобы он в Москве, в каком-то исследовательском институте и что якобы ученые говорят, что такое случается раз в тысячу лет.

Правда это или нет — не знаю. Сначала хотела я попытаться найти и тот институт, и тех ученых. А потом подумала — зачем? Ведь я видела ту карточку собственными глазами и о её существовании свидетельствую перед Богом. Я видела выходящего из могилы мальчика с растрёпанными волосёнками и полными ужаса глазами. Видела чёрного Дружка в его руках, видела несчастную мать, чья жизнь — сплошное страдание. Мне хотелось услышать мнение духовных лиц и понять духовную суть этого феномена. И я спрашивала многих священников, и все они говорили приблизительно одно и то же. Душа некрещёного без места, она мечется и просит утешения, покоя и не получает его, и вопиет к самым дорогим, оставленным на земле людям. А Дружок? Видно, любовь к собачке, желание не расставаться с ней, даже когда тяжёлый камень потянул Вовку ко дну, впечатались в детскую душу, и она навеки приняла в себя эту последнюю радость.

Слава Богу, что Вовкина мать теперь крещёна. Ведь она может молиться за маленького страдальца в домашней молитве, может подавать за него милостыню, может каяться и плакать. Это тяжёлый, но спасительный труд, и Господь даёт ей время и возможность потрудиться.

Мы шли с матушкой Ниной по маленькому, притихшему к вечеру, городку. Вдруг она сжала мне руку и шепнула:

— Вон та женщина в зелёной юбке, которая Вовку утопила...

Я в ужасе оглянулась. Полная, круглолицая женщина внимательно рассматривала витрину. Скользнула по нам равнодушным взглядом и нырнула в магазин. Говорят, ей дали пятнадцать лет, отсидела от звонка до звонка. И птица счастья все пятнадцать лет махала перед её камерой белым и вожделенным крылом.

ДВА КОФЕ ПО-ТУРЕЦКИ

И опять пригласили меня в паломничество. И опять отказалась я, ссылаясь на неотложные дела. И опять на меня обиделись.

Ты же просто обязана ездить по снятым местам, это твой долг, понимаешь? Всё бросить - и ехать. И как вы только не поймёте, что я хочу вам добра...

В который раз начинаю оправдываться, но прерываю себя на полуслове, вспомнив, что еще ни разу аргументы мои не убедили. Устало соглашаюсь:

Да, да, это мой долг, но прости, но - в другой раз...

Моя соседка Марина досадно машет рукой, решительно направляется к двери. И, уже открыв её, говорит громко и назидательно:

За сыном моим присмотри пару дней, пока я в Оп- тину и обратно. В холодильнике борщ, ДО моего при езда хватит.

Она не просит, нет. Я вообще не помню, не знаю её просящего тона или извиняющихся интонаций. Она чеканит условия громко, членораздельно, и я на несколько минут принимаю эти условия, как единственный способ реабилитироваться за невозможность поехать в Оптину. Остаёшься? Всё тебе некогда? Вот и будь добра, присмотри за сыном, борщом накорми и вообще...

Потом я ропщу. И веду длинные мысленные дискуссии-монологи, которые начинаются с банальных слов: а с какой стати? С какой стати я должна оправдываться за свою занятость, с какой стати должна ехать туда, куда в ближайшее время не собираюсь, с какой стати должна пасти соседского парня, далеко не идеального поведения? Мой дежурный ропот недолговечен, пороптала да и пошла к соседскому холодильнику:

Борщ разогрей, мать оставила...

Съел уже.

Яичницу пожарь, салат сделай.

Разберёмся.

Надутый, насупленный парень. Марина всегда жалуется на него: плаксив, колюч, вечно с претензиями. Но главное, что беспокоит Марину — слышать ничего не хочет про храм, не постится, даже назло ей, матери, уплетает жареные с мясом пирожки, купленные у метро, в самый разгар поста. Скандалы у них постоянны. Из-за пирожков, из-за хульных мальчишеских речей, из-за долгих Марининых паломничеств по святым местам. Но особенно громким, злым и некрасивым был недавний скандал из-за нищей, которую Марина привела в дом. Пожить.

Ей голову негде преклонить, у нас побудет, — заявила Марина с порога сыну. У Кирилла было на этот счёт своё мнение.

Только попробуй! Вшей разводить в квартире? А ну пошла, - наскочил он на нищую.

Марина встала между сыном и гостьей:

Запомни, — сказала железным голосом, — добрые дела - главное в спасении души. Это семена, урожай от которых соберём мы в Царствии Небесном. Твой урожай скуден. Женщина поживёт пока у нас. Это не обсуждается. Ты понял?

Хорошо, пусть живёт, только без меня. Пока она здесь, ноги моей в квартире не будет, - он хлопнул дверью, ушёл.

Нищая осталась. Марина помыла её, напоила чаем, постелила ей чистую постель. Ближе к ночи отправилась искать сына:

Кирилл, — кричала по двору, - Кирилл!

Кирилл ночевать не пришёл. Но зато, когда Марина

после безуспешных поисков сына вернулась домой, нищая была уже навеселе. Она «обнаружила» в баре у Марины бутылку коллекционного кагора и опорожнила её себе в удовольствие. Надо отдать должное соседке: она и после этого не вытолкала бедолажку за дверь, простила ей её самоуправство.

Я сама виновата. Надо было спрятать кагор, а я про него забыла. Искушение... - она вздохнула глубоко и ещё раз повторила, - искушение...

Я слушала Марину и переживала какое-то двойственное чувство. Мне далеко до неё, я вряд ли привела бы домой грязную бомжиху, нянчилась с ней, простила ей кражу. А Марина - привела и нянчилась, и простила. Конечно, это поступок, на который способны немногие. Но что-то упорно царапало по сердцу, не давая ему возликовать от добродетелей ближнего. Сын. Они поменялись местами. Он ушёл на место бомжихи, на улицу, в подворотню, а она взгромоздилась на его диван, на чистые простыни, в его чашке заваривала Марина чай своей непредсказуемой гостье. С щербинкой добро? А может, это моё немощное сердце защищается от собственного несовершенства? Как там, в молитве на сон грядущим: «доброту чуждую видев, и тою уязвлен был сердцем...»

Мы говорим с ней об этом. Марина нервничает:

Ну как ты не понимаешь! Если мы станем раздумывать, делать нам добро или нет, грош нам цена. Господь в сердце зрит, чистое оно или нет. Господа не обманешь. Женщина забыла, что такое домашний уют, все её гонят, оскорбляют, а ласковое слово и кошке приятно.

Но ведь она пьяница, Марина, лицо у неё опухшее, руки дрожат. Ты хотя бы ценные вещи ко мне принеси.

И ты туда же. Кириллу простительно, он ещё жизнью не бит, но ты-то... Если человеку доверяешь, если молишься за него, он этим доверием дорожить будет. Самые конченные уголовники исправлялись, а эта несчастная...

Кто она? Есть ли у неё дети?

А вот в душу лезть к человеку не в моих правилах. Как нас святые отцы учат? Помоги и не рассуждай. Это не моё дело, моё дело протянуть человеку руку.