Экономцев Игорь - Обетованный остров Страница 22

В том же направлении работала мысль и Тиеста с той лишь разницей, что Питфей хотел разлучить Ариса с Этрой, а его брат, наоборот, вынашивал план ее бегства вместе с возлюбленным. При таком развитии событий (разве это не ясно?) он оставался бы единственным наследником в Трезене. Интрижка с Ксенией оказалась тут весьма полезной. От служанки Этры он уже знал о ночных похождениях Ариса. Встречаясь с племянницей, Тиест всякий раз ненавязчиво расхваливал достоинства ее любовника. Вместе с тем, он осторожно давал понять, что нормальный, естественный выход из ее положения невозможен, кстати и некстати заводил речь об Эномае и Гипподамии, проводя параллель с «непонятным» и «странным» отношением Питфея к вопросу о замужестве его дочери. Этра ничего не отвечала Тиесту. Она опускала глаза, бледнела и еле сдерживала себя, чтобы не разрыдаться.

Весть о спасении Ариса, ставшего знаменитым благодаря Ардалу, распространилась по Ахейскому миру. И тут выяснилось, что спастись удалось не только ему, но и большинству его спутников, которые, прослышав, что их капитан находится в Трезении, стали прибывать в Погон. Сидеть там до бесконечности у них, естественно, не было ни малейшего желания. День шел за днем, неделя за неделей. Сотоварищи Ариса стали нервничать. Срок навигации подходил к концу, им хотелось добраться до родной Вифинии, там провести зиму, а дальше... дальше видно будет. Арис же — это становилось все более и более очевидным — попросту тянул время и ни у кого уже не вызывало сомнения, почему он тянет время.

Нервничать начал и Тиест. Взлелеянный им план выдворения из Трезена Ариса вместе с Этрой явно давал сбой. Вырисовывалась не очень заманчивая для него перспектива того, что Арис останется здесь до поздней весны, а там, как знать, может быть и навсегда. Нужно было провоцировать скандал.

И вот однажды ночью, убедившись, что Арис уже во дворце, Тиест поднял на ноги стражу, заявив о проникновении в дом некоего таинственного злоумышленника. Со светильниками в руках стражники обследовали все закоулки дворца — никого! Тиест, однако, продолжал настаивать на том, что он собственными глазами видел крадущегося подозрительного человека, которого он даже попытался задержать, но тот сумел-таки улизнуть, скрывшись, вероятно, в одной из дворцовых комнат. Пришлось разбудить Питфея. По его распоряжению были осмотрены все комнаты — потревожили даже царя Эгея. Оставалось лишь убедиться, что злоумышленника нет в покоях Этры. И тут Питфею стал ясен весь смысл затеянной интриги и устроенного Тиестом переполоха.

Царь вошел в спальню Этры и увидел то, что, собственно говоря, и ожидал увидеть. Этра и Арис, обнаженные, мирно спали в постели царевны, утомленные любовными играми. Ее голова покоилась на плече возлюбленного.

Питфей вышел из спальни дочери. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Никаких злоумышленников там нет, — заявил он недовольным и несколько раздраженным тоном человека, которому понапрасну помешали спать, так что сам Тиест усомнился, действительно ли он видел проникшего во дворец Ариса.

На следующий день Арис был вызван к Питфею. Тот жестом предложил ему сесть напротив себя.

— Я думаю, — сказал он, — нам нет необходимости делать вид, что мы не понимаем друг друга.

— Действительно, в этом нет необходимости.

— Ты нарушил священные законы гостеприимства.

— Я признаю это, царь. Я предаю себя твоему суду и готов принять любое твое решение.

— Разве у тебя есть иной выбор? Вот если бы ты пришел ко мне еще вчера, тогда можно было бы еще говорить о том, что ты предаешь себя моему суду. Но сегодня... не звучит ли это уже нелепо?

— Да, звучит нелепо. Но у меня есть смягчающее обстоятельство.

— Какое же?

— Я люблю Этру.

— Если бы не было этого, как ты говоришь, «смягчающего обстоятельства», я бы и не стал с тобой разговаривать.

— Есть еще рок, Питфей.

— Вот об этом не надо. Да, есть рок. И все же мы сами принимаем ответственные решения. Иначе нас никогда не мучило бы чувство вины за совершаемые нами преступления...

— Готов согласиться и с этим.

— Допустим, ты был ослеплен страстью, допустим, тут проявил себя рок, но ты же не мог не думать о последствиях своего деяния?

— Признаюсь, я гнал из своей головы эту мысль. Я ни о чем не хотел думать.

— Верю. Но согласись, что человеку, наделенному разумом, не подобает так поступать.

— Согласен, Питфей.

— Ну, что же, если до сего момента ты мог еще уклоняться от принятия решения, хотя это не лучшим образом характеризует тебя, то теперь тебе дается шанс.

— Я прошу у тебя руки твоей дочери Этры.

— Предположим, я соглашаюсь, а дальше что?

— Я возьму ее с собой в Вифинию.

— А дальше что?

— Она будет жить в царском дворце как моя супруга и будущая царица...

— А ты?

— Я?

— Оставишь ее, чтобы продолжить свое плавание в поисках вращающегося острова и Чаши с жертвенною Кровью нерожденного Спасителя мира?

— В поисках смысла жизни.

— Хорошо, я открою тебе то, что до сих пор таил от всех. Много лет назад великий Мелампод предсказал, что моей дочери Этре суждено испытать несчастную любовь, оказаться рабыней на чужбине и что конец ее жизни будет ужасным. Первая часть предсказания исполнилась. Мне страшно подумать о том, что должно последовать за этим. И хотя, как говорят, невозможно противостоять року, для себя я решил — пока я жив, Этра никогда не уедет из Трезении. Я мог бы отдать ее тебе в жены и сделать тебя наследником престола, но ведь ты при первой же возможности покинешь Трезен. Разве не так?

— Так, Питфей.

— Вот только почему, скажи мне, смысл жизни необходимо искать непременно за Великими Столпами? Может быть, Чаша с жертвенной Кровью Спасителя мира и высшая мудрость находятся здесь, рядом, в двух шагах от тебя? Ты допускаешь такое?

— Допускаю. Но у каждого, вероятно, свой путь к этой цели.

— Вероятно. Каков твой путь и каковы твои планы, я знаю. Теперь мне надлежит принимать решение и от него будет зависеть твоя судьба. Я не буду тебя брать под стражу, надеюсь, ты явишься сюда по первому моему зову.

— Можешь не сомневаться в этом, Питфей.

Огромных усилий стоило Питфею сохранить самообладание во время этого разговора. О том, что ему пришлось пережить ночью, можно не говорить. Тем страшнее был гнев, обрушенный им на Этру. Несчастная царевна молча, в отупении смотрела на отца, внезапно осознав, что сладостный сон, в котором она жила в последнее время, оборвался, что вся ее последующая жизнь будет лишь воспоминанием дарованного ей судьбою краткого мига блаженства и что больше никогда — никогда! — ей не суждено будет увидеть Ариса.

— Что будет с ним? — глухо спросила она.

И словно в подтверждение ее мыслей Питфей ответил:

— Ты больше никогда его не увидишь.

Лицо Этры стало бледным, как восковая маска, и дрожащими губами она прошептала:

— Я хочу умереть.

Питфей вызвал к себе Диодора.

— Что в Погоне? — спросил он, бросив резкий, пронизывающий взгляд на лименарха.

Тот научился уже без слов понимать Питфея.

— Дело серьезнее, чем можно было бы предполагать, — ответил он. — Меня беспокоят друзья Ариса. Это отчаянные ребята и, главное, они долго не могут сидеть без дела на одном месте. Мне кажется, сейчас они уже на пределе.

— Ты ждешь неприятностей?

— Да. Они способны захватить какой-нибудь корабль и уплыть на нем восвояси. Но это еще не самое страшное...

— Что ты имеешь в виду?

— Похищение Этры.

Лицо Питфея стало мертвенно бледным.

— У тебя есть основания для подобного вывода?

— Ни для кого не секрет, что удерживает здесь Ариса.

— И ты думаешь, он сможет решиться на это?

— А что ему еще остается делать?

— Хорошо. Не спускай глаз ни с него, ни с его команды. Сегодня или завтра я приму решение.

Диодор вышел, а Питфей долго еще сидел в мегароне дворца, глядя на потрескивающие в очаге поленья. Нужно принимать решение, решение, которое в любом случае будет жестоким и принесет страдания ему и его дочери. И не с кем поделиться бременем, которое обрушилось на него. Хотя почему не с кем? — Эгей! Как хорошо, что он находится в Трезене! Только ему он может раскрыть свою душу. И пусть решение, все равно, принимать ему самому, важно выйти сейчас из своей самости и взглянуть на себя и на все происходящее вокруг со стороны, глазами своего друга. И в этот миг — разве это не чудо? — словно в ответ на призыв Питфея, Эгей вошел в тронный зал дворца.

— Чем ты удручен, мой друг? — спросил он.

— Садись, Эгей. Ты верно заметил — я удручен. Мне очень тяжело. Я нахожусь накануне принятия решения, которое тяготит меня и больно ранит мне душу.

— О каком решении ты говоришь?

— Человек, которому я оказал гостеприимство в Трезене, обесчестил мой дом.

— Ты говоришь об Арисе?

— Да, я говорю о том, чье имя мне невыносимо повторять, кто нарушил законы гостеприимства и по этим законам должен принять смерть.