Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица Страница 12

– Почему бы тебе не взять с них пример? – спрашивает он меня. – Тебе бы следовало почитать отца, а не издеваться над ним.

– Я стараюсь. Разве я не заказал массу завтраков со шведским столом?

– Да, – соглашается он, – это, по крайней мере, шаг в правильном направлении. Хотя тебе еще многому предстоит научиться.

Кстати о завтраках, Лео явно всерьез проголодался, что вообще-то не слишком странно, поскольку уже третий час.

– Скоро надо будет остановиться и поесть, – говорю я.

– Что? – удивляется отец. – Опять?

– Мы с самого утра ничего не ели.

– Ничего подобного. Разве мы не ели мороженое в Сёдерчёпинге?

– Мороженое ел ты, а мы нет. И кстати, мороженое – это не еда.

– Ты говоришь как моя жена, – возмущается отец. – К тому же мы еще ели лакричные конфеты. На них вполне можно немного продержаться.

– Четыре конфетки – это не еда, – возражаю я, начиная действительно напоминать себе маму.

– Мне этого достаточно, – говорит отец. – Не понимаю, почему вам надо все время есть.

– Это называется ланчем.

– Если станете продолжать в таком духе, будете выглядеть как шары.

– Лео девять лет, и ему необходимо обедать. И кстати, от регулярных приемов пищи не жиреют. Если, конечно, не сидеть сиднем.

Будучи не в силах сдержаться, я разражаюсь длинной, несколько нравоучительной тирадой о важности сбалансированного питания для хорошего самочувствия. Когда я заканчиваю, отец смотрит на меня таким взглядом, какой бывает у посетителей зоопарков, увидевших какое-нибудь особенно удивительное животное. Например, утконоса.

– Вот оно что, – произносит он. – Хотя я все равно не понимаю, почему вы вечно так голодны. Может, у вас глисты?

– Глистов у нас нет, а в регулярном питании нет ничего плохого, – мрачно отвечаю я.

– В таком случае я с удовольствием съем еще конфетку.

– Они закончилась, – говорю я. – Ты все съел.

– Вот как, – вздыхает отец. – Ну, тогда я еще немного вздремну.

И он в самом деле засыпает.

Вы, возможно, слышали, что в тибетском буддизме существует направление, которое называется crazy wisdom[19], и, насколько я понимаю, оно ставит своей задачей просвещение людей путем сбивания их с толку. Нарушая общепринятые нормы и используя неожиданные методы, учеников будто бы подводят к пониманию истинной природы мира. Этот метод также хорош, если человек, подобно наиболее известному мастеру данного направления Чогьяму Трунгпе, является реинкарнированным ламой, но тем не менее хочет пить спиртное и спать с множеством разных женщин. Впрочем, человек, представлявший собой лицо этого движения и распространявший его идеи в США в 1970-е годы, был далеко не первым, кто верил, что растерянность может привести к пробуждению и сомнениям, а затем к ясности. Истории о подобных святых безумцах встречаются в народных сказках во всех концах мира. Наиболее широко известны рассказывающиеся по всему Среднему Востоку истории о Ходже Насреддине. В одной из них, которая мне особенно нравится, Ходжу пригласили в одну деревню прочесть проповедь. Он вышел к собравшемуся на площади народу и стал ждать, пока наступит тишина. А потом спрашивает:

– Вы знаете, о чем я собираюсь рассказывать?

– Нет! – кричит народ.

– Вот как, – говорит Ходжа Насреддин и объясняет, что в таком случае у него нет желания читать проповедь, раз народ настолько не заинтересован, что даже не потрудился узнать, о чем он будет рассказывать.

И с этим он удаляется.

Народ деревни считает ситуацию страшно неловкой и всячески умоляет его вернуться и предпринять новую попытку. Ходжа Насреддин соглашается и на следующий день вновь появляется на площади.

– Вы знаете, о чем я собираюсь рассказывать? – спрашивает он.

– Да! – кричит народ.

– Вот как, – говорит Ходжа Насреддин и объясняет, что в таком случае не хочет тратить их драгоценное время на рассказ о том, что им уже известно.

Тут жители деревни, как вы понимаете, окончательно растерялись. Несмотря на это, они пригласили мудреца еще раз. Теперь они уже основательно подготовились, составив план, как заставить его рассказать то, что он собирался. Поэтому, когда Ходжа Насреддин на следующий день предстал перед ними, они точно знали, как им действовать.

– Вы знаете, о чем я собираюсь рассказывать? – спросил он.

– Да! – закричала половина собравшихся.

– Нет! – закричала вторая половина.

Ходжа Насреддин немного помолчал, глядя на деревенский народ, а затем сказал: – Вот как, но в таком случае та половина, которая знает, о чем я собираюсь говорить, может рассказать той, которая не знает.

И с этим он удалился.

О том, является ли мой отец шведским аналогом Ходжи Насреддина, мы, пожалуй, умолчим, но он так меня запутывает, что я никогда толком не понимаю, что он имеет в виду и говорит ли он всерьез или в шутку. И хотя порой его манера развлекает, через какое-то время она может стать немного утомительной для такого не вполне просвещенного человека, как я. Поэтому иногда я предпочитаю способ общения, принятый в семье мамы, – он куда более воодушевляющий. Там не прибегают к скрытой иронии или дипломатическим уловкам, а говорят без обиняков. Все как есть или, по крайней мере, как оно представляется данному человеку. Ибо если у тебя есть свое мнение, его следует высказывать. Независимо от того, касается оно чьей-то неудачной прически или того, что кто-то из родственников чуть слишком располнел. Такая форма общения, естественно, тоже иногда несколько напрягает, но во всяком случае тут не возникает никаких сомнений по поводу того, что о тебе думают. А это прямая противоположность шведскому коду беседы, когда первейшая цель, судя по всему, – ни в коем случае не обнаружить своего истинного отношения к собеседнику.

Этот феномен хорошо определил мамин брат, когда мы с ним встретились некоторое время тому назад. Он сказал, что в детстве никогда толком не понимал, что происходило дома у его друзей. Были их родители в хорошем настроении или в плохом. Радовались они его приходу или хотели от него побыстрее отделаться. По ним было не видно. Вычислить настроение моей бабушки, по его словам, было по сравнению с этим детской игрой.

– Никаких проблем не возникало. Если тебе, как только ты переступал порог, давали пощечину, ты сразу знал, что мама в плохом настроении.

В семье бабушки Хельги всегда присутствовала масса эмоций и жизнь била ключом. Их дом был вечно полон народа: люди приходили в гости, ели и оставались ночевать. Причем в таких количествах, что моя мама с сестрой и братом в шутку называли свой дом “Отель Лахманов”. У них гостили родственники, друзья и покупатели магазина автомобильных радиоприемников, которых дедушка приглашал домой поужинать. И всегда, как любит говорить бабушка, оставалось много грязной посуды и велись такие громкие споры, что соседи обычно приходили убедиться, что они не дерутся.

Да, в доме маминых родителей жизнь действительно всегда била ключом. Настолько, что дедушкин отец, торговец Вильгельм Лахман, под конец не выдержал. А ведь к этому времени ему довелось повидать в жизни многое. Его магазин в Бреслау бойкотировали, а затем отобрали. Он выжил, побывав в Бухенвальдском концлагере. И за день до начала Второй мировой войны, оставив дом и все имущество, вместе с женой Хертой бежал в направлении Италии. Организовать это было нелегко. Супруги остались без денег, а доступа к своим накоплениям они не имели, поскольку немцы заморозили их счета. Бегство стало возможным лишь благодаря родственнику из США, который положил на их имя некую сумму в итальянский банк. Пара собиралась пересечь границу, забрать деньги и затем каким-нибудь образом добраться до Палестины.

Поначалу все шло по плану. Дедушкиным родителям удалось попасть в Италию и забрать положенную на их имя сумму. Дальше получилось хуже. Оказалось, что у Херты рак, и она быстро начала слабеть.

Херта Лахман умерла в Триесте. Муж похоронил ее и отправился пешком через всю страну. Он миновал немецкие и английские воинские подразделения и наконец добрался до лагеря беженцев в Бари. К тому времени Вильгельму было почти шестьдесят лет, и как ему удалось выдержать переход длиной более тысячи километров, неизвестно. Эти истории он унес с собой в могилу. Каким-то образом он все-таки уцелел и отправился на пароходе в Палестину, но на границе его не пропустили, и он угодил в лагерь беженцев на Кипре. Там он просидел больше года, прежде чем дедушкиному старшему брату Георгу удалось переправить его в землю обетованную.

В Палестине Вильгельм поселился у дочери Марианны (которая сумела эмигрировать через “Молодежную алию”), но после гибели Георга ему захотелось повидаться с остальными детьми. Мой дедушка с братом Хайнцем откладывали каждую крону и в конце концов смогли привезти своего отца сюда. Швеция Вильгельму очень понравилась, и через три года, когда ему исполнилось семьдесят, он снова приехал к сыновьям. После третьего посещения, в 1956 году, ему захотелось остаться в Швеции навсегда.