Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 Страница 26

Виржилия в растерянности молчала. На следующее утро мы встретились с ней в нашем домике в Гамбоа. Она была грустна, и дона Пласида, которой Виржилия уже успела обо всем рассказать, утешала ее как могла. Я тоже был подавлен.

— Ты должен поехать с нами,— сказала мне Вир­жилия.

— Ты сошла с ума? Что за безрассудство!

— Но тогда...

— Нужно заставить его отказаться от этого намере­ния.

— Это невозможно.

— Он уже дал согласие?

— Похоже, что да.

Я встал и, кинув шляпу на кресло, принялся шагать по комнате, не зная, что делать. Размышлял я долго, но так ничего и не придумал. Тогда я подошел к сидящей неподвижно Виржилии и взял ее за руку; дона Пласида отвернулась к окну.

— В этой маленькой ручке для меня смысл всей моей жизни, но она — твоя, поступай, как велит тебе сердце.

Виржилия тяжело вздохнула. Я стоял возле нее, опершись о столик. Несколько минут протекло в молча­нии; было слышно только, как где-то лает собака да рокочет вдалеке морской прибой. Виржилия не шевелилась, я взглянул на нее. Ее остановившийся, по­тухший взор был прикован к полу, руки застыли на коленях, и судорожно переплетенные пальцы говорили о крайней степени отчаяния. При других обстоятельст­вах, будь отчаяние Виржилии вызвано иными причина­ми, я без промедления бросился бы к ее ногам, дабы утешить ее доводами рассудка и словами любви, но в нынешнем положении необходимо было, чтобы Виржи­лия наконец хоть что-то сделала ради нашей любви, хоть чем-то поступилась во имя ее и хоть однажды приняла решение за нас обоих. И мне следовало ос­тавить ее, предоставить самой себе и уйти, что я и сде­лал.

— Я повторяю: наше счастье в твоих руках,— про­говорил я и вышел.

Виржилия хотела удержать меня, но я уже был на улице. Здесь до меня донеслись ее рыдания, и, кля­нусь вам, я едва не воротился, чтобы унять их поцелуя­ми, но превозмог себя и поскорее ушел прочь.

Глава LXXIX

КОМПРОМИСС

Я никогда бы не закончил, ежели захотел бы расска­зать в подробностях, что я пережил в эти первые часы. Я то умирал от любви к Виржилии, то почти ненавидел ее; жалость, которую я испытывал при мысли о ее семейном счастье, сменялась другим чувством, эгоисти­ческим, твердившим мне: «Полно, пусть она сама решит эту задачу, пусть ее любовь сделает выбор». Оба эти чувства были одинаково сильны во мне, они нападали друг на друга и оборонялись одновременно — со страстью, упорством, и ни одно из них не желало усту­пить другому. Порой совесть моя вонзала в меня свои зубы, и я обвинял себя в том, что пользуюсь слабостью любящей и грешной женщины, принуждая ее пожерт­вовать всем ради моей персоны, но когда я уже готов был уступить укорам совести, любовь вытесняла ее и вновь советовала мне подумать о своем собственном счастье; так я метался в нерешительности, горя жела­нием увидеть Виржилию и опасаясь, что свидание с нею вынудит меня разделить ответственность за принятое решение.

В конце концов жалость и себялюбие пошли на компромисс: я увижусь с Виржилией у нее дома, в присутствии ее мужа,— это избавит меня от необхо­димости каких бы то ни было объяснений до тех пор, пока сама Виржилия не решит нашу судьбу. Так я примирил бурлящие во мне противоречивые чувства. Теперь, описывая все это, я понимаю, что тогда об­манывал сам себя: жалость моя была не чем иным, как проявлением эгоизма, и желание утешить Вир­жилию было внушено мне моей же собственной страс­тью.

Глава LXXX

В КАЧЕСТВЕ СЕКРЕТАРЯ

На следующий день вечером я, как и намеревался, был в доме Лобо Невеса. Виржилию я застал очень грустной, его, напротив, очень веселым. Но, клянусь, я видел, что на душе у нее становилось легче, когда мы встречались с ней взглядами, вопрошающими и нежны­ми. Лобо Невес поверял мне свои планы относительно будущего губернаторства, рассказывал о тамошних трудностях, о своих намерениях и замыслах; он был так счастлив и полон надежд! Виржилия, присев к сто­лу, делала вид, что читает, но часто взглядывала на меня тревожно и вопросительно.

— Досаднее всего,— вдруг сказал Лобо Невес,— что я до сих пор не подыскал себе секретаря.

— Вот как.

— Да, и вот мне пришла в голову одна мысль...

— Какая же?

— Мысль... Не хотели бы вы совершить путешествие на Север?

Я не знал, что сказать.

— У вас есть средства, и вы, разумеется, не нуждае­тесь в скудном секретарском жалованье, но ежели вы хотите оказать мне услугу, поедемте со мной в качестве моего секретаря.

Все во мне содрогнулось, словно я увидел перед собой змею. Я вперил испытующий взгляд в лицо Лобо Невесу, стараясь уловить в нем хотя бы тень тайной мысли. Ни тени; он смотрел на меня открыто и прямо, с невозмутимым выражением; в его невозмутимости не заметно было ни малейшего принуждения — сплош­ное добродушие, политое соусом радости. Я перевел дух, не в силах взглянуть на Виржилию. Я чувствовал на себе ее взгляд, он молил меня согласиться — и я сказал:

— Хорошо, я поеду.

В самом деле: губернатор, губернаторша и сек­ретарь — это уже государственное решение воп­роса.

Глава LXXXI

ПРИМИРЕНИЕ

И все же едва я покинул их дом, как сомнения снова зашевелились во мне; я подумал, что вряд ли имею пра­во столь безрассудно подвергать опасности репутацию Виржилии и что следовало бы поискать более разум­ный способ, дабы совместить губернаторство и наш дом свиданий. Но сколько я ни размышлял, никакого дру­гого способа не находилось. На следующее утро, встав с постели, я обнаружил в своей душе твердую решимость принять предложение Лобо Невеса. В полдень слуга доложил мне, что в гостиной меня ожидает какая- то дама под вуалью. Я поспешил в гостиную; дама оказалась моей сестрой Сабиной.

— Дальше так продолжаться не может,— загово­рила она.— Мы должны помириться, ведь в нашем роду мы последние, а живем как два врага...

— Да я ничего так не желаю, как жить с тобою в мире, сестрица,— возопил я, простирая к ней объ­ятия.

Я усадил ее рядом с собой и принялся расспраши­вать, как поживают ее муж, дочка, как идут дела,— сло­вом, обо всем. Все у них было благополучно; девочка прелестная, муж приведет показать ее мне, если, разу­меется, я пожелаю.

— Ну зачем же! Я сам приду повидаться с племян­ницей.

— Придешь?

— Непременно.

— Так-то лучше! — с облегчением вздохнула Саби­на.— Давно пора покончить с нашей ссорой.

Я нашел, что Сабина пополнела и помолодела. Она выглядела двадцатилетней, хотя на самом деле ей было уже за тридцать. Милая, приветливая, без тени при­нужденности или затаенной обиды. Мы разглядывали друг друга, держась за руки, и болтали обо всем и ни о чем, словно влюбленная парочка. Передо мной воскре­сало мое детство — привольное детство озорного свет­логолового мальчишки; прошедшие годы рассыпались, словно колода потрепанных карт, которыми я забавлял­ся ребенком, и я вновь видел наш дом, всю нашу семью, наши семейные праздники... Я небольшой люби­тель сентиментальных воспоминаний, но тут вдруг при­помнился мне наш сосед — парикмахер, пиликавший на скрипке, и этот звук,— поскольку все прошлое, прохо­дившее до сих пор передо мной, было немо,— этот го­лос прошлого, гнусавый и тоскующий, взволновал меня до такой степени, что...

Глаза Сабины оставались сухими. Ей чужд был жел­тый и болезненный цветок ипохондрии. Но что из того? Она — моя сестра, родная кровь, частица моей матери, и я с искренней нежностью сказал ей об этом... Вдруг в дверь гостиной постучали, я пошел отворить и обнару­жил за дверью ангелочка лет пяти.

— Войди, Сара,— разрешила Сабина.

Это была моя племянница. Я взял ее на руки и принялся целовать, малютка в испуге отталкивала меня ручонками и вырывалась, пытаясь сойти на пол... В эту минуту в дверь просунулась шляпа, а за ней — ее владелец, которым оказался Котрин, не кто иной, как Котрин. Я был так растроган его появлением, что, оставив девочку, бросился в объятия ее отца. Подобная чувстви­тельность, видимо, привела его в замешательство,— во всяком случае, поначалу он вел себя как-то скованно. Но лишь поначалу. Вскоре мы уже беседовали с ним, как старые добрые друзья. Прошлого мы не поминали, зато строили всякие планы на будущее и прежде всего уговорились приглашать друг друга к обеду. Я не пре­минул, однако, уведомить сестру, что этот обмен обеда­ми, возможно, будет нарушен на какое-то время, поскольку я намерен совершить поездку на Север. Са­бина с Котрином переглянулись; мое намерение показа­лось им лишенным всякого смысла. Что я там забыл, на этом Севере? И зачем мне покидать столицу, где я уже добился такого успеха и где моя слава должна засиять еще ярче, к посрамлению всяких писак, из тех, что нынче в моде? Потому что, сказать по чести, ни один из них не может со мною равняться: он, Котрин, постоян­но следил издали за моими успехами, и наша неле­пая ссора не могла помешать ему гордиться и хвастать­ся ими. Он прислушивался к тому, что говорят о моей особе на гуляньях и в гостиных; похвалам и восторгам нет конца... И от всего этого уехать на несколько месяцев в провинцию, без видимой нужды и серьезных побуждений? Если только здесь не замешалась поли­тика...