Фред Стюарт - Золото и мишура Страница 105

Внук Кертис держал ее в курсе этого дела, равно как она была в курсе всех тех дел, которые имели отношение к ее гигантской империи, которую Эмма по-прежнему контролировала, если даже не управляла…

— Нет, я не уверен, что он убил Кляйна. Он утверждает, что у него алиби, потому что он был со своей сумасшедшей евангелисткой — преподобной Вандой Уандер.

— С антисемиткой.

— Совершенно верно.

— Странная, мягко говоря, компания для одного из моей семьи, — заметила Эмма. Открыв сейф, она вытащила две кожаные шкатулки, на каждой из которых большими буквами была сделана надпись: «Felix de Meyer, Haute Joaillerie[42], Сан-Франциско». Обе шкатулки она поставила на туалетный столик.

— Действительно, странно, — согласился Арчер.

— А что насчет «Вэлли Фанд»? — продолжала мать, открыв большую из шкатулок и вынимая бриллиантовое колье с восемью изумрудами, каждый из которых был размером с голубиное яйцо: эти камни ее покойный отец купил у одного индийского махараджи. Дэвид помог ей застегнуть колье. — Имеем мы какие-нибудь доказательства, что Ченнинг намерен использовать лос-анджелесский акведук, чтобы провести воду в долину Сан-Фернандо?

— Карл Кляйн имел эти доказательства у себя в голове, поэтому его и пристрелили.

— Я все же не понимаю, — сказал Дэвид, — что это за проблема с долиной Сан-Фернандо?

— Генерал Ченнинг и его компаньоны, включая Джимми, по чудовищно низкой цене приобрели много сотен акров земли, — сказала Эмма, вдевая в уши серьги. — Сейчас это голая пустыня, однако если с помощью акведука они сумеют провести туда воду, то из пустыни сделают равнину и будут лопатой грести деньги. Причем получится так, что остальные налогоплательщики Лос-Анджелеса проголосуют за билль по добыче воды, тогда как сами с этого ни пенни иметь не будут. Это грабеж на большой дороге, но очень изощренный грабеж. Правда, в данном случае лучше сказать не «грабеж на дороге», а «грабеж на воде». — Она обернулась к сыну. — Но если ты не думаешь, что Джимми убил Карла, что же в таком случае произошло сегодня утром, что ты так расстроен?

— Дело в Альме, — сказал Арчер. — Джимми — ее любовник.

— Боже! И с каких же пор?!

— Понятия не имею. Известие прямо-таки подкосило меня. Ты же знаешь, как я буквально дышал над ней. Я-то, дурак; думал, что они с Себастьяном счастливы, но теперь… И из всех мужчин именно Джимми! Этот грязный, омерзительный…

Эмма подошла и села рядом с сыном на шезлонг. Взяв его за руку, она заметила в его глазах слезы.

— Дорогой, ты в этом абсолютно уверен?

Арчер кивнул.

— Он показал мне ее записку. Она послала ему ключ от своей студии. Боже, такое чувство, будто вся жизнь пошла крахом, а я — страшный неудачник.

— Не глупи. Уж кто-кто, но только не ты неудачник. Все мы ужасно гордимся тем, что тебе удалось сделать в газетном бизнесе. Даже Дэвид признал, что совершенное тобой сродни чудесам. А ведь не секрет, что он не самый ярый твой приверженец.

— Да, мне удалось сделать чудеса. Я превратил свои газеты в цирк. Джимми популярно объяснил мне это сегодня. Он сказал, что я строчу редакционные статьи о материнских чувствах и гордости национальным флагом, а сам завлекаю читателей заголовками об убийствах и изнасилованиях, чтобы газеты лучше раскупались. И, черт побери, он прав! Если бы ты только видела подлое выражение на его мерзкой роже, когда он показал мне записку Альмы…

— Арчер, ты можешь как угодно называть Джимми, но только у него никак не рожа.

— А для меня его лицо — именно рожа. Более того, я даже думаю, что и Альму он затащил к себе в постель только для того, чтобы иметь против меня оружие на случай, если я пойду против него и против ченнинговской затеи с «Вэлли Фанд». В любом случае сегодня вечером он уже в Сан-Франциско. Я видел его на вокзале. Надеюсь, ты не приглашала его на обед?

— Нет.

— Значит, он приехал, чтобы как-нибудь остановить меня.

— То есть?

— Чтобы я не успел поговорить с тобой о том, чтобы ты вычеркнула его из завещания.

Эмма была потрясена. Тут зазвонил телефон.

— Я подниму трубку, — сказал Дэвид, направляясь к ночному столику и поднимая трубку внутреннего домашнего аппарата. — Да? — Некоторое время он слушал, потом положил трубку. — Звонил Кан До. Приехали сенатор и мэр Шмиц.

— Тогда нужно спускаться вниз. — Эмма поднялась и погладила сына по голове. — Мне очень жаль, что все так получилось с Альмой, — сказала она, — но, может быть, все еще образуется?

— Как? Такие вещи никогда не образуются.

— Она твоя дочь. Естественно, что ты думал, будто она святая, но дело в том, что в этом мире не слишком-то много святых.

Арчер поднялся.

— Мой отец часто повторял, что не оправдал надежды индейцев. Однако, если он и неудачник, то неудачник, достойный уважения. Я же — просто неудачник, и все тут.

Эмма резко повернулась к нему, и ее аметистовые глаза сверкнули, как в былые времена.

— Ну хватит! — сказала она. — Хватит заниматься самобичеванием, Арчер. Ты совершал в жизни ошибки — все мы ошибаемся, но ты отнюдь не неудачник. В этой семье нет неудачников. Это касается меня, тебя, это касается… — Она повернулась в сторону Дэвида и протянула ему руку, вспомнив сейчас тот день, когда он сделал ей предложение. — Особенно это касается моего любимого мужа. В чем-то мы все неудачники, однако терпя неудачу в одном, мы добиваемся успеха в другом, и так всю жизнь. А теперь пойдем-ка вниз, пора встречать гостей. — Она подала сыну другую руку, и они пошли к двери. — Но я намерена сделать так, чтобы Джимми был наказан. Может быть, я лишу его наследства в пользу его сестер. Они очень милые, особенно Алисия. Я должна хорошенько подумать. Ну, а пока в моем доме праздник, которого я ждала очень долго. Будем веселиться.

— Я хочу поблагодарить всех, кто счел возможным прийти сегодня ко мне, — говорила Эмма два с половиной часа спустя, когда последние блюда утонченного обеда были убраны со стола. — А теперь вам придется заплатить за те яства, что приготовил для нас Ален, и выслушать мою небольшую речь, хотя я обещаю вам, что она будет короткой. Дэвид собирался помочь мне в составлении речи, но немного простудился, что, конечно же, ложь: всем вам известно, что при каждом удобном случае я произношу речь.

Длинный овальный стол взорвался смехом, и в свете свечей засверкали драгоценные камни. В этом зале собрались сливки города Сан-Франциско: промышленные магнаты, крупные брокеры, общественные лидеры, а также мэр Сан-Франциско и несколько сенаторов от штата Калифорния. Эмма стояла во главе стола, ее седые волосы были зачесаны наверх, что придавало ей несколько напоминавший пуделя вид, который за многие годы стал чем-то вроде ее торговой марки.

— Я приехала в Сан-Франциско пятьдесят шесть лет назад, — продолжала Эмма. — Мне пришлось огибать Южную Америку вместе с моим дражайшим покойным отцом; мы плыли на корабле, который принадлежал моему первому мужу, Скотту Кинсолвингу. В те времена Сан-Франциско и городом-то в настоящем смысле этого слова не был. Помню, первым впечатлением, которое на меня произвел этот город, было: дыра. А Скотт тогда сказал: «Погоди, пусть этот город чуточку подрастет». И он был прав. Город вырос, теперь нас, жителей, почти полмиллиона, хотя в это трудно поверить. Говорят, что Калифорния — это штат будущего. Не исключаю, что те, кто так думает, окажутся правы. — Она сделала паузу, отпила воды. — Как бы там ни было, но в те годы мы все жили исключительно мечтами о лучшем будущем, — продолжала Эмма. — Мы мечтали о великом городе с больницами, отличными школами, хорошо работающими предприятиями, собственной оперой. И вот сегодня мы все это имеем; единственное чего у нас нет, это Музея изящных искусств. — Тут она лукаво улыбнулась. — И я намерена восполнить сей досадный пробел.

За столом раздались оживленные восклицания, глаза всех присутствующих обратились к развешанным по стенам замечательным картинам.

Рано утром 18 апреля город утопал в тумане и мглистой дымке. В десятиэтажном здании страховой компании «Золотой штат», расположенном на Монтгомери-стрит между Калифорния-стрит и Саттер-стрит, было темно. Далее по Монтгомери-стрит, в здании компании «Пасифик Бэнк энд Траст» горели всего два-три окошка, поскольку все двадцать четыре часа в сутки требовалось следить за многочисленными счетами банка и котировкой ценных бумаг как на бирже Сан-Франциско, так и на нью-йоркской бирже. Еще дальше по Монтгомери-стрит, в доме номер 15, где располагалась редакция «Таймс-Диспетч», свет горел во всех окнах: газетчики готовили утренний выпуск с кричащим заголовком: «Эмма дарит городу свои картины и музей!»

Театры уже опустели, однако в барах многочисленных отелей было битком народу: обожавшие вечеринки горожане и гости праздновали визит в Сан-Франциско великого Карузо и молодого Джона Барримора. На Ноб-Хилл сказочно богатый Джеймс Бен Али Хаггин давал ужин после театрального выступления певца, и ужин этот был почти такой же блестящий, как и прием, который устроила Эмма.