Владимир Выговский - Огонь юного сердца Страница 10

В Киеве все чаще и чаще начали проводить поголовные обыски, репрессии и облавы. С каждым днем город все больше и больше наводнялся гитлеровскими прислужниками — провокаторами и опытными шпионами. С каждым днем все тяжелее и тяжелее становилось подпольщикам.

—Мы должны быть теперь особенно осторожными,-— сказал Левашов,— фашистам удалось раскрыть часть нашей организации. Немало наших товарищей попало в гестапо. Надо заменить тех, кто выбыл. Тебе, Петя, придется немного перестроиться, будешь ходить в разведку. Возьми в котомку краски, соль, иголки и под видом меняльщика ступай по селам. Большая земля интересуется, что делается на Украине, как живут наши люди на оккупированной территории, какое у них настроение, какие и где расположены силы фашистов. Будешь ходить по селам, присматривайся ко всему, прислушивайся. Особенно запоминай, сколько где стоит автомашин, танков, пушек. Обращай особое внимание на опознавательные гитлеровские знаки — по ним мы узнаем род войск, армию, дивизию и так далее. Это очень важно. В помощь тебе, Петя, дадим Волошку.

- Какую такую Волошку? — удивился я.

- Одну девочку-подпольщицу, комсомолку, Валю Киянко.

- Девчонку?.. Мне на подмогу? Я лучше, Виталий Иванович, сам буду.

- Вижу, Петя, ты недоволен. А зря. Девочка эта необыкновенная, она будет тебе хорошим товарищем. У нее мать погибла. Гестаповцы схватили ее за то, что прятала раненых. Отец где-то на фронте... За золотистые косы и синие васильковые глаза мы прозвали Валю — Волошкой. Очень дисциплинированная, аккуратная и необыкновенно красивая девушка. Смотри не влюбись.

- Ну, что вы, Виталий Иванович...— смутился я и, должно быть, покраснел, потому что почувствовал, как у меня загорелись уши.

Левашов рассмеялся и дружески похлопал меня по плечу.

На второй день чуть свет, когда мы с комиссаром еще спали, к нард в дверь кто-то настойчиво три раза постучал. Поднявшись, я выбежал в коридор.

—Кто там? — спросил я недовольным голосом.

Вместо ответа прозвучал условный стук: два раза подряд и третий немного спустя. Я сразу открыл. На пороге стояла стройная девушка лет шестнадцати, в белом с короткими рукавами платье, в тапочках на босу ногу. Под мышкой она держала бумажный сверток.

—Сапожник Ярский тут живет? — спросила она, внимательно всматриваясь мне в глаза.

Я сразу догадался, что это Волошка, моя помощница, и почему-то сердито буркнул:

—Тут, но мы принимаем обувь в мастерской.

Мол, запрещается ходить подпольщикам на квартиру к командиру.

А она будто поняла, на что я намекал.

—Мне разрешили,— шепнула она и, лукаво усмехнувшись, показала кончик языка.

Еще мгновение, и я бы вцепился в ее золотые косы с голубыми бантиками, но из комнаты послышался голос Левашова:

-Петя, ты кого там не пускаешь?

-Какая-то девчонка пришла.

-А почему на пороге держишь? Пусть проходит.

-Я неохотно пропустил ее: «Подумаешь, помощница нашлась!.. Пришла да еще язык показывает, словно в школе».

-Так это же, Петя, Валя пришла! — воскликнул Левашов.— Здравствуйте, Валя! Знакомься, Петя!

-А мы уже почти знакомы!..— вздохнул я.

-Ты почему насупился? — Комиссар подошел ко мне.— Недоволен приходом такой девушки, а?

-Я опустил глаза и пробурчал:

-Подумаешь, расфуфырилась — белое платьице, бантики, словно на парад собралась. Да язык показывает...

-Язык показывает?! Ха-ха, ха-ха-ха-ха! Дразнится, значит?.. Ха-ха-ха-ха!

-Валя покраснела как маков цвет, и мне сразу почему-то стало жаль ее.

Немного посмеявшись, Левашов добродушно проговорил:

—Это очень хорошо, Петя, что тебе Валя язычок показала. Это молодость! Меня уже никто так не подразнит — моя молодость отшумела. Разве что дочурка, если останусь в живых...

Я искренне рад за вас, мои юные друзья, что вы в годину тяжкого горя не огрубели, не зачерствели. Вы остались почти такими, какими были до войны, в школе. А относительно белого платьица и бантиков — это я, Петя, посоветовал Вале. Такой наряд еще больше подчеркивает девичью юность. Разве скажешь, что Вале шестнадцать лет? Никогда! Ей можно дать не больше четырнадцати. Гитлеровцам и в голову не придет, что такая хорошенькая девчушка — подпольщица... Сегодня вы. друзья, пойдете на ответственное задание. Я вам расскажу, как надо держаться...

После необходимых указаний комиссара мы взяли стаканов двадцать соли, десять катушек ниток, пачку иголок, синьки. несколько кусков мыла и пошли в разведку. У Вали в руках была небольшая яркая корзинка, сплетенная из лозы, а у меня сумка за плечом. Одним словом — «меняльщики». Таких тогда было множество. Чуть ли не все городское население шло на село, чтобы выменять миску муки или картошки. На нас никто не обращал внимания. Выйдя за город, мы взяли направление на Васильков — в наше задание входило обследовать три соседних района.

Сперва мы шли очень быстро, но потом, вспомнив поговорку «Тише едешь — дальше будешь», замедлили шаг. К вечеру вконец утомленные, сели отдохнуть.

По сторонам дороги высокой стеной стояла желто-зеленая рожь. В безоблачном небе заливался жаворонок. Справа виднелся густой большой лес. До него было, пожалуй, с полкилометра, но мы отчетливо слышали кукушек и удивительный свист птиц. Валя присела на пенек у обочины дороги, а я повалился на запыленную траву. Мы молчали: каждый думал о своем. Мне вспомнилась Городница, наш лес, полустанок.. Уже год прошел с той поры, как я потерял родителей. Целый год идет война. «А сколько еще она будет продолжаться? — думал я.— Сколько еще людей погибнет!»

—Как ты думаешь, Валя,— закончил я свою мысль вслух,— кто первый придумал войну? Самый-самый первый?

—Не знаю...— вздохнула она.

—Я тоже не знаю. Во всяком случае, должно быть, не человек. Людям война не нужна.

И опять наступило глухое молчание. Валя, подогнув под  себя загорелые ноги, мечтательно смотрела в сторону леса. Я вишневые губы что-то беззвучно шептали. Все ниже и ниже над рожью опускалось июньское солнце. Его прощальный луч заиграл на золотистых Валиных волосах, и на фоне зелени как-то особенно сказочно-таинственно вырисовывалась ее красиво сложенная девичья фигура в белом платьице. Особенно отчетливо выделялся профиль ее лица с небольшим, ровным, прямым носом. Мне было интересно смотреть на нее — поникшую, спокойную, молчаливую. Она не жаловалась на утомление, не хныкала, как это свойственно девчонкам, и самое главное, что мне больше всего нравилось,— не пыталась быть старшей, хотя ей уже исполнилось шестнадцать, а мне шел всего четырнадцатый. Правда, по росту мы почти одинаковые — на всякий случай я легко могу себе «приписать» несколько лет,— но оно лучше, что об этом разговор не заходит. Валя была куда серьезнее, нежели я мог себе представить. Словом, спутницей я был доволен, но, кинув в нее комочком земли, почему-то насмешливо спросил:

—Что ты там шепчешь? Молишься перед заходом солнца?

—Молюсь,— живо ответила она и, немного застеснявшись, как-то виновато усмехнулась: — Вот послушай:

Здесь будут гулять

Девушки, парни веселые.

Забудется время тяжелое...

Здесь будут ребята цветы собирать.

И звонкие песни здесь будут звучать.

Закончится только гроза,

У матерей прояснятся глаза.

Наше время придет —

Сгинут фашисты

И солнце взойдет!

Станет небо безоблачным, чистым.

-Сама придумала?! — удивленно спросил я. Валя кивнула головой и стыдливо опустила глаза,

-Только что?! Вот здорово! Молодец! Мне нравится.

—Смотри! — вдруг воскликнула Валя и указала пальцем на густое облако пыли.

Вскочив на пенек, я увидел на опушке леса группу всадников, приближающуюся к нам.

-Немцы!..

-Они едут прямо на нас! — тревожно сказала Валя.— Надо бежать! Смотри, сколько их!..

—Не бежать, а замаскироваться,— тоном командира поправил я,— наблюдать надо.

Мы бросились в рожь и припали к земле.

—Ты слышишь, Петька, как земля гудит? — шепотом спросила Валя.

-Ничего не гудит, это немцы орут.

-Ой, гудит, Петя, я слышу, как гудит...

Топот копыт все ближе и ближе. Фашисты орали, надрывали глотки песнями. Они двигались широкой колонной, вздымая неимоверную пыль.

-Как много их! — шепнула Валя.

-Молчи...

-Смотри! Эсэсовцы — череп и кости на эмблемах.

-Каратели.

Дорога была узкой, и гитлеровцы, чтобы не нарушать строя, ехали по ржи.

За кавалеристами тянулся огромный обоз румынских крытых повозок. Большие бесхвостые лошади топтали наш украинский хлеб и безжалостно перемешивали его с землей.

Валя еще больше помрачнела и, приподнявшись на локте, неожиданно тихо и вдохновенно что-то зашептала.