И. Халатников - Дау, Кентавр и другие Страница 16

В 30-е годы Н.И. Бухарин, после того, как он был выведен из Политбюро, был назначен главным редактором газеты «Из­вестия» и по совместительству руководил Советом по науке. Ландау решил изложить свои идеи Н.И. Бухарину и встретил­ся с ним в Москве в конце 1935 г. К тому времени Н.И. Буха­рин закончил писать Сталинскую Конституцию, и у него было время подумать об образовании. Он внимательно вник в идеи Ландау, одобрил их и, естественно, много говорил о Конститу­ции. Он предложил Ландау написать статью для «Известий», что тот и сделал. В результате 23 ноября 1935 г. появилась статья Ландау «Буржуазия и современная физика». Эта статья, не­смотря на «революционную фразеологию» интересна и в наше время. По возвращении с этой встречи Ландау оставался под сильным впечатлением от беседы с Бухариным. Особо силь­ное впечатление на него произвели обещанные народу сво­бодные выборы. В начале 1936 г. он своему другу Н.Н. Мейма­ну с усмешкой говорил: «Неужели Сталин не понимает, что при свободных выборах его никогда не изберут?» Ландау пове­рил в свободные выборы? Или, используя его любимое выра­жение — «попался на удочку классового врага».

А ведь он нас всех предупреждал: не попадаться!

Наступил 1937 год, известный как «год большого террора». В Харькове начались аресты. В Харьковском ФТИ среди арес­тованных был и ближайший друг Ландау физик-эксперимен­татор Лев Шубников, который уже имел за своими плечами открытие в физике металлов, носящее его имя. Самого Ландау уволили из Харьковского университета. Стало ясно, что оста­ваться дальше в Харькове опасно. И здесь, как нельзя кстати, было получено приглашение от П.Л. Капицы возглавить теоротдел в его институте в Москве. Ландау переехал в Москву, а в Харькове тем временем начались преследования его молодых сотрудников. Первой жертвой стал самый яркий среди них — И. Померанчук. Он был исключен из комсомола «за связь с Ландау». На общем собрании в Харьковском университете рек­тор, говоря о Померанчуке, заявил: «Нам не нужны такие виндеркунды». Померанчуку и еще нескольким ученикам Ландау удалось сбежать из Харькова в Москву и устроиться в Коже­венный институт преподавать физику. Через год Померанчук представил в ученый совет Кожевенного института для защи­ты кандидатскую диссертацию, содержащую решение ориги­нальной задачи из области релятивистской квантовой механи­ки. Защита проходила на общеинститутском ученом совете, где большинство составляли специалисты кожевенной промыш­ленности и преподаватели марксизма. Последние попытались критиковать работу Померанчука. Дискуссию остановил рек­тор института, бывший дипломат, сказав: «Прошу помнить, что заниматься теоретической физикой — это не кожу дубить». Через несколько лет И. Померанчук занял в теоретической физике ведущую позицию и возглавил теоретический отдел в Институте теоретической и экспериментальной физики, орга­низованном А.И. Алихановым. Этот отдел был фактически филиалом теоротдела Ландау.

Самого Ландау «карающий меч» все-таки настиг уже в Москве. За неделю до первомайской демонстрации 1938 г. он был арестован по обвинению в подготовке активных контр­революционных действий. Целый год он содержался в Лубян­ской тюрьме и был освобожден по ходатайству П.Л. Капицы, взявшего его на поруки. «Дело Ландау» было закрыто лишь в 1990-м году. Его друг Лев Шубников, арестованный в Харькове в 1937 г., был расстрелян через три месяца после ареста.

Вернемся к харьковскому периоду жизни Ландау. Лекции, которые он начал читать в Харьковском университете, сразу же привлекли к себе внимание студентов. Можно себе пред­ставить очарование, которое вызывала личность Ландау. К тому же это было время, когда теоретическая физика пожинала плоды своего золотого века. Квантовая механика уже была создана, но оставалось широкое поле для ее приложений. В частности, та область, которую мы называем квантовой теорией твердого тела, только начинала развиваться. Общительность и доступ­ность Ландау, его постоянная готовность обсуждать физиче­ские проблемы — все это сразу привело к образованию кружка молодых физиков и студентов, желавших работать с ним. Од­нако не все из них имели достаточную подготовку в теорети­ческой физике, Ландау видел это. Он уже тогда хорошо пред­ставлял себе теоретическую физику как некую единую науку, имеющую свою логику, которую можно сформулировать на базе некоторых общих принципов. Эти идеи он воплотил в форме курса теоретической физики, написанного совместно с Е.М. Лифшицем. План курса теоретической физики был оформлен Ландау в виде программы теоретического миниму­ма, включавшей также и ряд математических разделов, знание которых необходимо каждому физику-теоретику. Теперь мо­лодые люди, желавшие работать с Ландау, должны были сдать ему экзамены по программе теорминимума, который позже, уже в Москве, в Институте физических проблем П.Л. Капица шутя назвал «техминимумом».

Хотя о теоретическом минимуме Ландау уже не раз писа­лось, я здесь останавливаюсь на его истории потому, что созда­ние теорминимума послужило основой для возникновения того, что называют школой Ландау. Практически все его ученики и сотрудники, образовавшие эту школу, прошли через теорминимум. Школа Ландау возникла не стихийно, она была задумана, запрограммирована, как теперь говорят, и теорминимум стал механизмом, позволявшим производить в течение многих лет селекционную работу — собирание талантов. Из школы Ландау вышло много известных советских физиков-теоретиков. Неко­торые из них возглавили после другие школы, придав им свой, специфический характер. Постепенно с развитием теоретиче­ской физики школа Ландау также эволюционировала. Однако мне сначала хотелось бы остановиться на стиле работы Ландау и его учеников в первые послевоенные годы, когда мне посча­стливилось у него учиться и сотрудничать с ним.

Прошу читателей извинить меня за некоторые подробности личного характера, которые мне придется привести, но они, как мне кажется, дают некоторое представление о стиле рабо­ты Ландау. Впервые я познакомился с ним осенью 1940 г., когда приехал к нему в Институт физических проблем (ИФП) с пись­мом от моего первого учителя — профессора Днепропетров­ского университета Б.Н. Финкельштейна — для сдачи теоре­тического минимума. В два приема, осенью 1940 и весной 1941 г., я его сдал. У нас в Днепропетровске студенты-физики знали о теорминимуме. Студенты более ранних выпусков ез­дили в Харьков, где готовили дипломные работы и сдавали теорминимум. Преподавание теоретической физики в Дне­пропетровском университете строилось на основе харьковских лекций Ландау. Можно сказать, не боясь штампа, что слава Ландау тогда уже гремела. Как я уже писал, после сдачи мною последнего экзамена Ландау дал мне рекомендацию в аспи­рантуру. Но началась война, которая помешала мне сразу на­чать учебу. Осенью 1945 г. я был зачислен в аспирантуру Ин­ститута физических проблем, и с той поры до дня трагической катастрофы, в которую попал Ландау в январе 1962 г., тесно сотрудничал с ним.

Ландау лично вел учет сдающих экзамены теорминимума. Отмечалась только дата сдачи того или иного экзамена, отмет­ки не выставлялись. В особых случаях ставились восклица­тельные либо вопросительные знаки. Если у сдающего наби­ралось три вопросительных знака, то он считался непригодным для занятий теоретической физикой. Наступал самый непри­ятный момент — надлежало объявить ему об этом. Экзамены принимали ближайшие сотрудники Ландау, за исключением самого первого экзамена по математике, когда Ландау лично знакомился со сдающим. Наиболее неприятную функцию объявления сдающему экзамены о его непригодности к заня­тиям теоретической физикой Дау всегда брал на себя. Можно себе представить, что значило для начинающего физика-теоретика услышать от Ландау, что он не рекомендует ему зани­маться теоретической физикой. Как-то я сказал Ландау, что он жестокий человек, поскольку считал, что для доброго чело­века такая обязанность была бы не по силам. Ландау возму­тился, выбежал от меня и долго в коридоре ИФП всем встреч­ным говорил: «Вы подумайте, Халат говорит, что я жестокий человек!» Кстати, как-то я спросил Дау, как он поступал в тех случаях, когда у него проходили чувства к женщине. Он отве­тил, что прямо ей об этом объявлял. Я опять сказал, что так поступать жестоко. Да и в главном — в научных дискуссиях — Ландау не деликатничал и давал резкую оценку работ даже весьма почтенных теоретиков. Так, до 1957 г. он был не очень высокого мнения о работах Джона Бардина и часто высказы­вал это на семинарах: «Мы знаем, что может Бардин!» Лишь после создания теории сверхпроводимости и получения Бар­диным второй Нобелевской премии он признал высочайший класс этого теоретика. С другой стороны, в повседневной жиз­ни Ландау был очень деликатным и вежливым человеком. Мог на улице незнакомому человеку подробно и долго объяснять, как пройти по нужному адресу. Возмущался, когда грубо отве­чают на ошибочный телефонный звонок.