Татьяна Шамякина - Как жила элита при социализме Страница 4

Тут интересны два момента. Во-первых, кто бы из руководителей какой дер­жавы подхватил голосовавших на дороге, даже в то время, когда о терроризме слыхом не слыхивали? Во-вторых, меня поразили, конечно же, наши обыватели. Не знать своего руководителя в лицо — это значит никогда не смотреть новост­ные передачи по телевизору, не читать газет. Да, именно так и оказалось: они ничем, что происходит в республике, не интересовались. А зачем им? Кстати, я и сегодня знаю немало таких личностей: в лучшем случае смотрят «Евроньюс», а все свое, все, что проиходит в родной стране, в том числе положительное, — презирают. При этом считают себя элитой.

Возвращаясь к Машерову, скажу, что он всегда пешком, без охраны, ходил на работу, нередко захаживал в магазины, но, правда, именно в черных очках. И все же, восхищаясь белорусским руководителем, всенародно любимым, нельзя его за такое поведение похвалить. Пренебрежение безопасностью стоило ему в ноябре 1980 года жизни.

Много в автомобильной аварии, в которой погиб Петр Миронович, неясного, загадочного, подозрительного. Кстати, мало кто знает, что незадолго до аварии уже было принято решение о назначении Машерова Председателем Совмина СССР — вместо Алексея Николаевича Косыгина, по рекомендации последнего. При немощности Л. И. Брежнева еще не старый, умный, энергичный Машеров вполне мог бы стать Генсеком. Потому не случайно сразу же после смерти белорусского лидера пошли разговоры о причастности к катастрофе секретного ведомства Ю. В. Андропова. Мой отец долго этому не верил, махал руками на собеседников и возмущался подобными утверждениями. Но потом поверил...

В самом деле, зачем смертельно больной Ю. В. Андропов так рвался к власти? Теперь, после всего происшедшего с СССР, пожалуй, понятно: его зада­чей было расставить на нужные места нужных людей, в частности, просунуть в Политбюро первого секретаря Ставропольского обкома М. С. Горбачева. Мог ли Андропов и те, кто за ним стоял, допустить появление в руководстве Совет­ским Союзом такого выдающегося государственного деятеля, как Машеров? А ведь не случись с ним трагедии, все-все могло бы быть по-другому...

Жилье

В 1950-е годы, при колоссальном дефиците жилья, собственный дом Якуба Коласа в центре Минска населением воспринимался абсолютно нормально: культ народного песняра был всеобщим.

Я слабо помню Якуба Коласа. Естественно, в дошкольном возрасте я не могла посещать его дом, хотя отец ходил к нему регулярно — за партийными взносами. Классик и молодой прозаик вели тогда долгие беседы. А потом, в течение нескольких десятилетий, очень дружили Шамякины и семья Данилы Константиновича, сына Коласа. И тем не менее, я имела счастье видеть самого Константина Михайловича. В 1950-е годы писатели Беларуси еще не настро­или собственных дач. Первый секретарь ЦК КПБ Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко отдал им под Дом творчества свою, естественно, принадлежащую государству, дачу в Королищевичах, рядом со Стайками. Долгое время, вплоть до конца 1980-х гг., когда Нил Гилевич, сменивший Ивана Шамякина на посту первого секретаря СПБ, продал этот Дом творчества какому-то предприятию, Королищевичи были любимым местом отдыха и работы многих поколений литераторов, а также их детей.

От главного, жилого, двухэтажного корпуса Дома творчества до столовой вела дорожка посреди леса длиной чуть более километра. Специально для Я. Коласа, который утомлялся ходить, на середине дороги поставили скамейку. Он сидел, опершись на палочку, а мы, дети, копошились вокруг него на земле, соби­рая чернику или играя в камешки.

После войны писатели, по мере восстановления города, устраивались в Мин­ске со все большим комфортом. Постараюсь это показать хотя бы на примере нашей семьи.

В 1948 году, за два месяца до моего появления на свет, родители из провин­ции приехали в столицу и поселились на частной квартире в крохотном деревян­ном домике болотистой Комаровки — на теперешней улице Якуба Коласа. Отец начал учиться в Высшей партийной школе, старшая сестра Лина пошла в первый класс. Она пишет в своих мемуарных заметках о том времени: «На Логойском тракте снимали комнаты Андрей Макаенок, Петр Василевский, Алексей Кулаковский. Папа с ними подружился. Они приходили к нам. В теплое время беседовали в вишневом садике о политике, экономике страны, писательских делах. Когда случались холода, шли к кому-нибудь из них, поскольку у нас было очень тесно». Жили еще страшно бедно, но уже не голодали, как в первые послевоенные годы. А дефицит жилья был, безусловно, огромный. Тем не менее, по утверждению той же Лины Ивановны, семья Шамякиных переезжала из деревни в город с боль­шими надеждами и верой в счастливую жизнь. Она и правда делалась не только все более нормальной, но и воистину счастливой. Я еще застала это незабывае­мое ощущение, царившее в семье, в среде знакомых и родных, вообще в стране. Никакими словами невозможно выразить удивительную атмосферу того време­ни, когда все было еще на подъеме, настроение радостное, а при этом — жизнь в тесноте и посреди развалин.

В 1950 году родителям дали две комнаты в общей квартире вместе с писа­телем Алексеем Кулаковским на улице Карла Маркса, вблизи вокзала. По сви­детельству Лины, жили в коммуналке необычайно дружно, интересно, шумно. У Шамякиных родился долгожданный сын Саша, у Кулаковских — третий из сыновей Коля. Наша семья стала покупать кое-какие вещи. Для меня загадка, как в таком гаме и тлуме могли работать два писателя, как воспарял, так сказать, их дух? А ничего, они всегда с удовольствием вспоминали жизнь в коммуналке.

Уже где-то в 1952 году мы с Кулаковскими разъехались. Шамякины полу­чили отдельную трехкомнатную квартиру на первом этаже дома на углу улицы Комсомольской и проспекта (тогда существовал только один проспект). Эту тем­ную квартиру напротив клуба имени Дзержинского я уже сама хорошо помню. Причем наиболее запомнившийся эпизод из того периода жизни — день смерти Сталина. Мне четыре с половиной года. Окна нашей квартиры выходили не на проспект, который еще только строился, хотя многие дома уже стояли, а на улицу Комсомольскую. К нам никогда не заглядывало солнце. А в тот день еще и не зажигали свет — почему-то мама считала это кощунством. День мрачный, холодный, с промозглым ветром. Помню голос Левитана по радио — такой тра­гический, что брал за душу и малых детей. У меня забрали все цветные ленты в косички, перевязав ими горшки с цветами, чтобы отнести вождю. Весь день взрослые провели на площади, перед памятником Сталину. Сестра говорила, что там многие безутешно рыдали и даже теряли сознание. Удивительно все же, какие эмоциональные были белорусы в то время! И понятно почему: люди пере­жили войну, многие потеряли семьи и видели гибель сослуживцев.

В 1954-м или в 1955 году мы поселились снова-таки на улице Карла Маркса, но в доме под № 36, где большинство квартир заняли семьи литераторов. Тут мы прожили пятнадцать незабываемых лет, пожалуй, самых счастливых в моей жизни. Да и в жизни родителей — также.

Дом тогда нам, детям, казался огромным, а был всего только пятиэтажным, на три подъезда. Между вторым подъездом, где наша семья жила на четвертом этаже, и первым, где оказалось много друзей, можно было пройти не только по двору, но и по подвалу и даже по чердаку. Но поскольку мой брат Саша под­ростком держал на чердаке голубей и нередко, гоняя их, вылезал на крышу, то, по просьбе жившего на пятом этаже Янки Брыля, чердак в конце концов закрыли.

В доме сначала были плиты, топившиеся дровами (сегодня даже трудно представить!). Дровяные сараи находились во дворе — на том месте, где сейчас кинотеатр «Пионер». И еще характерный для того времени нюанс: на такой дом полагался домоуправ — управляющий домом, который разрешал все бытовые вопросы. Мне он помнится — бывший военный, который, естественно, хорошо знал всех жителей и их запросы. Но вскоре было создано домоуправление, где чиновникам уже, ясно, было не до каждого отдельного жильца. Сегодня процесс бюрократизации, всеобщего обезличевания пошел еще дальше.

И еще о сфере, достаточно важной. В 1950-е годы почта работала без выход­ных, как и издание центральных газет, и, конечно же, без обеденных перерывов (перерыв на почте — нонсенс); носили корреспонденцию три раза в день, первые газеты обязательно доставлялись уже к 8 часам утра; почтовые ящики распола­гались на дверях каждой квартиры. Труд почтальона нелегкий. Я знаю о нем не понаслышке — моя тетя Оля всю жизнь проработала на почте. А нам в годы про­живания на улице Карла Маркса носила почту девушка Женя, сирота, из детдома. Моя мама ей помогала материально. Но каждому времени — свое: зато ныне есть интернет. Что может быть удивительнее! Правда, и идеологический прессинг с разных сторон, сегодня гораздо мощнее, чем жалкая ежедневная газета, пусть и рупор руководящей партии, в 1950-е годы.

...Сегодня наш бывший дом, угловой, частично выходящий и на улицу Энгельса, испорчен «пещерой» — входом в метро, а тогда там помещался книж­ный магазин «Политкнига», занимая большую площадь, чем в наше время. Но, естественно, он не был сплошь забит трудами классиков марксизма-ленинизма и брошюрами издательства «Политпросвет». Имелись отделы (они располагались в нишах) и художественной литературы, географической, исторической, а также большой канцелярский отдел; потому мы, дети, этот магазин хорошо обжили.