Вадим Инфантьев - После десятого класса Страница 16

Приезжали арттехники, начальство, проверяли боеприпасы, орудия и не могли понять, в чем дело. И так на многих батареях. Начали стрельбу — орудия бьют безотказно. Проходит время — и то одно заклинит, то другое...

И вдруг сейчас здесь, в котловане, мне стало ясно, почему это происходит. Ну конечно так!

Когда мы отступали к Ленинграду, окапывались наспех, подготавливали немного снарядов, и штабеля были невысокими. Крышка снарядного ящика ручек не имеет, и второпях ее не откроешь. Боец скребет ногтями за ее край, по никак не уцепится. Для того чтобы быстро отбросить крышку, стальные петли, на которые она закрывалась, номера подворачивали внутрь ящика. Образовывалась щель, куда можно легко просунуть пальцы и все было нормально. Теперь мы поступаем так же , но только штабеля сейчас высокие и давят на крышку нижнего ящика с' большой силой. А подвернутые петли своими концами упираются в латунные гильзы, и на них образуются вмягпны причина заклиниваний.

После непродолжительной стрельбы израсходованные снаряды из верхних ящиков заменяются новыми, а нижние как лежали, так и лежат под тяжестью, и трубочные добираются до них только во время продолжительного боя. В какой мелочи все дело! Правильно говорил лейтенант Курдюмов: «На военной службе мелочей нет». Прорвутся танки к батарее, а орудия начнет заклинивать. Завтра же запрещу подворачивать петли, пусть иодкладывают деревянные плашки. И надо позвонить на другие батареи.

П сразу стало легко. Я спустился в свою землянку, лег и сквозь дремоту услышал голоса возвращавшихся из позицию комбата, Мышкина, Андрианова, Веры, а во 1 Федосова что-то не слышно, наверно, пошел провожать Марину.

«Любимый город может спать спокойно...» А в нем люди начали умирать с голоду, и, может, где-то сейчас обессиленная Лялька-Ольга с тоскою смотрит в потолок п все надеется, что я к ней приду...

Город молчит, как вчера и позавчера. Как вчера и позавчера, грохочет фронт. Он будет грохотать завтра и послезавтра.

А Марины нет.

Она погибла.

Клепахин с группой штабистов пошли выбирать новое место для дивизионного командного пункта. Шли вдоль минного поля. И в это время на нем подорвался какой-то связист. Марина была с Клепахиным. Услышав взрыв и крики, она пошла на помощь точно по следам пострадавшего и оступилась. Поскользнулась... ошиблась. После взрыва несколько минут лежала неподвижно, потом очнулась.

Ей кричали, чтоб не шевелилась, побежали за досками, шестами.

Марина села. Осмотрелась. Потрогала руками свою изуродованную ногу. Потом стала шарить вокруг себя. Замерла. Затем пальцами осторожно сгребла снег с ближайшего бугорка, сняла кубанку и опустила голову на мину.

Она не хотела быть калекой.

Только после войны люди узнали, какую чудовищную участь готовили Ленинграду враги.

В конце сентября 1941 года немецко-фашистское командование в секретной директиве «О будущности города Петербурга» писало: «...После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупного населенного пункта не представляет никакого интереса. Предполагается окружить город тесным кольцом и путем обстрела артиллерией всех калибров и беспрерывной бомбежкой с воздуха сровнять его с землей. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».

Гитлеровцы мечтали не только уничтожить все население города, не только сровнять его с землей, но и изменить местность в том районе до неузнаваемости, чтобы ничто не напоминало о существовании города человеческого разума.

В начале ноября 1941 года враг захватил город Тихвин.

С потерей Тихвина Ленинград лишился последней железной дороги, связывающей побережье Ладоги с Вологдой. И в это время в городе оставалось хлеба всего на 9     10 дней.

Уже со 2 сентября Лснгорисполком был вынужден сократить норму выдачи хлеба населению. Через 10 дней последовало второе сокращение. Рабочие стали получать 500 граммов, служащие и дети — 300, а иждивенцы 250 граммов хлеба в день. В хлеб добавлял-сч овес, солод, хлопковый жмых и... целлюлоза.

20 ноября норма выдачи упала для рабочих до 250 граммов, для всех остальных категорий — до 125 граммов сырой зеленовато-серой массы, именуемой хлебом.

В районе маленького древнего городка Тихвина решалась судьба Ленинграда. К 6 декабря воинские гм и население менее чем за месяц проложили обходной же автодорожный путь длиною в 200 километров, но пользоваться им пришлось лишь несколько дней. По снегу, по незамерзшим болотам 4-я армия пошла на штурм Тихвина. В бой двинулись спешно сформированные из населения части, получившие старое русское название народного ополчения. Утром 10 декабря Тихвин был освобожден. К 24 декабря была очищена железная дорога Тихвин — Волхов.

За провал операции по взятию Ленинграда командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лееб, отличившийся еще при прорыве линии Мажино, был снят. На его место гитлеровская ставка назначила генерал-полковника фон Кюхлера. Но и это не помогло. Город стоял и боролся. Радио сухо сообщало в эфир: «На Ленинградском фронте без перемен».

8

Полгода в земле живем.

Летит за снарядом снаряд.

За нами, за домом дом,

Раскинулся Ленинград.

Мы не устали в борьбе,

И отдых не нужен нам.

Махорки бы пачки две И хлеба бы... килограмм.

Нуждою не тронешь нас,

Коль каждый к победе рос.

И даже слезы из глаз Не выдавит этот мороз.

Секрет безмолвен и тих,

Он глаз не сомкнет до утра,

Белея в халатах своих,

На фронт идут снайпера.

Рождается день в пальбе Сквозь мутную неба синь.

Мы пушки везем на себе,

Для танков копя бензин.

Ударь же, мороз, холодней,

Как нож, отточи пургу.

Весь ужас осадных дней Сторицей вернем врагу.

Почему я пишу стихи? Не знаю. Хочется. На батарее осталось по одиннадцать снарядов на ствол. Когда привезут — неизвестно. Теперь нечего беспокоиться о том, что подвернутые внутрь ящиков петли выдавят вмятины на гильзах. Хотя в ответ на мою докладную записку командир дивизиона издал строжайший приказ не подвертывать петли у снарядных ящиков, орудийные номера горько усмехались: «Все это ясно, но вот ящиков мало».

...Вдруг меня вызвали к телефону. Звонил ноль-пя-тый «Эльбруса». Я не знал ни «Эльбруса», ни ноль-пя-того.

— Товарищ Бирюков?

Что отвечать? По телефону я ноль-третий «Облака». II голос незнакомый. Но ответил:

— Так точно.

Мне очень поправилась ваша записка. В ней мно-к) подмечено важных практических деталей. Я на сборе буду дедам, доклад и использую для него ваш матери-ал Гели вы не возражаете, я отправлю записку как статью в   наш бюллетень.

Спасибо...- ответил я растерянно.

Долго дышал я в трубку, пока в ней не щелкнуло. Телефонистка спросила:

— Кончили?

На мой вопрос, кто такой ноль-пятый «Эльбруса», командир батареи удивленно поднял брови, долго соображал и вспомнил, что это начальник артиллерии корпуса подполковник Ступалов.

Я вышел из землянки телефонистов растерянный и озадаченный. Моя записка на пятнадцати тетрадных листках была направлена в штаб дивизиона. Значит, ее переслали дальше. В ней я писал не только о петлях на снарядных ящиках, но, посоветовавшись с командирами орудий и номерами, еще разобрал ряд досадных и опасных мелочей. Фактически автор записки не я, а вся наша батарея...

Л сердце в груди щебетало, как весенний воробей. Оно билось то у горла, то под правой лопаткой.

Я — автор статьи! Не заметки в стенгазете, не стихотворения, а деловой, почти научной статьи в артиллерийском бюллетене!

Как все нелепо! Город в осаде. Люди умирают с голоду. Снарядов нет, и неизвестно, когда подбросят. И вдруг совещание о том, как лучше стрелять! Статья «О некоторых деталях, снижающих эффективность зенитного артиллерийского огня»!

Значит, будут и снаряды и хлеб.

Метет поземка. Ежатся у орудий дневальные. Закутанные, сгорбившиеся, повернувшиеся спинами к ветру, они уже мало похожи на солдат.

Наша позиция в 600 метрах западнее деревни Каменки, той самой, где мы в сентябре укрывали пушки, охотясь за «колбасой» под Пулковом. Теперь в ней остался один кирпичный полуразрушенный дом. Остальные или сгорели или растащены на блиндажи.

Этот дом тоже надо взорвать. Он стоит возле шоссе и является единственным ориентиром на равнине перед Пулковскими высотами. А наш участок просматривается противником. Пристрелявшись по дому, противник может точно переносить огонь по любой обнаруженной в этом районе цели.

В ответ на мое предложение комбат отмахнулся:

— Ишь куда хватил! Это же последний дом.

Капитан Клепахин мне ответил: