Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута Страница 115

- Не скажи - этот баран, похоже, старый был, - заметил Родульф и принялся ковырять в зубах ножом.

- Ты, Горм, прав. И ты, Щеня, тоже прав, - сказал Кнур, прожевав сыр. - Йормунрек - злыдень, каких поискать, даром что ума палата, только главный задвиг у Йормунрека даже не на том, что он злой или жестокий. Биргир, вон, тоже был жестокий. Или Гнупа. Но конунг наш - он вообще как будто не из этого круга.

- Точно! - в один голос воскликнули Щеня и Скегги.

- И закон не про него, клопотарабанистого ублюдодера, писан, - добавил Родульф, пристально изучая выковырянный из зубов кусок бараньей жилы на предмет приемлемости для повторного поедания.

- Твоя правда, - Горм присел рядом с Ханом, чтобы почесать пса за ухом. - Ему закон, клятвы, свои, чужие - как правила какой-нибудь игры. Если решит, что ты пешка, тобой запросто и пожертвовать можно. Вон, как раз у Биргира спросите. Какая щеночка! Чья это?

Последнее относилось к белому и почти шарообразному от пушистости существу, вбежавшему в помещение. Довольно крупный (полгода, если не больше) щенок подбежал к Хану, подогнул передние лапы, завертел хвостом, и тявкнул:

- Йарр?

Хан степенно, чтобы не терять достоинства, отложил кость в сторону, поднялся, выгнув спину, потянулся, и шагнул от хозяина к щенку, чтобы того обнюхать. Щенок, начисто лишенный степенности, подпрыгнул и лизнул огромного белого пса в морду.

- Йарр! - теперь уже утвердительно тявкнула «щеночка.»

Из соседней палаты раздалось шарканье ног. Это могла быть или старая экономка Сминта, или садовник Лекто, чуть помоложе, по рассказам других обитателей усадьбы, двинутый рассудком на том, что он знатный вельможа, происками врагов обреченный на заключение в собственном доме. Садовник, возможно, и вправду когда-то был переводчиком при дворе - он мог говорить на танском и венедском, правда, и тот, и другой звучали из его уст стародавне-витиевато.

- Могучий архон и доблестные кливанофоры севера, возлюбленные младшие братья гегемонии по разуму, - на этот раз почти по-тански возгласил садовник, опираясь на тяпку, как на посольский жезл. - Да пребудет с вами благословение Четырнадцати Сил!

Горм и его ватажники слушали, не перебивая: потакающих его в общем-то безобидным причудам, старичок мог угостить совершенно потрясающей дыней (гутанские и на соседней бахче не валялись) или грушами. Лекто продолжил:

- Пред входом в чертог вашего пиршества стоят Гирд сын Хьярранда, кормчий Осла Отлива - и вправду такое неблагозвучное название?

- Название как название, - обиженно отозвался знакомый Горму голос. - И даже со скальдическим созвучием.

- Иерофант Саппивок, посол к китам-убийцам и носитель исполинской выдры, и его ученик Неррет, пожиратель драгоценной красной рыбы, несущие письмо от благородного Хельги, архона Фрамиборга и предводителя племени морского дракона, и прекрасной Асы, анассы Винланда и хранительницы мира семи племен! - старичок стукнул тяпкой в пол и сделал шаг в сторону, наконец пропуская пришельцев.

- А выдра и вправду здоровенная, - признал Кнур.

Остров Хёрдле растянулся с северо-запада на юго-восток, очертаниями напоминая плывущее в этом общем направлении горбатое морское чудовище с угловатой мордой и длинным, слегка изогнутым хвостом. Бухта, куда возвращались участники набега, находилась примерно под подбородком морды чудовища, открываясь в Бифьорд к юго-востоку. На вершинах серых скал, поросших мхом, кое-где закрепились корнями ясени, чьи семена-крылатки принесли с юга ветры. Ветви недавно обосновавшихся на скалах неприхотливых деревьев с северной стороны были намного короче, чем с южной. Забрызганные кровью и нагруженные золотом и серебром воины шли молча, тяжело ступая по узкой тропе, вившейся вдоль склона. Спуск в бухту был крутым и извилистым, и один неосторожный шаг запросто мог стоить жизни, даже не будь камни увлажнены осенним дождиком, моросившим из низких свинцовых туч. Сожженные корабли Берг-Энунда уже ушли под воду. Две струйки дыма поднимались из наклоненных к корме труб Волка Бури, самого быстрого корабля в круге земном, ждавшего возвращения Эгиля под парами. Спуск стал более пологим, камни сменились крупным песком. Торфид нарушил молчание:

- Овцекоров-то зачем порубил?

- Чтоб знали! - неожиданно немногословно отозвался Эгиль.

Остаток пути к кораблю разговор и вовсе не клеился. Когда последний карл поднялся по сходням и вывалил сокровища на настил между прави́лом, Сын Лысого невесть с какой стати вперился во что-то на берегу. Там на песке белели куски лошадиного костяка - может, коню не повезло при выгрузке на берег, а может, он оступился на узкой тропе, поднимавшейся по скалам. Эгиль перешагнул через борт и, простучав сапогами по доскам, опустился на колени рядом с костями, очищая от песка череп.

- Чего это он? - спросил Оди из Гримсбю, присматривавший за водометами.

- Молчи и смотри! - буркнул Торфид.

Положив череп на песок, скальд подошел к зарослям орешника у подножия скалы, вытащил из ножен на правом бедре нож, и вырезал жердь примерно в три четверти сажени. С жердью в руках, Эгиль вернулся за лошадиным черепом и, подняв его с песка, отправился вверх по тропе. Впрочем, скоро он свернул с тропы и направился в сторону обращенного к материку скалистого мыса, прыгая по камням, как большеголовый горный козел, и лишь изредка помогая себе жердью. Добравшись до вершины мыса, Сын Лысого взял лошадиный череп и насадил его на жердь.

- Проклятие Йормунреку! - крикнул скальд.

Его крик подхватил ветер и отразил от скал, так что каждое слово донеслось до корабля повторенным трижды.

- Проклятие Йормунреку! Проклятие духам Хёрдаланда, Мёра, и Раумарики! Пусть все духи блуждают без дороги! Пусть ни один дух не знает покоя, пока конунг Йормунрек топчет наши земли!

Рад братоубийца,

Право в прах втоптавший,

Стать бичом для бондов,

Кров и край ограбив.

Виру мерой полной

Йормунрек заплатит,

Коль не мне, так миру -

Руны в том порука.158

С этими словами, Эгиль всадил нижний конец жерди в расщелину скалы. Затем он повернул череп на юг, в сторону материка, и стал резать на жерди руны. Вырезав последний знак, он уколол большой палец левой руки ножом и окрасил руны кровью. Неожиданно показавшаяся в просвете туч Сунна озарила Эгиля, жердь, и череп лучом. Над мысом двойной дугой повисла радуга.

- Нертус, - только и смог сказать Оди, поочередно коснувшись рукой лба, груди, и уда.

Спустившись обратно к Волку Бури, Эгиль поднялся по сходням и втянул их за собой.

- Куда теперь пойдем? - спросил Торфид.

- В Туле, отца увидеть, пока он не помер, и Асгерд, пока меня не убили.

Подковки на сапогах Горма постукивали по камням набережной. Сапоги недавно стачал Каппи, чтобы переплюнуть гутанского сапожника Сегго. Помимо ножен в одном голенище, они были снабжены парой подпружиненных лезвий, спрятанных в подошвах, и притом сидели, как влитые. Еще несколько дней назад, ярл шел бы на зов конунга вверх во дворец, а не вниз к гавани, но после того, как пожелавшие остаться неизвестными доброжелатели отправили во дворец подарок в виде бочки дыхания дракона (ночью, из камнемета, с зажженным фитилем), Йормунрек внезапно решил, что этлавагрская роскошь ему надоела, и перебрался обратно в свой покой на Кормильце Воронов. Решение было крайне своевременным - в городе начались распри между двумя воровскими братствами, главарь одного из которых якобы был ярлом, приближенным к низверженной красной владычице. Это братство отреклось от поклонения Одину, в то время как второе братство клялось его именем. Разногласие вызвало резню, в ходе которой члены обоих братств стремились как к взаимному истреблению, так и (вне зависимости от их отношения к восставшему северному богу) к уничтожению подвернувшихся танов, нуитов, сноргов, гутанов, и венедов, известных туземцам под совершенно необоснованно обобщенным и крайне нелестным именем «варвары.»

Поводом для отречения первого воровского сообщества от Одина стали слухи, что красная владычица Тира не погибла, а вопреки Одиновой воле спаслась из пучин милостью Калидофоро, как этлавагрцы называли Эгира. Учитывая, что отдельные куски корабля владычицы долетели до судов, находившихся в двух рёстах от места взрыва, последнее было крайне маловероятно. Дева, оставшаяся в роду последней, ведет в бой отцовских домовых карлов, чтоб защитить кров, и гибнет в волнах вместе со всей дружиной. Чрезвычайно достойная смерть, вызывающее вящее уважение и светлую печаль. Горм даже начал о ней что-то складывать. Настроение ярла было существенно приподнято вестями от отца и мачехи, не говоря уже о брате и сестричке, вместе со знаменитым Ушкуем объяснившим тайну исчезновения энгульсейских кнорров и то ли открывшим, то ли заново открывшим целый материк. Конечно, паршивцы тут же отправились обратно во Фрамиборг, не говоря уже о том, что свадьбу сыграли наспех, наполовину тайно, и, естественно, не познакомив старшего брата со всеми захваленным женихом, заломавшим медведя и бегом догоняющим оленей.