Татьяна Шамякина - Как жила элита при социализме Страница 3

Еще о молодежи, уже взращенной на белорусской почве. Нынешняя поп-дива, а в начале 1990-х годов только что ставшая одной из первых «красавиц» на конкурсе каких-то бесконечных «мисс», обиженно жаловалась журналистам на университетских преподавателей, которым все никак не могла сдать экзамены: «Как они смеют относиться ко мне так, как и к остальным студентам?! Они что, не понимают, что я — особенная?!» Так и сказала, по своей девичьей наивности, совсем серьезно, — «особенная». Потом она, конечно, поумнела, перебралась в Москву, сейчас уж третий раз вышла замуж. И почему-то все ее мужья и друзья неизменно оказывались богатыми бизнесменами. В этом, конечно, ничего плохо­го нет, однако — тенденция...

Сословия, классы, касты, какие-то потери в обществе неизбежны — даже в муравейнике или в улье особи делятся по выполняемым функциям. Но одно дело, когда человеческий муравейник чувствует свое единство и вместе соверша­ет великое дело, как это было, при всех оговорках, во время войны, другое, когда какая-то группа настойчиво декларирует свою исключительность и испытывает презрение по отношению к остальным. Причем по совершенно неочевидным основаниям!

Понятие «элита» выкристаллизовалось в 1990-е годы, когда другое, исключи­тельно важное понятие — «справедливость» — было изгнано из употребления, и установилась власть бывших цеховиков и торгашей. Известный российский писатель и публицист Олег Попцов пишет уже в наше время: «...капитализм, который мы построили, воровской и бандитский. Он породил социальные про­тиворечия и сделал социальную несправедливость нормой существования гро­мадной части населения страны». Несправедливость — и есть почва, взрастив­шая привилегированную страту, для которой народ, состоящий из тружеников, поскольку он беден, — быдло, человечье стадо, в лучшим случае — электорат.

В Беларуси в течение двух десятилетий все же как-то сохранялась некая видимость равенства, хотя помню постоянные толки нашей «продвинутой» интеллигенции в начале 1990-х годов о «совках», «приверженцах тоталитариз­ма». (Кличка «совок» пришла, как и многое в то время, из блатного жаргона: так «на зоне» воры называли тех, кто ударно трудился совковой лопатой, рассчиты­вая на досрочное освобождение.) Еще поражало стремление отдельной группы приватизировать свою белорусскость — остальные на нее как бы не имели права. А сейчас чем дальше мы врастаем в так называемую рыночную экономику, тем больше ее страшных язв открывается. Перечислять можно долго.

И вот уже летом 2013 года торговцы на рынках бастуют против сертификации товаров — требуют свободы впаривать потребителям негодную залежь и отра­ву. И страшно, если власти постепенно уступят диктату богатеньких наглецов. О том, что «богатеньких буратино» в Беларуси на самом деле очень много (при всех крокодиловых слезах о «диктаторе» Лукашенко), ярко свидетельствуют наши дороги, улицы городов и поселков: достаточно посмотреть на марки машин. Ведь по количеству престижных марок Минск уже обогнал столицу Австрии Вену!

Элитой чувствуют себя не только торгаши, поскольку все кругом твердят о важности сферы услуг, но и молодежь, которая также привыкла к рассужде­ниям СМИ о том, как она прогрессивна и умна, как необходимо о ней всемерно заботиться (а в подтексте — ей угождать). К старшему поколению появляется презрение за его «отсталость». И вот уже в государственном российском доку­менте, касающемся реформы РАН, оскорбительно подсчитано, сколько в Акаде­мии наук пожилых ученых, а сколько молодых. На что академик РАН и РАМН Андрей Воробьев пишет в «Литературной газете»: «Аргументы Ливанова о про­центе «старых» и «молодых» в науке достойны разговора домохозяек на кухне (Подчеркнуто мною. — Т. Ш.). Обсуждать эти «мысли» невозможно, хотя вопрос о проблеме стареющего населения планеты волнует ученых всего мира. Суще­ствуют (но не у нас) разные решения, как использовать интеллект и руки пожи­лых людей с пользой для них и общества».

Война всех против всех, раздрай в стране и хаос начинаются с ощущения частью населения своей элитарности. Опасность таится и в том, что идея исклю­чительности, собственной значимости — расовой, национальной — ежедневно, ежечасно порождает социал-дарвинизм, идеологический источник фашизма.

Расово-националистический соблазн исключительно велик. Даже исконно толерантные белорусы ему изредка невольно поддавались.

Однажды моего отца, уже тогда первого секретаря Союза писателей Белару­си, пригласили в контролирующую национальную безопасность организацию. Он очень удивился, когда ему показали заполненную вкладами сберкнижку одно­го из писателей, выданную в «третьем рейхе» (!).

Все быстро разъяснилось. В 1960-е годы даже лейтенанты, служившие в органах, даже Шамякин, не знали, что часть Беларуси (некоторые районы Гродненщины) во время Второй мировой войны входила в «третий рейх»: немецкие ученые вычислили, что на эту территорию никогда в истории не про­никали чуждые расово завоеватели, скажем, тюрки, и значит, население здесь сохранило чистоту истинно арийской крови, как и натуральные немцы. Потому жители этой части Беларуси пользовались теми же привилегиями, что и жители собственно Германии. А на остальной части Беларуси — оккупация и жесто­чайший геноцид.

Современный белорусский исследователь Кузьма Козак, автор книги «Гер­манские и коллаборационистские потери на территории Беларуси в годы Вели­кой Отечественной войны (1941—1944): анализ и итоги» утверждает на основе изучения колоссального архивного материала: «Наши людские потери огромны. Но это одна сторона. Другая, это видно и по документам, что нигде не было тако­го сопротивления, как в Беларуси». Кстати, тот будущий писатель со сберкниж­кой рейха (о которой он и не знал) смог во время войны сбежать к партизанам, воевал самоотверженно, честно, и вообще во всех смыслах был замечательным человеком и хорошим прозаиком.

Но обнародую и другие факты. Мой учитель, известный ученый и поэт, про­фессор, о времени своего детства в «третьем рейхе» говорил с придыханием, восторгом, искренним сожалением об утраченном рае. Да, это было всего один раз, он, по своей эмоциональности, сорвался, проговорился, оскорбленный моим безусловным отрицанием буквально всего в фашистской Германии. Но я его поняла и не осуждаю. Детство ведь всегда вспоминается с ностальгией; семья врача, конечно же, жила при немцах хорошо; и я вполне допускаю, что все было, по словам моего наставника, «очень культурно». И разное, будем говорить чест­но, отношение к Великой Отечественной войне среди белорусов тоже понятно: оно одно у тех, чьи предки находились под оккупацией и испытывали жесто­чайшее притеснение, и оно несколько другое у тех, чьи отцы и деды получали определенные привилегии как жители «третьего рейха», кстати, за счет ограбле­ния соотечественников.

Нельзя здесь не сказать и о том, что партийная и государственная после­военная элита в Беларуси принципиально отличалась от управленцев в других республиках. Она у нас, начиная с первого секретаря ЦК КПБ Петра Мироновича Машерова, сплошь из бывших партизанских командиров. То есть людей, при­выкших не просто к постоянной опасности, а к необходимости самостоятельно принимать решения и быть ответственными за каждый свой шаг и поступок. Как нигде, наши элитарии отличались настоящим демократизмом.

В связи с этим расскажу один случай, который я услышала в 1970-е годы от моей портнихи. Однажды она вместе со своими дочерьми, начинающими бале­ринами, возвращалась с дачи с тяжелыми сумками. На шоссе голосовали. И то ли издали не рассмотрели, то ли задорные девчонки, как говорят сегодня, «при­кололись», но проголосовали черной «Чайке». Она, на удивление, остановилась и подобрала трех женщин. Хозяин «Чайки», человек в черных очках, сидевший рядом с водителем, часто к пассажиркам оборачивался, всю дорогу разговаривал, расспрашивал своих попутчиц о жизни, рассказывал о своих дочерях. По при­езде в Минск глупая женщина додумалась предложить хозяину машины деньги за проезд. Тогда он обернулся, снял очки и спросил: «Вы хотя бы знаете, с кем ехали?» Это был Машеров.

Тут интересны два момента. Во-первых, кто бы из руководителей какой дер­жавы подхватил голосовавших на дороге, даже в то время, когда о терроризме слыхом не слыхивали? Во-вторых, меня поразили, конечно же, наши обыватели. Не знать своего руководителя в лицо — это значит никогда не смотреть новост­ные передачи по телевизору, не читать газет. Да, именно так и оказалось: они ничем, что происходит в республике, не интересовались. А зачем им? Кстати, я и сегодня знаю немало таких личностей: в лучшем случае смотрят «Евроньюс», а все свое, все, что проиходит в родной стране, в том числе положительное, — презирают. При этом считают себя элитой.

Возвращаясь к Машерову, скажу, что он всегда пешком, без охраны, ходил на работу, нередко захаживал в магазины, но, правда, именно в черных очках. И все же, восхищаясь белорусским руководителем, всенародно любимым, нельзя его за такое поведение похвалить. Пренебрежение безопасностью стоило ему в ноябре 1980 года жизни.