Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл Страница 29

И еще одно, недавнее.

Письмо И.Ганзелки в Иркутск (20 мая 1968 г.). Ленька, милый, обнимаю тебя за

телеграмму и поздравления к первомайскому празднику. В последнее время я очень

часто вспоминаю тебя и всех близких и милых друзей – иркутян. И боюсь, что вы не

совсем правильно поймете, что у нас делается. В советских газетах пишут мало,

редко и не всегда с полным понятием. Это, конечно, огорчает много честных людей,

коммунистов, беспартийных, но в основном всех тех, которые любят и уважают

Советский Союз, и до сих пор думали о нем с полным понятием и доверием.

Ленька, это действительно положение нехорошее. Ты нас с Миреком знаешь.

Мы остались и остаемся такими, какими и были. Я в последние недели на очень бур-

ной публике несколько раз с удовольствием защитил дружбу к советским народам и

буду в этом продолжать, потому что дружбу и любовь менять нельзя. Но огорчает

меня, когда вижу, как много довольно высоко поставленных советских лиц поворачи-

ваются именно ко мне спиной и ищут дружбу среди тех, которые нанесли такой

ущерб и дружбе (действительной), и действительно социалистическому развитию

общества у нас.

Ну, ничего, Ленька, правда только одна. Время пройдет, и она проявится. Надо

работать и ждать. Хотелось бы уже продолжать работу у вас в СССР, но ответ-

ственные москвичи вдруг не знают, кто такой Ганзелка и Зикмунд, адрес потеряли.

Ничего, найдут, подождем. А все-таки было бы хорошо поговорить. По душам, как

следует. Ленька, обнимаю тебя, Макина и всех хороших друзей в Иркутске. Всегда

твой Юра 44 .

– Ребята, зайдите в дом! – зовет Нина. – Холодно!

Мы сидим и молчим, еще тесней прижимаемся под пледом плечами.

– Интересно, – говорит Виктор Федорович, – они из такой же, как у нас,

тоталитарной страны, с таким же аппаратом подавления, с тою же навязан-

ной идеологией. Но вот же выросли из нее, нормальные же люди! А? 45

…С Виктором Федоровичем мы встретимся 22 августа, оглушенные со-

общением о вводе наших войск. Он будет растерян и подавлен. Закрытость

его имени для прессы оберегала его от журналистов, которых в те дни обя-

зали привлечь авторитетных в области людей к публичной поддержке воен-

ной акции. Ко многим ученым, директорам заводов, писателям, художникам

приходили, но из близкого мне круга иркутян с «одобрением» не выступил

ни один. Люди предпочитали об этом не говорить, как о чем-то стыдном, не-

приличном. У местного начальства, по совести говоря, энтузиазма тоже не

наблюдалось; нехотя выполняли то, от чего невозможно было отвертеться.

– Вы знаете, – говорит Виктор Федорович, – я солдат, все делал и буду

делать для безопасности нашего государства. Без колебаний! Но та ночь,

письма из Праги… Что-то со мной происходит. Уже не могу все принимать на

веру. Спрашиваю себя: кому верить? А если все не так? 46

Под конец августа мне предстояло лететь в Москву. Перед поездкой еду

в Ангарск к Виктору Федоровичу. Мы заговорили о демонстрации семерки на

Красной площади. Он смотрит мне в глаза:

– Склоняю перед ними голову. И о нашей власти думаю, как эти ребята.

Но спрашиваю себя: а ты пошел бы с ними? Ты бы поднял своих рабочих, вы-

вел бы с плакатами на улицы? И отвечаю себе: нет, не пошел бы. Не вывел

бы. И не из трусости. Ребята на Красной площади отвечают за себя. А за мной

– город, комбинат, семь тысяч рабочих. И это, елки-палки, какая ни есть, моя

родина.

Ему кажется, что я не вполне улавливаю связь.

– Понимаете, я вырос внутри этой системы, стал ее винтиком. Всю

жизнь ей служу, надеясь, что этим служу родине. Не будем говорить о разни-

це между брежневской властью и родиной; я понимаю разницу, но разделить

эти два понятия не готов. Не я выбирал эту систему, многое в ней меня не

устраивает, вы знаете. Но оказавшись смолоду внутри, я всеми потрохами ее

укрепляю, веруя, что этим укрепляю родину. И буду это делать впредь, что-

бы никто не превосходил наш народ в силе и не обращался с нами высоко-

мерно. И какая бы ни была в стране сегодня власть, что бы я ни думал о ней,

поперек не встану. Слишком многое пришлось бы ставить на кон. Отвагой

ребят, повторяю, восторгаюсь. Военную акцию не одобряю. Чехов понимаю и

сочувствую. Но с протестом на Красную площадь не пойду. . 47

Виктора Федоровича не станет 12 мая 1987 года.

За гробом директора атомного комбината будет идти 250-тысячный

Ангарск. В городе появится улица имени Новокшенова, лауреата Государ-

ственной премии, крупного организатора атомной промышленности, рус-

ского интеллигента и патриота. Он верил, должен был верить властям, иначе

прожитая жизнь для него теряла бы смысл. И все-таки, даже в нем что-то по-

колебала Чехословакия 1968 года; тогда в первый раз пришла ему в голову

мысль, потом до конца дней не дававшая покоя: а если все не так?

Фотографии к главе 3

Министр национальной обороны Чехословакии Мартин Дзур на приеме у министра обороны

СССР Андрея Гречко (в центре) c маршалами Иваном Якубовским и Матвеем Захаровым.

Моcква, 1969

Леонид Брежнев – Александру Бовину: «Или уходи, выходи из партии, или выполняй принятое

решение». Бовин: «Выходить из партии я не был готов. Как прыжок в ничто…» Август 1968

Советские офицеры находят «подпольное оружие» на складах Народной милиции или под-

брошенное сотрудниками советской и чехословацкой госбезопасности

«А если все не так? …Чехословацкие события заставили задуматься директора Ангарского

электролизно-химического комбината, одного из организаторов атомной промышленности

в СССР Виктора Новокшенова (Иркутская область, 1968)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. «Мы чувствовали себя послед-

ними дураками…»

Посол Червоненко: «Больше всех не хотел военного решения Андро-

пов…» Косыгин и Зимянин над «Заявлением ТАСС». Три версии раз-

говора с министром Дзуром. Драма семьи Свободы. Полуночная

встреча в Граде. «Мы чувствовали себя последними дураками…»

«Сделать из Праги Будапешт я не дам!» Как Черник подписался под

своей судьбой

В Праге подполковника Камбулова удивила нервозность на территории

советского посольства. Дипломаты висят на телефонах, встречают и уводят в

кабинеты испуганных чехов и словаков, своих тайных осведомителей, шу-

шукаются с ними по углам. Снуют журналисты, армейские чины, мужчины в

комбинезонах и с военной выправкой – эти «строители» и «туристы» здесь

появились за несколько дней до ввода войск; ездят по городу, «обнаружива-

ют» склады оружия, демонстрируют их корреспондентам как свидетельства

подготовки контрреволюции к захвату власти. Потом они сменят комбине-

зоны на офицерскую форму с орденскими колодками на груди. У некоторых

будут медали «За освобождение Праги», хотя по виду в те времена они ходи-

ли в детский сад; интендантские службы экипировали их спешно, было не до

мелочей.

У здания посольства из фургонов скрытно выгружают ящики с хлебом,

мешки с крупами, коробки консервов, железные кровати, постельные при-

надлежности. Подвалы посольства, будет вспоминать вице-консул

Н.П.Семенов, «превращались в столовые, комнаты отдыха, склады военного

имущества» 1. Работы идут при свете автомобильных фар и неярких садовых

фонарей. Люди передвигаются бесшумно, усиливая ощущение тревожной

ирреальности мира. Из Москвы прилетели человек тридцать в штатском,

«семерки», как называли чекисты между собой солдат наружного наблюде-

ния. Новички не вполне понимают, что происходит, зачем они здесь, молча

курят, глядя в полутьму и обмениваясь своими бедными предположениями.

Посольство готовится к осаде.

Со Степаном Васильевичем Червоненко мы встретимся в сентябре 1989

года в Москве, в Министерстве иностранных дел на Смоленской площади.

Сутулый, усталый, больной человек, с трудом передвигавшийся, будет долго