П.А.Сарапульцев - Смысл жизни человека и государства Страница 17

То что проблема отсутствия чётких критериев истины в философских вопросах существует не вызывает сомнения у большинства современных исследователей. Так, по мнению Э. Фромма(1): “Ирония истории состоит в том, что, несмотря на доступность источников, в современном мире нет предела для искажений и неверных толкований различных теорий”. Причём это далеко не чисто теоретический вопрос, поскольку “существующий антагонизм идей - это надвигающаяся угроза всей нашей культуре” (2). И это действительно так, ибо отсутствие правильного (потому что оно действительно научное) мировоззрения в условиях многополярности и мультирелигиозности нашего мира с его огромными военно-экономическими возможностями может легко привести человечество к катастрофе.

Но перейдём, наконец, к самому вопросу. Правильно поставленный вопрос - это половина правильного решения. Иммануил Кант, пожалуй, первым сумел чётко сформулировать три основных вопроса философии: “Все интересы моего разума (и спекулятивные и практические) объединяются в следующих трёх вопросах: 1. Что я могу знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я могу надеяться?” (3). Но поскольку “самый главный предмет в мире, к которому познания могут быть применены - это человек, ибо он для себя своя последняя цель” (3), то к первым трём добавился четвёртый: “Что такое человек?”.

Из всех этих основных вопросов философии для большинства людей именно третий раньше или позже становится первым, поскольку “знание о смерти” автоматически “порождает вопрос о собственном и постоянном бытии, как и вопрос о смысле человеческой жизни… в диалектическом развитии философской антропологии положение о смертности есть первое” (4). Но кто же может дать человеку ответ на это вопрос?

Иммануил Кант первым предложил достаточно простой с его точки зрения перечень наук, которые должны отвечать на все основные вопросы философии: “На первый вопрос отвечает метафизика, на второй мораль, на третий религия, на четвёртый антропология” (3). И если учитывать, что у человека именно осознание собственной однократности, случайности было и остаётся на протяжении тысячелетий “ядром всей религиозности” (5), то связь религии с третьим вопросом кажется совершенно естественной. Более того, тогда и “философия, подобно религии, должна нести человек экзистенциальное утешение, духовную защиту” (6).

Но если человек - искусственно созданное и запрограммированное какой-то высшей силой существо, то ответ на вопрос “в чём смысл его жизни?” упирается либо в поиски документальных божественных указаний (например, в изучении соответствующих религиозных манускриптов), либо в создание мира философской фэнтези: “философия - это искусство, вместо научности - перевод художественной интуиции в понятие” (7), которая может быть гениально поэтичной, но всё равно была и будет оставаться обыкновенной игрой в бисер.

И только, если расценивать появление сознания (а вернее осознания себя) у человека, как естественный этап эволюции биологических существ, то можно попытаться найти научно-философский ответ на этот принципиальный и столь важный для человека вопрос. Поэтому и критическому разбору ответов на этот вопрос должны подлежать только те философские исследования, которые базируются на попытках осмысления реальных научных законов, а не на фантазии авторов.

К таким реальным законам, которым вольно или невольно подчиняются все живые существа, несомненно, являются законы биологии. Интересно, что основоположником антропологического направления в философии оказался не материалист, что было бы наиболее логично, а идеалист А. Шопенгауэр, впервые постулировавший, что именно антропология определяет цель философии и более того является её исходным пунктом. Вот только концепция у него получилась не совсем человеческая.

“В сердце каждого из нас действительно сидит дикий зверь, который только и жаждет случая посвирепствовать и понеиствовать в намерении причинить другим горе или уничтожить их” (8). А отсюда: люди “пожирают друг друга”, “я и эгоизм, это одно” (9). Понятно, что при жизни в таком обществе сумма страданий не может не превышать сумму счастья, и счастьем может быть только освобождение от страданий, то есть целью такой жизни должна являться только смерть.

Невольно складывается впечатление, что единственный зверь, с которым так или иначе имел дело Шопенгауэр, был бешеным волком. Но почему именно с него надо было делать человека - не понятно.

Ф. Ницше (10) ещё более чётко ставит вопрос о значении биологического фактора в жизни человека: “Надо перевести человека обратно на язык природы”, ибо “в основе нашего существа есть нечто, не поддающееся обучению, некий гранит духовного фатума, предопределённого решения и ответа на предопределённые заданные вопросы”.

Причём предпосылкой для этого заключения послужило у Ницше космогоническое учение Коперника. Вот только причина этого вывода несколько своеобразна: “Разве не в безудержном прогрессе пребывает со времён Коперника именно самоумаление человека … вера в его достоинство, уникальность, незаменимость … канула в небытие - он стал животным, животным без всяких иносказаний” (11).

Но раз человек - животное, то и основой человеческой сущности, его “духовным фатумом” должен стать чисто животный (с точки зрения Ницше) сверхинстинкт воли к власти. Более того, разум (рационализм), способный подавлять подобные инстинкты, по его мнению, является не благом, а причиной физиологического вырождения. “Я учу говорит “да” всему, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы” (12). Естественно, что если правда в силе, то “сама жизнь есть в основе своей присвоение, нанесение вреда, преодоление чужого и более слабого, подавление, твёрдость, навязывание собственных форм, воплощение … - эксплуатация” (13).

Если бы Ницше просто почаще ходил в зоопарк, то вскоре бы заметил, что роль лидера даже в обезьяньем сообществе далеко не всегда принадлежит самому сильному и самому глупому, а само лидерство заключается не только в присвоении и угнетении, но и в защите и наведении порядка в стае. Значимость именно такого лидерства подтверждает, например, этологическое исследование, во время которого одну из двух групп куриц постоянно лишали лидера, в результате чего все показатели выживаемости в этой группе оказались значительно хуже, чем в группе с лидером.

Приведённые только что критические примеры, кроме того, объясняют в чём заключался принципиальный недостаток биологического подхода в создании концепции человека у большинства философ. “Эти попытки, однако, потерпели крах при их теоретическом осуществлении, в особенности из-за произвольных возможных утверждений”, и в первую очередь потому, что “научного, эмпирически верифицируемого учения об инстинктах не существует, а это означает, что в нашей науке мы не имеем права предполагать существование таких независимых основных инстинктов, кроме органически представленных (инстинкта питания, полового инстинкта)” (14).

Интересно, что, сделав подобный жёсткий вывод Гелен, тут же сам эмпирически предложил ряд основных инстинктов, которыми регулируется жизнь человеческого сообщества: инстинкт заботы о детёнышах, инстинкт восхищения и сострадания, инстинкт безопасности. (15). Именно эти три инстинкта, по его мнению, предопределяют гармонию и конфликты общественной жизни. Хотя важную роль, считает он, играют ещё инстинкты агрессивности и взаимности. Причём беда современного общества (и в этом он, в принципе, соглашается с Фрейдом) заключается, с одной стороны, в том, что инстинкт агрессивности недостаточно сублимируется в тяжёлый физический труд, а, с другой стороны система сегодняшнего воспитания не готовит человека к восприятию агрессии.

Более сложным, двойственным представляется влияние биологического на человека К. Лоренцу (16). Основной проблемой человеческого вида он считает отсутствие инстинкта сдерживания агрессивности по отношению к представителям собственного вида, что в условиях постоянного прогрессирования вооружений может привести к гибели всего человечества.

Более того, особенности современного развития общества, по его мнению, способствуют тому, что инстинктивные, генетически запрограммированные нормы поведения, которые ещё в недавнем историческом прошлом были добродетелями, в современных условиях могут приводить к гибели. “Единственная наша надежда - в нашем умении думать, и в моральных решениях, которых мы можем достигнуть с помощью этого умения” (17).

Казалось бы, блестящий вывод: “надо думать!”. Но ведь проблема то не в том, что все остальные исследователи не думали, а в том на основании каких фактов и как они думали. Автоматическая замена биологической концепции на социальную потенциально не менее (если не более) опасна, поскольку идей может быть бесконечное множество (сколько умов - столько идей), а благими намерениями - дорога в ад вымощена. Тем более что помимо теистических существуют и нетеистические религии, но религии, а не научно доказуемые истины.