Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] Страница 15

Я былъ почти ребенкомъ, когда слова эти коснулись моего слуха, подросткомъ, въ которомъ ключемъ била молодая жизнь, безпомощный въ своемъ невѣдѣніи. Я никогда не забылъ ихъ, хотя сокровенный смыслъ ихъ такъ-же ускользалъ отъ меня, какъ значеніе гимна жреца отъ младенца, который улавливаетъ лишь одну гармонію музыки Въ теченіе долгихъ годовъ физическаго роста, призывъ Царицы Лотоса, обращенный къ моей душѣ, смутно звучалъ въ темныхъ глубинахъ моего сознанія. Жизнь моя была отдана въ руки людей, поработившихъ и духъ мой, и тѣло, тяжелыми узами сковавшихъ мою душу. Я былъ рабомъ; но въ то время, какъ тѣло покорно отдавалось руководительству своихъ безжалостныхъ владыкъ, въ душѣ жило сознаніе возможности свободы подъ открытымъ небомъ. Но, несмотря на мое слѣпое повиновеніе и на то, что я отдавалъ свои физическія силы и душевныя способности для достиженія низкихъ цѣлей жрецовъ оскверненнаго храма, въ сердцѣ я свято хранилъ память о прекрасной Царицѣ, а въ умѣ моемъ ея слова были начертаны неизгладимыми огненными буквами. По мѣрѣ того, какъ я становился старше, безнадежная тоска все больше грызла душу мнѣ, а слова эти, горѣвшія въ ней звѣздой, бросали загадочный свѣтъ на мою постылую жизнь. И чѣмъ больше я сознавалъ это, подъ вліяніемъ развивавшагося разума, тѣмъ тяжелѣе становилось чувство утомленія, которое, какъ отчаяніе или смерть, закрывало отъ меня всю красу міра. Изъ веселаго ребенка, жизнерадостнаго созданія, какъ-бы насквозь пропитаннаго солнечнымъ сіяніемъ, я превратился въ печальнаго юношу съ грустными, полными слезъ, очами, изболѣвшее сердце котораго таило въ себѣ лишь на половину имъ самимъ сознаваемыя повѣсти горя, грѣха и стыда, Иногда, блуждая по саду, я подходилъ къ пруду лотосовъ и съ нѣмой мольбой глядѣлъ на тихія воды его, втайнѣ надѣясь на появленіе чуднаго видѣнія. Но оно не показывалось, ибо невинность дѣтства ужъ была мной утрачена, а мощи возмужалости я еще не достигъ…

Книга II.

Глава I.

Я лежалъ на травѣ, въ саду храма, подъ широко вѣтвистымъ деревомъ, распространявшимъ густую тѣнь вокругъ себя; всю предыдущую ночь я провелъ въ святилищѣ, служа посредникомъ между духомъ мрака и его жрецами, въ результатѣ чего я сильно переутомился, такъ что прилегъ здѣсь и заснулъ, убаюканный нѣжнымъ тепломъ воздуха въ саду. Теперь я проснулся, весь охваченный какой-то странной грустью; я вдругъ ясно понялъ, что юность моя прошла безвозвратно и что она ни разу не согрѣла меня огнемъ счастья.

По оба стороны меня было по молодому жрецу; одинъ обвѣвалъ меня широкимъ листомъ, который онъ сорвалъ съ осѣнявшаго насъ дерева, а другой, опершись локтемъ въ землю и подперевъ голову рукой, задумчиво смотрѣлъ на меня. У него были большіе темные глаза, съ мягкимъ выраженіемъ добродушнаго животнаго; я часто любовался его красивою наружностью и теперь мнѣ пріятно было видѣть его около себя. Едва я, проснувшись и поднявъ отяжелѣвшіе вѣки, устремилъ утомленный взоръ на него, какъ онъ сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Ты слишкомъ засидѣлся въ храмѣ. Нельзя-же убивать себя храмовыми церемоніями, хотя-бы ты одинъ могъ придать имъ и смыслъ и жизнь… Не хочешь-ли пойти съ нами въ городъ, попробовать чего-нибудь другого, не имѣющаго ничего общаго съ атмосферой храма?

— Да вѣдь намъ нельзя! — возразилъ я.

— Нельзя? — презрительно протянулъ Маленъ. — Что-же ты полагаешь? Что мы здѣсь — узники?

— А если-бы намъ и удалось выбраться отъ сюда, народъ насъ узнаетъ, а жрецамъ не разрѣшается смѣшиваться съ мірянами.

— Не узнаютъ насъ міряне! — проговорилъ онъ съ веселымъ смѣхомъ.

— Агмахдъ далъ намъ волю и научилъ насъ искусствамъ магіи. Итакъ, если хочешь, ступай съ нами: мы идемъ.

Оба жреца встали и протянули руки, чтобы помочь и мнѣ подняться; я вскочилъ на ноги и поправилъ свою смятую бѣлую одежду.

— Развѣ мы останемся въ этихъ платьяхъ? — спросилъ я.

— Да, да, только никто не признаетъ въ насъ жрецовъ; благодаря Агмахду, мы по желанію, являемся нищими или князьями. Пойдемъ!

Я не менѣе ихъ былъ въ восхищеніи отъ предстоявшаго намъ приключенія, и мы втроемъ побѣжали черезъ садъ; вскорѣ мы добрались до продѣланной въ стѣнѣ калитки, которую Маленъ легко открылъ, едва дотронувшись до нея, и мы очутились внѣ храма.

Мои товарищи, смѣясь и разговаривая на ходу, почти бѣгомъ направлялись къ городу; я шелъ рядомъ, стараясь, поспѣть за ними и прислушивался къ ихъ бесѣдѣ, изъ которой мало что понималъ. Повидимому, они хорошо знали городъ, представлявшій для меня не больше, какъ имя, хотя и я проходилъ когда-то черезъ него съ матерью, будучи еще босоногимъ, деревенскимъ мальчишкой. Теперь-же, насколько я могъ судить изъ бесѣды товарищей, мнѣ предстояло попасть въ богагые дома и встрѣтиться съ веселыми, счастливыми людьми, и мысль объ этомъ меня пугала. Между тѣмъ, мы всѣ спѣшили впередъ и попали на одну изъ самыхъ людныхъ улицъ, по которой, взадъ и впередъ, сновали жизнерадостные люди въ роскошныхъ одеждахъ, тогда какъ въ выходившихъ на нее лавкахъ, казалось, торговали однѣми лишь дорого стоющими вещами, золотыми и серебряными издѣліями и драгоцѣнными камнями. Черезъ большія ворота мы попали во дворъ, отсюда въ просторныя мраморныя сѣни, посрединѣ нихъ билъ красивый фонтанъ, а по стѣнамъ стояли большія цвѣтущія растенія, распространявшія сильный пряный запахъ.

Мы поднялись по широкой мраморной лѣстницѣ, ведшей изъ сѣней во дворецъ, до площадки, гдѣ Маленъ открылъ двери, и очутились въ великолѣпной палатѣ, задрапированной парчей, въ которой за большимъ столомъ сидѣли люди, пили вино и ѣли лакомства; ихъ пышныя одежды и надѣтыя на нихъ драгоцѣнности ослѣпили меня. Воздухъ былъ пропитанъ благоуханіемъ духовъ и оглашался веселыми звуками рѣчей и смѣха. При нашемъ входѣ изъ-за стола поднялись три прелестныя женщины, которыя привѣтствовали насъ и, взявъ за руки, посадили рядомъ съ собой.

Спустя нѣсколько мгновеній можно было подумать, что мы весь пиръ провѣли здѣсь съ этимъ обществомъ, такъ скоро мы сошлись со всѣми гостями и такъ непринужденно примѣшивали свои голоса и смѣхъ къ общему шуму. Не знаю, было-ли тому причиной душистое вино, выпитое мной, или волшебное прикосновеніе хорошенькой ручки, которая часто опускалась на мою, лежавшую на вышитой скатерти, руку, но только въ головѣ у меня стало какъ-то странно легко; я свободно говорилъ о такихъ вещахъ, о которыхъ до настоящаго времени не имѣлъ ни малѣйшаго представленія, и смѣялся отъ души такимъ рѣчамъ, которыя за часъ до того показались-бы мнѣ скучными, такъ какъ смыслъ ихъ былъ-бы мнѣ непонятенъ. Сидѣвшая рядомъ со мной женщина положила свою руку въ мою, и, повернувшись къ ней, чтобы взглянуть на нее, я замѣтилъ, что она прильнула ко мнѣ. Лицо ея, сіявшее красотой и молодостью и пышный нарядъ смутили меня, и я почувствовалъ себя мальчикомъ передъ ней. Она казалась очень юной, моложе меня; но эта дѣвочка по годамъ была женщиной по неотразимой силѣ чаръ, такъ она была красива и мила. Я глядѣлъ въ ея чудныя очи, и мнѣ чудилось, будто я давно и хорошо знаю ее, что чары ея мнѣ знакомы и вслѣдствіе этого еще неотразимѣе. Сначала я плохо понималъ смыслъ ея рѣчей, въ корыя на самомъ дѣлѣ не вслушивался; но затѣмъ, по мѣрѣ того, какъ я удѣлялъ имъ все больше вниманія, онѣ стали мнѣ ясны. Она говорила о своей тоскѣ по мнѣ въ мое отсутствіе, о своей любви ко мнѣ и о томъ, какъ устала она отъ всѣхъ другихъ людей и отъ всего земного.

— До твоего появленія въ этой палатѣ, она казалась мрачной и безмолвной — разсказывала она. — На пиру не было веселья для меня, и смѣхъ пирующихъ, достигая моего слуха, превращался въ рыданія удрученныхъ горемъ людей. Мнѣ-ли, молодой, сильной, съ сердцемъ, охваченнымъ любовью, предаваться унынію? Нѣтъ, нѣтъ, не мнѣ! Ахъ, супругъ, возлюбленный, не покидай меня вторично! Останься со мной! Страсть моя придастъ тебѣ силы, чтобы свершить назначенное тебѣ судьбой дѣло!

При этихъ словахъ, я внезапно вскочилъ съ сидѣнія, крѣпко стиснувъ ея руку въ своихъ.

— Ты права! — воскликнулъ я. — Напрасно я до сихъ поръ пренебрегалъ тѣмъ, чѣмъ жизнь красна! Признаюсь, что твоя красота, а вѣдь она принадлежитъ мнѣ, — совершенно изгладилась изъ моей памяти. Но теперь, когда мои глаза снова увидѣли тебя, я не поминаю, какъ могъ находить красоту въ чемъ-нибудь другомъ, земномъ или небесномъ!

Въ это время, среди пораженныхъ моими словами гостей, произошло смятеніе; они повскакали изъ-за стола и съ поразившей меня поспѣшностью выбѣжали изъ палаты всѣ, за исключеніемъ обоихъ молодыхъ жрецовъ, глаза которыхъ обратились ко мнѣ; они показались мнѣ серіозными и разстроенными и медленно поднимались съ своихъ мѣстъ.

— Ты что-же это? Не хочешь возвращаться въ храмъ? — обратился ко мнѣ съ вопросомъ Маленъ.

Въ отвѣтъ я сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.