Франсин Риверс - Сад Лиоты Страница 25

— Вы слышали какие-то звуки? — Он посмотрел вниз.

— По ночам частенько доводилось слышать, как крысы скребутся, возятся, порой мечутся по чердаку, — с невинным выражением лица отчиталась Лиота.

Ну, разумеется, она встала так, чтобы надежно защитить себя от нападения любых тварей, которые решат повыскакивать из темных углов. А он-то как раз и окажется их добычей.

— Но на вашем месте я бы не волновалась, мистер Солсек. Они, пожалуй, больше боятся вас, чем вы их.

Почудился ли ему блеск в ее глазах? Смеялась она, что ли, ним? Столбик, показывающий уровень его злости, поднялся еще на одно деление. Неужели все старики такие несносные?

— А может, это всего лишь плод моего воображения, — сладким голоском промурлыкала она. — Знаете, ведь как бывает со старушками, которые долгое время вынуждены жить в полном одиночестве. С головой у них не всегда в порядке. Не так ли? Но пауков там видимо-невидимо. За это я ручаюсь.

В чем, собственно, он тоже нисколько не сомневался и именно поэтому не горел желанием посетить это самое пространство между потолком и крышей, будь оно неладно. Какая еще живность заселила эту темноту?

Лиота похлопала фонариком по его ноге:

— Он вам пригодится, если вы собираетесь разглядеть там что-нибудь.

— Спасибо.

Закипая, Корбан выхватил фонарик из ее рук и направил луч в темноту чердака. Едва ли это помещение можно было назвать чердаком. Он увидел кипу коробок, старую деревянную люльку, деревянную же клеть для яблок, наполненную пустыми банками, и довольно вместительную, вполне подходящую для длиннохвостого попугая или кенара птичью клетку.

— Мне бы хотелось, чтобы вы сняли оттуда коробки.

— Все?

— А сколько их там?

— Три.

— Всего три? Я думала, больше. Повернитесь и посмотрите перед собой.

Корбан повернулся, и тут же его лицо облепила паутина. От неожиданности он выпалил бранное словцо и резким движением смахнул с лица паутину, отчаянно надеясь, что восьминогий налетчик не успел заползти ему в волосы или свалиться за ворот рубашки. Нет, паук направился к коробкам, за которыми Корбан, собственно, и карабкался сюда. Он попытался раздавить насекомое.

— Ради всех святых, чем это вы там занимаетесь? — нетерпеливо спросила Лиота Рейнхардт.

— Давлю паука.

— Каких он размеров? С обеденный стол? Вы сейчас пробьете дыру в моем потолке.

Фонарик стал светить совсем тускло. Корбан потряс его и снова выругался.

— Это единственное слово в вашем лексиконе, мистер Солсек?

— Простите, — еле слышно пробормотал он, осознав, что выругался.

— Для человека, посещающего лучший университет страны, у вас весьма ограниченный словарный запас.

— Еще раз простите, миссис Рейнхардт. — Не довольно ли уже?

— Все это неплохо и даже хорошо, молодой человек, но если вы испортили мой фонарик, вам придется купить мне новый!

Свет появился снова.

— Он работает.

— Так-то лучше. Теперь возьмите коробки и спускайтесь с ними, пока не успели превратить мой дом в руины.

Корбан шесть раз пропутешествовал на чердак и обратно. Он тяжело дышал и вспотел даже больше, чем после подъема в гору с авоськами. Мышцы ног свело судорогой, прежде чем он услышал долгожданные слова.

— А вот и коробка, которая мне нужна.

Да уж, пора бы. Последняя.

От одной только мысли об этом ему стало невыносимо тошно, но он все-таки спросил:

— Остальные отнести на чердак?

Она оглядела его с ног до головы.

— Нет, думаю, прежде мне нужно их просмотреть. А потом я на время затолкаю их в гостиную.

— Неплохая идея, — оценил он пожалованную ему передышку.

— Коробки вы уберете на чердак в следующую среду.

— Ты знаешь, что меня больше всего бесит? — вечером того же дня поделился Корбан своими переживаниями с Рут. — Я побывал там уже три раза и не смог ничего выудить.

— А в чем проблема? Она не хочет отвечать на твои вопросы?

— Даже не спрашивал! Она эксплуатирует меня как раба, и я так устаю что забываю, зачем пришел.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросила Рут, продолжая выполнять свои упражнения. Она сидела на коврике и делала китайский шпагат, касаясь головой то одного, то другого колена. Наклон, второй, третий и затем к другому колену. Раз, два, три.

— На этой неделе я пойду к ней еще раз и расскажу о своей курсовой работе.

— Думаешь, она захочет с тобой сотрудничать?

— Если нет, я не буду тратить на нее свое время.

В течение двух следующих дней Лиота разбирала содержимое шести коробок, и оно вызвало у нее целый поток воспоминаний: и хороших, и таких, которые лучше не извлекать из памяти.

В первой коробке лежали новогодние украшения. Предназначенная для транспортировки вина, она состояла из двенадцати ячеек. Целых два часа Лиота осторожно разворачивала мягкую бумагу, в которую была аккуратно завернута каждая елочная игрушка, и доставала блестящие бусы и гирлянды с фонариками. Она вот уже десять лет не наряжала рождественскую елку. Слишком вздорожали они в последнее время. За одно деревце нужно заплатить столько же, сколько стоит электричество за целый месяц! Впрочем, даже если б у нее были деньги, она не сумела бы притащить елку домой.

Лучшие рождественские праздники были в те годы, когда они с Бернардом жили одни с детьми в своей небольшой отдельной квартирке. Какое удовольствие было видеть сиявшие восторгом глаза деток, любовавшихся нарядной лесной гостьей. Лиота вспомнила вечера, когда Эйлинора уютно посапывала у нее на коленях, а Джордж прижимался к ней, слушая захватывающие истории, которые она им читала. То были ее самые драгоценные воспоминания, поскольку после переезда в этот дом времени у нее хватало только на работу. Мама Рейнхардт очень быстро взяла на себя ответственность за воспитание своих внуков.

Лиота бережно завернула в мягкую бумагу все елочные украшения и положила их обратно в свои ячейки. Бусы и гирлянды фонариков тоже легли в коробку; теперь ее можно отложить в сторону.

Вторая коробка была доверху набита старой одеждой, и каждая вещь напомнила ей о причине, по которой была сохранена. Свадебный наряд; чудесный атласный халат, подаренный Бернардом на Рождество, которое они первый раз праздновали вместе; красное платье, которое она купила на свой день рождения в тот год, когда Бернард был на фронте. Он выслал ей деньги и велел купить что-нибудь красивое для самой себя. Мама Рейнхардт устроила скандал: как, дескать, Лиота посмела потратить всю сумму и при этом не купить что-нибудь детям. Свекор пытался возражать, но его слова не изменили ее мнения.

Теперь, проводя рукой по платью, Лиота вспоминала, как она тогда злилась и как возмущалась мама Рейнхардт, которая считала все, что бы тогда ни делала невестка, недостаточно хорошим. Папа Рейнхардт говорил, что его жена не понимает, что происходит. Так оно и было. Лиота не вытерпела и надела купленное платье. Она вернулась домой не поздно, около десяти часов вечера. Свекровь ждала ее возвращения. Она сказала, что дети должны были ложиться спать, но не легли, так как беспокоились о своей матери, и что она объяснила им, насколько нелепо волноваться о такой бездушной, эгоистичной женщине, как их мать, которая наверняка знает, как позаботиться о себе.

То было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она уложила детей и вернулась, чтобы объясниться с Элен Рейнхардт. Но не успела Лиота рта раскрыть, как свекровь вылила на нее целый ушат упреков и претензий. Тогда вмешался папа Рейнхардт и приказал жене утихомириться.

Но свекровь все равно ничего не поняла.

Лиота не думала, что ее дети знали что-нибудь о той ночи. Не думала вплоть до того момента, когда несколько лет назад Эйлинора сообщила ей, что она консультировалась по этому поводу со своим психоаналитиком. Дочь метнула в нее этой новостью, как гранатой, которая взорвалась в гостиной и своими осколками страшно ранила их обеих. Эйлинора считала, что знает все. О, как она ошибалась, но бессмысленно было объяснять ей, насколько односторонними были ее знания. Лиота напомнила дочери, что та в свои пять лет была не в состоянии правильно разобраться в том, что услышала, и не могла осознавать всю остроту боли и страдания своей матери. И что из того? Стоит Эйлиноре вбить себе что-нибудь в голову, ничто не сможет изменить ее мнения. Она, как питбуль, вцепится мертвой хваткой и вырвет душу из своей жертвы.

— Помнишь, как ты однажды вечером обидела бабушку Элен так сильно, что она не смогла оправиться после этого? — сказала Эйлинора.

В каком-то смысле дочь была права. Даже когда мама Рейнхардт поняла, почему ее муж пригласил Лиоту жить к ним, она не смогла свыкнуться с этой мыслью. После того злополучного вечера бедный папа Рейнхардт стал уходить из дому в Димонд-парк вне зависимости от того, светило солнце или лил дождь, и подолгу не возвращался. Лишь в последние годы его жизни он вместе с женой стал прогуливаться по этому парку.