Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4 Страница 29

Т е н о р.  И, конечно, очень часто Элизабет приходилось иметь дело с Ричардом-Хайдом. В дневнике он не раз спрашивает себя: «Из-за чего мы с ней постоянно ругаемся? Вот в эту самую минуту она вошла в комнату, где я сижу за машинкой, и мы снова сцепились. Ни один из нас не умеет уступить, и рано или поздно что-то между нами оборвется... С утра я радовался тому, что у меня не дрожали руки, но как только она вошла, они снова начали трястись... Если мы не можем понять и, хуже того, не можем выносить друг друга, то очень скоро наши пути разойдутся».

Б а с.  Элизабет многократно утверждала, что они оба получают удовольствие от ссор. На самом же деле, я думаю, они получали удовольствие от предвкушения примирения, которое последует за ссорой. Вы знаете мои теории о разнице между любовью и влюбленностью. Любовь – это озеро, влюбленность – река, которая существует только в движении, в стремлении к какой-то последней, предельной близости. Остановка так же губительна для нее, как для акулы, чьи жабры не способны усваивать кислород в неподвижной воде. Человек, испытавший счастье влюбленности, часто впадает в растерянность, достигнув озера любви. Как же так? Куда исчезло волнение, захватывающие дух пороги и стремнины, где брызги водопадов и плеск волн? И он пытается искусственно взволновать воды озера смерчами маленьких ссор, устроить в нем водовороты бессмысленных размолвок. Уловка временного разрыва помогает потом снова пережить то счастье сближения, которое таится в реке влюбленности.

Т е н о р.  Во всяком случае, судьба Бартона и Тэйлор может служить хорошим примером, подтверждающим вашу теорию. После знакомства в 1962 году река их влюбленности подхватила и несла их друг к другу, колотя о камни и плотины жизненных и семейных обстоятельств. Этот процесс растянулся на два года. Когда они достигли озера любви, выяснилось, что оба слишком ненасытны и не могут утолить душевный голод простым семейным счастьем. Искусственные разрывы, которые они устраивали друг другу, делались всё горше и длиннее. И десять лет спустя началось окончательное расставание, длившееся те же два года.

Б а с.  Есть что-то символическое и поучительное в эпизоде, случившемся в 1971 году, когда Бартоны отдыхали в своем доме в Мексике. Они отправились посмотреть выступление заезжего цирка. Номера сменялись, и в какой-то момент настала очередь метателя ножей. В нескольких метрах перед ним был установлен деревянный щит, спиной к которому стояла девушка, раскинув руки, как на кресте. Циркач бросал в нее тяжелые кинжалы, и они с громким стуком вонзались в дерево в нескольких сантиметрах от ее макушки, щеки, шеи, плеча, ребер. Выступавшим похлопали, потом ведущий что-то сказал в микрофон по-испански. Все повернулись в сторону Бартонов. Ричард подумал, что их просто приветствуют, и собирался встать. Вдруг он с ужасом увидел, что Элизабет поднимается с места, спускается на сцену и занимает место девушки у щита.

Т е н о р.  В его дневнике это описано так: «К тому моменту, когда я дошел до арены, первый нож вонзился в дерево в двух дюймах от ее левого уха. Потом – от правого. Глядя перед собой широко открытыми глазами и улыбаясь, Элизабет прошептала: “Ричард, только молчи, не нервируй его...” Я подчинился. Жена Лота могла бы поучиться у меня неподвижности. Через минуту все было кончено. Раздались аплодисменты, как на бое быков. Я пожал руку циркачу и собирался вести героиню обратно к нашим местам и шампанскому. Но не тут-то было. Под рев толпы меня поставили боком к щиту, дали в каждую руку по надутому шарику и один засунули в рот. Я выглядел полным идиотом. Шарики лопнули один за другим, пронзенные ножами. Дома, вместо неподвижности жены Лота, я изображал пляску Святого Витта, пока мне не налили стакан водки... “Я думаю, мы оба обезумели”, – сказала Элизабет».

Б а с.  Полагаю, если бы среди зрителей оказался Хемингуэй, он тоже поспешил бы занять место у щита. Видимо, есть люди, способные опьяняться опасностью. Или они пытаются что-то доказать своими отчаянными выходками – себе, окружающим, друг другу. Ведь и словесные дуэли Бартонов только на поверхности были бескровными. После каждой из них кровью истекало живое существо – их любовь.

Т е н о р.  В одном из прощальных писем к Элизабет Ричард бунтует против самого понятия «любовь»: «Для меня оказалось слишком трудным выстраивать всю свою жизнь на существовании другого человека. Не менее трудным, при моей врожденной самоуверенности, оказалось уверовать в идею любви. Нет такой вещи на свете, говорю я себе. Конечно, есть похоть, есть корыстное использование другого, и ревность, и томление, и затраченные усилия, но нет этой идиотской вещи – любовь. Кто выдумал эту концепцию? Я изломал мой растрепанный мозг, но ответа так и не нашел».

Б а с.  Друзья, обсуждавшие причины разрыва Бартонов, раскололись на две группы. Те, кто стал на сторону Элизабет, считали, что всему виной было пьянство Ричарда. Пьяный Бартон превращался в другого человека, в Джорджа из фильма «Кто боится Вирджинии Вулф», в то время как Элизабет уже перестала быть Мартой. Его друзья, имевшие возможность наблюдать обоих, говорили, что поведение Элизабет делалось хуже с каждым годом. Она постоянно наседала на мужа с требованиями, чтобы он принял участие в решении реальных и выдуманных проблем: с детьми, с собаками, с врачами, с финансами, с выбором ролей. К тому же постоянное ожидание подарков и знаков внимания. И бесконечные опоздания на деловые встречи и репетиции. Прибавьте к этому сварливые окрики «Ричард! Ричард!», когда ему случалось заговорить с новой знакомой на съемочной площадке. Некоторым казалось, что даже ее бесконечные болезни происходили из подсознательной потребности привлекать его внимание, привязывать, превращать в послушную сиделку.

Т е н о р.  Роман Антония и Клеопатры на экране был как бы репетицией, стартовой площадкой романа Ричарда Бартона и Элизабет Тэйлор в жизни. Десять лет спустя они получили возможность отрепетировать свое расставание, снявшись вместе в фильме «Его развод – ее развод». Распад семьи был дан в этой картине сначала глазами мужа, а во второй части – глазами жены. Оба приняли участие в съемках без большого желания, вели себя на площадке соответственно, и это сказалось на результате. Рецензии на фильм были убийственными. Журнал «Тайм» объявил его «громким сдвоенным крушением», «Голливудский репортер» – «скучным, занудным исследованием разваливающегося союза двух мелковатых персонажей». Даже «Варьете», обычно доброжелательное к Бартону, писало, что от просмотра фильма «зритель может получить столько же радости, сколько от присутствия на вскрытии трупа».

Б а с.  Наконец, летом 1973 года Элизабет Тэйлор сделала заявление для прессы, объявив о решении супругов пожить врозь: «Я убеждена, что нам с Ричардом пойдет на пользу расстаться на время. Может быть, мы слишком любили друг друга. Каждый находился под непрерывным взглядом другого, и это привело к временному обрыву взаимопонимания. Всем сердцем верю, что расставание в конечном итоге вернет нас туда, где нам следует быть, – то есть соединит нас опять. Если кому-то покажется, что в происходящем какую-то роль играют порывы сладострастия, это будет означать, что он судит по себе... Пожелайте нам удачи в это трудное для нас время. Молитесь о нас».

Т е н о р.  Элизабет Тэйлор не только была по-женски влюблена в Ричарда Бартона. Она находила в нем опору для личного и профессионального самоуважения, потому что он умел за блистательной внешностью и судьбой видеть и ценить в ней по-настоящему артистичную натуру. В одном письме к ней он писал: «Никогда не забывай о своих редких достоинствах. Не забывай, что под грубоватой словесной пленкой в тебе всегда живет замечательная и пуритански чистая ЛЭДИ. То, что ты так долго терпела рядом скучного обалдуя, как я, говорит лишь о твоей способности быть верной. Буду тосковать о тебе со страстью и сожалением... Мне безразлично, с кем ты найдешь свое счастье, лишь бы он был дружелюбен и добр к тебе. Но если он попробует вносить в жизнь моей бывшей жены страх и горе, я его раздавлю, размажу, сделаю посмешищем, растопчу...»

Б а с.  Дальше начинается полоса сближений и расставаний, которой подошло бы название пьесы Гибсона «Двое на качелях». Ричарда видят ухаживающим за Натали Делон (бывшей женой Алена Делона), Софи Лорен проводит уикэнд  на его яхте. Элизабет ищет утешения с немецким актером Хелмутом Бергером, с художником Энди Уорхолом, с предпринимателем Генри Вайнбергом. Потом вдруг прилетает к мужу в Италию – встреча в аэропорту, еле оторвались от папарацци, объятия в автомобиле, находят приют на вилле продюсера Карло Понти. Недолгое примирение длится всего девять дней – и снова разрыв. В конце 1973 года Элизабет попадает в больницу в Лос-Анджелесе, переносит тяжелую операцию на яичниках. Ричард летит к ней из Сицилии, через Северный полюс, входит в палату. Опять объятия, поцелуи, слезы. Операционный шов как от прикосновения волшебной палочки заживает в считанные дни.