Фред Стюарт - Золото и мишура Страница 106

В июне 1836 года мощное землетрясение разрушило всю округу Сан-Франциско и порт, и хотя тогда стихией были нанесены огромные разрушения, погибло всего несколько человек, поскольку жителей в городе было очень мало. Два года спустя землетрясение еще раз тряхнуло весь Сан-Францисский полуостров. Открылся громадный разлом, южный конец которого дотянулся до Санта-Клары; от землетрясения стены многих домов пошли трещинами как в Пресидио, так и в Миссис Долорес. В 1857, 1865 и 1890 годах трясло вдоль всего Сан-Андреасского разлома, а в 1868 году землетрясение случилось возле Хейуардского разлома на восточной стороне залива.

Сан-Андреасский разлом считается одним из древнейших разломов земной коры; он идет от мыса Мендосино в Северной Калифорнии до пустыни Колорадо, восточнее Лос-Анджелеса. В районе Сан-Франциско разлом проходит под Тихим океаном неподалеку от Золотых Ворот. Когда мэр города Юджин Шмиц развлекался и наслаждался за столом гостеприимной Эммы на Ноб-Хилл, его мысли куда больше были сосредоточены на еде и винах, нежели на проблемах городского водоснабжения. Хотя расположение Сан-Андреасского разлома было прекрасно известно, хотя беды проистекшие за последнее время от этого разлома также были свежи в памяти многих горожан, однако трубы диаметром в тридцать футов, по которым Сан-Франциско снабжался питьевой водой, в нескольких местах пересекали этот разлом. В случае повреждения труб было бы негде раздобыть воду для тушения пожаров.

Это был готовый рецепт катастрофы, и хотя никто об этом не знал, катастрофа была на подходе.

Глава пятая

От стука в дверь Джимми тут же проснулся. Выскочив из постели, накинул красный шелковый халат поверх пижамы, прошел в гостиную своего двухкомнатного номера, включил свет и открыл дверь.

Облаченная в розовый пеньюар, на пороге стояла Альма.

— Позволь войти, — прошептала она.

Он отошел в сторону, пропуская Альму, и она торопливо скользнула в номер. Он закрыл дверь, запер ее на ключ, схватил Альму в объятия и начал целовать.

— Себастьян наконец отрубился, — все так же шепотом сказала она. — Я прокралась по пожарной лестнице и страшно боялась, что кто-нибудь из охраны отеля заметит меня.

— Сколько сейчас времени?

— Шестой час.

— Себастьян не придет в себя до полудня. Отлично. Давай-ка быстро в постель, — и он повел ее в спальню.

— Нужно будет нам с тобой придумать какой-нибудь другой журнал, а то даже у Себастьяна могут возникнуть подозрения, если всякий раз делать вид, будто это из «Субботней вечерней почты», — сказала она.

— Как насчет «Новейшего любовного романа»?

— О, мне нравится. Папуля меня сегодня у бабушки буквально заморозил. Как ты думаешь, он может что-нибудь знать про нас?

— Откуда? Мы ведь так осторожны!

— Ну, если ты считаешь, что использование пожарных лестниц — это проявление осторожности, тогда да, без сомнения.

Спальня сейчас была заполнена мягким пастельным светом, какой обычно предшествует восходу солнца. Джимми снял с Альмы пеньюар и бросил его в кресло. Затем спустил с ее плеч бретельки ночной рубашки и начал целовать плечи. Альма закинула голову и закрыла глаза, когда он начал медленно продвигаться губами к ее груди.

Восходящее солнце начало понемногу нагревать воздух и рассеивать туман; ему в этом помогал свежий ветерок. Все предвещало отличный день. Ден Уайлдер, рыжеволосый юнец-репортер, работавший в «Таймс-Диспетч», вышел на Монтгомери-стрит и широко зевнул. Он весь вечер и всю ночь просидел за рабочим столом, обрабатывая статью о бейсболе, которая должна была пойти во вторник. Улицы были практически безлюдны, когда он направился к себе домой. Тут из-за угла вырулила «пирс-эрроу» и с ужасным грохотом покатила по Монтгомери-стрит, пьяно виляя из стороны в сторону. Когда машина поравнялась с ним, Уайлдер увидел, что в ней сидели несколько пьяных мужчин и женщин в вечерних туалетах. Однако такой пьющий город, как Сан-Франциско, пьяными выходками удивить было весьма непросто.

Впрочем, горожане пили также и молоко. Уайлдер как раз в эту минуту заметил, как на улицу выехала влекомая лошадью тележка молочника.

Стрелки знаменитых часов на башне Ферри-билдинг показывали двенадцать минут шестого. Минутная стрелка больше чем на половину деления (фактически на тридцать восемь секунд) продвинулась к тринадцатой минуте, как вдруг часы остановились.

— О, Джимми, как хорошо!.. О… О… О!.. Боже!..

По словам Джимми, Альма во время занятий любовью бывала «шумной штучкой». Когда он имел ее, она корчилась и громко стонала, а ее острые ногти впивались ему в спину и ягодицы в неистовстве сексуальной страсти.

Внезапно комната принялась раскачиваться, а воздух наполнился странным завыванием, которое отдаленно напоминало звук, издаваемый на больших скоростях грузовыми железнодорожными составами. Джимми на полудвижении замер и огляделся вокруг. Хрустальная люстра над его головой раскачивалась, как сумасшедшая, подвешенное над бюро зеркало моталось из стороны в сторону, как будто в дикой пляске.

— Не останавливайся! — простонала Альма, ибо она переживала сейчас самое дикое сексуальное переживание в жизни.

Вдруг и кровать медленно поехала по полу.

— Господи… — Джимми вышел из Альмы. — Это ведь землетрясение…

Здание отеля ходило ходуном. За окном спальни тяжелый медный карниз крыши сорвался с креплений и грохнулся на тротуар, убив при этом привратника отеля и лошадь.

Альма закричала, и крик ее не имел к сексу никакого отношения. Вцепившись в Джимми, который хотел соскочить с постели, она еще раз закричала. Воющий звук стал угрожающе громким. Половина штукатурки с потолка вместе с узорами и сложными викторианскими розанчиками рухнула на пол; Джимми и Альму не задело каким-то чудом. В комнате поднялись клубы меловой пыли. Плясавшая на потолке люстра наконец оборвалась и упала на постель; граненые стекляшки сильно поранили левую руку Альмы. Обнажившиеся на потолке электрические провода сердито шипели и искрили.

— Мы же можем умереть! — кричала Альма, хватаясь за Джимми с такой силой, с какой тонущий хватается за своего спасителя. — Мы можем сейчас умереть!

Как раз под ними Себастьян Бретт пьяно храпел, не ведая того, что «Гранд-Отель» разваливается на куски. С кирпичного фасада падали кирпичи и целые фрагменты. Внезапно на Себастьяна рухнул потолок, в мгновение ока превратив его в кровавую лепешку.

Он так никогда и не узнал, что прямо на него упали его жена со своим любовником.

Через весь город от этого места, на Рашн-Хилл, еще одна молодая пара, Честер Коллингвуд и Элли Донован, тоже занимались любовью, когда началось землетрясение. Они держали друг друга в объятиях секунд пятнадцать, в то время как их деревянный дом скрипел и качался.

Затем высокая кирпичная труба обрушилась прямо на них.

На Ноб-Хилл картины Тициана, Рембрандта, Мане пьяно мотались на стене картинной галереи, той самой картинной галереи, где еще несколько часов назад сливки сан-францисского общества вкушали прекрасный обед. И вот сейчас с прозрачного потолка обрушилась груда полированного стекла, разлетевшись на миллион осколков, в то время как тяжелые массивные стены особняка, сделанные из песчаника, начали выгибаться и трескаться.

На втором этаже Эмма де Мейер Кинсолвинг Коллингвуд Левин села на постели. Привезенная ею из Праги большая хрустальная люстра раскачивалась, рассыпая свои хрустальные висюльки, которые падали, но звук их падения тонул в реве землетрясения.

— Дэвид! — крикнула она.

Ее муж сел на постели рядом с ней и обхватил ее руками. На них сначала упала люстра, затем большие фрагменты потолочных перекрытий, а потом рухнул и весь особняк.

Булыжная мостовая под ногами Дена Уайлдера шевелилась, словно чешуя некоего пробудившегося каменного дракона, и потому Ден крепко уцепился за фонарный столб, стоявший на Монтгомери-стрит. Он увидел, как надломился и рухнул церковный шпиль, вслед за ним и вся церковь, подобно смятой яичной скорлупе.

И затем, через тридцать секунд после начала, землетрясение так же внезапно прекратилось.

— Господи! — пробормотал Ден, отпустил фонарный столб и сделал несколько робких шагов, не будучи уверенным в том, что тротуар снова твердый. Более того, Ден сейчас был не вполне уверен, намерена ли та самая планета, где он прожил тридцать два года, вновь двигаться по прежней орбите и вообще вести себя как прежде. Вдруг на него напал нездоровый нервный смех.

— Эге-гей! — заорал он во всю глотку. — Я живой! Живой!!! — и сделал несколько па, характерных для джиги.

Прошло десять секунд, затем обрушился второй удар, еще более жестокий, нежели первый.