П.А.Сарапульцев - Смысл жизни человека и государства Страница 14

Для того чтобы решить вопрос имеются ли нарушения правозаконности в нашем государстве необходимо установить: соблюдаются ли в нём основные принципы правозаконности.

Первый принцип правозаконности заключается в том, “что во всех своих действиях правительство связано твёрдо установленными и заранее доведёнными до всеобщего сведения правилами; а это позволяет человеку предугадывать, как власти в известных обстоятельствах используют аппарат принуждения, и, исходя из этого, с достаточной уверенностью планировать свои действия”. И именно поэтому “в условиях господства правозаконности правительство лишено возможности свести на нет результат чьих-то индивидуальных усилий, действуя ad hok (специально для данного случая)”.

Но практически все проводимые социологические опросы, как отечественных, так и зарубежных инвесторов показывают, что одной из основных проблем бизнеса в нашей стране является отсутствие уверенности в завтрашнем дне, поскольку практически невозможно предугадать, как изменятся в ближайшее время те или иные требования государства к его ведению, и те или иные законные или подзаконные акты.

Ещё одно важное “различие между правозаконностью и деспотизмом. В первом случае роль правительства ограничивается установлением правил пользования имеющимися ресурсами; для каких целей будут использованы эти ресурсы - решают сами индивидуумы. Во втором - правительство решает, для каких конкретно целей использовать средства производства”.

Примером подобного нарушения принципа правозаконности, несомненно, является создание государством авиастроительных и судостроительных холдингов, объединяющих расположенные в различных концах нашей обширной страны заводы и конструкторские бюро, что, естественно, не может не привести к снижению или даже исчезновению конкуренции внутри соответствующей отрасли, поскольку решение о выборе, как конструктора, так и самого продукта будет “неизбежно зависеть от обстоятельств, и при принятии такого рода решений всегда будет необходимо уравновешивать интересы всевозможных лиц и группировок. В конечном счёте, решение в пользу тех или иных интересов будет зависеть от чьих-то личных взглядов, которые таким образом станут составной частью законов страны”.

Наконец нарушение принципа правозаконности в авторитарном государстве может осуществляться как путём выборочного, избирательного применения существующих законов, так и путём законодательного оформления преференций для той или иной группы лиц или даже целого класса. “Это означает, что применение правительственного аппарата насилия в нём больше не будет ограниченно и обусловлено заранее установленными правилами”. Но “предоставив правительству неограниченную власть, можно юридически узаконить любое, самое произвольное установление, и … породить самый законченный деспотизм”.

Самым ярким примером избирательности Российского правосудия является его отношения к двум миллиардерам нуворишам: Михаилу Ходорковскому и Роману Абрамовичу. Ходорковский, принимавший участие в политической жизни страны не на стороне государственной власти, по решению ставшего нарицательным басманного суда не только лишился практически всего состояния, но и оказался за решёткой. Причём предвзятость правосудия подтверждается уже тем, что “как только активы ЮКОСА меняли собственников, суды сразу же пересматривали прежние решения о взыскании “налоговых долгов” ЮКОСА” (41).

В то же время у лояльного к власти, поддерживающего дружеские отношения с президентом олигарха Романа Абрамовича в сентябре 2005 года было выкуплено 75% акций за 13,7 млрд. долларов (59).

Причём “государство вообще могло не покупать “Сибнефть” (на момент продажи это была самая маленькая из российских вертикально интегрированных нефтяных компаний с падающей добычей). В конце концов, могло заплатить за неё существенно меньшую цену - с учётом того, что в своё время Абрамович приобрёл контроль над компанией за 100 млн. долларов.

Однако “Сибнефть” купили по максимально возможной, искусственно взвинченной цене (60), причём половина покупки была профинансирована напрямую государством” (41).

В качестве обобщающего подтверждения несоблюдения правозаконности в настоящее время является то, что “Россия завоевала сомнительное первенство по обращениям граждан в Страсбургский суд по правам человека. Более пятой части всех обращений в этот суд поступает из России, при этом государство проиграло гражданам более 90% дел” (41).

Итак, появление и даже укрепление авторитаризма в последнее десятилетие несомненно имеет место в жизни Российского государства. Интересно, что скорее всего именно понимание факта появления этого феномена в России и привело к потребности введения совершенно нового в политической терминологии понятия “суверенная демократия”. Что же реально представляет собой суверенная демократия? В принципе это просто дурная формулировка названия государства, пытающегося построить или хотя бы декларирующего строительство реальной демократии в посткоммунистическом коммунальном обществе.

Особенностью этого официально демократического общества является то, что в нём большинство людей не понимает сути терминов демократия и либерализм, поскольку им с детских лет внушалось, что буржуазная демократия - это ложь, придуманная для одурачивания простых людей. Больше того в нём не менее половины людей старшего возраста воспринимает Сталина как гения всех народов. Наконец, в этом обществе у значительной части населения уровень жизни остаётся ниже прожиточного минимума, но бедняки винят за это не истинного виновника (многолетнее строительство утопического общества, разорившее некогда богатую страну), а новую власть. И вот все эти люди имеют право голоса при выборе законодательной и исполнительной власти. То есть реально в этом обществе господствует не демократия, а охлократия. И если эта охлократическая часть населения будет иметь реальную возможность принимать решения, то общество быстро и неотвратимо скатится назад, в нашем случае в тоталитарный коммунистический режим.

Чтобы этого не случилось, нужен авторитарный режим с почитаемым авторитетным лидером, который не хочет возвращать общество в коммунизм, но охлократическое большинство преклоняется перед ним и верит ему на слово. Как очень верно подметил ещё Джон Мильтон: “Несомненно, справедливее, если уж дойдёт до применения силы: меньшему числу принудить большее сохранить свободу (в чём не может быть для них зла), нежели большему, из угождения собственной подлости, обречь меньшее на оскорбительную участь таких же, как они, рабов”.

Интересно, что понимания обязательности авторитарного периода в государствах, которые ещё только пытаются вырваться из последствий авторитаризма или тоталитаризма, нет в большинстве демократических государств, политики которых до сих пор по детски наивно верят, что введение всеобщего голосования тут же превратит любое, даже доисторическое общество в современное буржуазно-демократическое государство.

В России же большинство политиков, пусть и не всегда осознанно, понимают необходимость этого периода, но признаваться в его наличии им до ужаса не хочется.

Отсюда туманные определения этого термина, как, например, у главного редактора журнала “Политический класс” Виталия Третьякова (51): “Концепция “суверенной демократии”… предполагает лишь то, что Россия развивает демократические институты, во-первых, с учётом своих исторических традиций, конкретных реалий современной обстановки и темпами и в сроки, которые она сама определяет; во-вторых, при этом она совершенно исключает внешнее вмешательство в свои внутриполитические дела и процессы, а также претендует на самостоятельную и независимую внешнюю политику, определяемую, прежде всего, национальными интересами самой России”. И если второй тезис автора вообще никакого отношения к “суверенной демократии” не имеет, поскольку является естественным постулатом политики любого независимого государства, то вот первый тезис, несомненно, требует расшифровки: на какие всё-таки традиции надо равняться - имперские и самодержавные царской России или тоталитарные карательные большевистской?

Больше того официальным политикам не хочется, чтобы о наличии авторитаризма в России догадывались и тем более возмущались им и их будущие возможные избиратели. Поэтому, когда оказывается, что, почему то не всем гражданам, живущим в российском государстве суверенной демократии, нравится, когда кандидата в будущие президенты выбирает действующий президент, да ещё и договаривается предварительно с этим кандидатом о своём месте в государственном устройстве после выборов, а потому “в либеральной среде стало модно интересоваться и восхищаться американскими выборами. Особенный восторг вызывают праймериз. Простые люди-де не только выбирают президента, но и отбирают кандидатов в президенты”, то приходится жёстко поучать недовольных и “безграмотных” либералов: “Американская демократия - изнутри олигархия. Так же, как любая другая современная демократия” (61).