Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 Страница 25

На мгновение она остановилась, потом продолжала:

— Дочка моя сбежала от меня с одним проходим­цем,— знать его не хочу... Она покинула меня совсем одну, и я была так несчастна, так несчастна, что мне хотелось умереть. У меня больше не осталось никого в целом свете, а сама я была уже немолода и часто хвора­ла. В ту пору как раз и свела я знакомство с семьей моей барышни: добрые люди приютили меня, в их доме нашлось для меня дело. Я прожила у них больше года, как у родных, шила, по хозяйству помогала. Уехала я от них, когда барышня замуж вышла. И опять работала не покладая рук... Взгляните на мои пальцы, на мои руки, сеньор...— И она показала мне жесткие, потрескавшиеся ладони, исколотые иглой кончики пальцев.— Не от хорошей жизни они такие сделались, один бог знает, сколько мне пришлось вытерпеть... Спасибо, барышня мне помогает и сеньор доктор тоже... А то не миновать бы мне на старости лет просить милостыню на улице...

Произнеся эту фразу, дона Пласида содрогнулась. Но тут же она словно пришла в себя и, посчитав непри­личной свою исповедь перед любовником замужней женщины, принялась смеяться над собой, отреклась от своих же собственных слов и сказала, что ее мать была права, когда называла ее дерзкой сумасбродкой; я хра­нил молчание, и дона Пласида, помедлив, вышла из комнаты. Взгляд мой так и не оторвался от носка моего ботинка.

Глава LXXV

НАЕДИНЕ С СОБОЙ

Тем из моих читателей, кто пропустил предшествую­щую главу, я все же посоветовал бы прочесть ее, иначе для него останется неясным то, о чем я рассуждал на­едине с собой после ухода доны Пласиды. А рассужде­ния мои сводились к следующему.

Итак, в один прекрасный день соборный ризничий, прислуживая во время мессы, приметил некую особу, которой суждено было стать его соучастницей в появле­нии на свет доны Пласиды. Потом он видел ее не раз в течение многих недель; она ему приглянулась, однажды он обратился к ней с шуткой, а на празднике, зажигая свечи, как бы случайно наступил ей на ногу. И ей он пришелся по сердцу, они сошлись, вступили в любовную связь. От этого союза, основанного на одном лишь грубом сладострастии, родилась дона Пласида. Нужно полагать, что дона Пласида в момент своего появле­ния на свет еще не умела говорить, иначе она могла бы сказать виновникам своего рождения: «Я здесь. Зачем вы призвали меня в этот мир?» И ризничий со своей подругой должны были бы ей ответить: «Мы при­звали тебя, чтобы ты обжигала пальцы о кастрюли и портила глаза над шитьем, чтобы ты никогда не ела досыта, а то и просто голодала, чтоб надрывалась на непосильной работе, хворала и выздоравливала для того, чтобы снова занедужить и снова поправиться, снедаемая поначалу грустью, потом отчаянием и пос­ле — смирившаяся со своей участью, но всегда над кастрюлями или шитьем, до последнего часа где-ни­будь в грязном закоулке или в больнице для бедных,— вот для чего мы призвали тебя в этот мир в минуту наслаждения».

Глава LXXVI

НАВОЗ

Внезапно я ощутил приступ раскаяния в том, что при­нудил дону Пласиду поступиться своей честностью, за­ставив ее в конце долгой, полной труда и лишений жиз­ни играть столь постыдную роль. Положение посредни­цы в любовных делах вряд ли почетнее положения лю­бовницы, а я лестью и денежными подачками удержи­ваю ее в этом унизительном положении. Так выгова­ривала мне моя совесть, и в продолжение десяти минут я никак не мог найтись, что ей ответить. А она мне продолжала твердить, что я пользуюсь привязанностью доны Пласиды к Виржилии, благодарностью, которую бывшая швея питает к моей возлюбленной, и, наконец, ее бедностью. Совесть напомнила мне, как противилась поначалу дона Пласида навязанной ей роли, как плака­ла она первое время, кривилась при виде меня и упорно молчала, опустив глаза, как я искусно делал вид, что не замечаю ее отвращения, и как в конце концов за­воевал ее благосклонность. Она приняла меня, но не по доброй воле, и на душе у нее не стало спокойнее. Что я мог возразить своей совести. Все так и было, в свое оправдание я ссылался лишь на то, что и для доны Пла­сиды во всем этом есть своя выгода: отныне ее старость обеспечена, ей больше не грозит нужда,— разве это не достаточное вознаграждение? И если не моя связь с Виржилией, то чьи-нибудь другие любовные отноше­ния, без сомнения, вынудили бы дону Пласиду играть уготованную ей роль. Не помню, где я вычитал, что порок — навоз для добродетели. Разумеется, от унавоживания цветок добродетели становится лишь еще бо­лее благоуханным и пышным. Совесть моя согласилась с этими доводами, и я пошел отворить дверь Виржилии.

Глава LXXVII

СВИДАНИЕ

Она появилась, улыбающаяся и безмятежная. Время избавило ее от прежних страхов и угрызений совести. Она уже забыла о наших первых свиданиях в этом доме, когда я встречал ее, пристыженную и дрожащую,— и это было так сладостно! Она приезжала в каре­те, под густой вуалью, вся закутанная в какое-то по­добие мантии, скрывавшей очертания ее фигуры. Я пом­ню, как в первое наше свидание она опустилась на канапе, задохнувшись от стыда, вся розовая от смуще­ния; она боялась поднять на меня глаза,— и, клянусь вам, никогда еще я не находил ее столь прекрасной, быть может, потому что никогда еще не чувствовал себя столь неотразимым.

Но теперь, как я уже сказал, все страхи и угрызения совести остались позади, наши свидания сделались почти узаконенными. Мы по-прежнему любили друг друга, но любовное пламя утратило неистовость первых дней и теперь озаряло нас, словно супружескую чету, мерным и тихим светом.

— Я очень на тебя сердита,— проговорила Виржилия, усаживаясь.

— За что?

— Отчего ты вчера не пришел, как обещал? Дамиан все время меня спрашивает, отчего ты не приходишь даже на чашку чая. Так почему же ты не пришел?

Я и в самом деле не сдержал данного мною обеща­ния, но виновата в этом была Виржилия. Я ревновал ее. И моя ослепительная возлюбленная знала, что я ее ревную, но ей непременно нужно было, чтобы я сказал ей об этом сам, вслух или хотя бы на ушко. За два дня до этого, на балу у баронессы, Виржилия, уединившись у окна с каким-то франтом, выслушивала его любезности, а потом два раза подряд вальсировала с ним. И была так вызывающе весела! Так полна собою! И даже когда она заметила, как сдвинулись мои брови, образуя во­просительную и угрожающую складку, она не обнару­жила ни малейших признаков испуга и не перестала веселиться, а, напротив, еще пуще принялась кокетни­чать со своим франтом. Потом как ни в чем не бывало она подошла ко мне, взяла меня под руку и увлекла в соседнюю, менее людную, гостиную и там начала говорить мне, как она устала, и болтать о всяких пустя­ках с видом наивной девочки, который она порой при­нимала, когда того требовали обстоятельства; я уже слушал ее молча, ничего не отвечая.

И сейчас мне тоже было трудно ответить на ее во­прос, но кончилось тем, что я открыл ей истинную при­чину своего отсутствия. Клянусь вечными звездами, я в жизни не видел таких изумленных глаз! Полуоткрытый рот, высоко поднятые брови — удивление столь явное, ощутимое, бросающееся в глаза — вот первое, что выра­зило лицо Виржилии в ответ на мои упреки. Потом она покачала головой и улыбнулась с такой нежностью и состраданием, что я вконец растерялся.

— Ах, какой ты!

И она скинула шляпку, оживленная, жизнерадост­ная, словно школьница, прибежавшая домой из школы, потом подошла к моему креслу и стала легонько посту­кивать меня пальчиком по голове, приговаривая:

— Вот тебе, вот тебе.

И мне ничего не оставалось делать, как только смеяться вместе с ней, обратив все в шутку. Было ясно, что она меня обманывает.

Глава LXXVIII

ГУБЕРНАТОРСКИЙ ПОСТ

Спустя несколько месяцев Лобо Невес, возвратившись однажды домой, объявил, что ему представляется воз­можность занять губернаторский пост в одном из шта­тов. Я взглянул на Виржилию: она побледнела. Муж, видя ее бледность, обратился к ней:

— Ты как будто не рада этому, Виржилия?

Она покачала головой и ответила:

— Да, это меня не слишком радует.

Больше в тот день о губернаторстве не было сказано ни слова; однако вечером Лобо Невес снова заговорил о своем намерении занять этот пост, и заговорил уже с большей настойчивостью. А дня через два он заявил жене, что его назначение — дело решенное. Виржилия не могла скрыть своего неудовольствия, но Лобо Невес стоял на своем: это необходимо по всякого рода поли­тическим соображениям.

— Мне оказали доверие, и я не могу его обмануть; кроме того, это почетное и выгодное предложение, в нем наше будущее. Я обещаю тебе титул, моя любовь, и не баронессы, а маркизы... Ты скажешь, что я често­любив? Возможно, но прошу тебя, не подрезай крылья моему честолюбию.