Елена Толстая - Большая нефть Страница 32

И спрятался от добродушно-смешливого авдеевского взгляда за газетой «Советский спорт».

Векавищев налил себе в кружку чая. Подошел к окошку вагончика, когда уловил «на улице» непривычное движение, густое скопление людей — человек десять, наверное, и женщины в том числе. Андрей Иванович прищурился, когда различил среди пришельцев Авдеева. Ильич стоял в кепке среди мужиков, поснимавших головные уборы. Холодное солнце поздней осени беспощадно ползало по сединам и лысинам, ветер дергал баб за платочки.

Словно почувствовав на себе взгляд Векавищева, Авдеев сказал людям несколько слов и, повернувшись, направился к вагончику. Теперь все лица обратились на окно, в котором неясно маячил Векавищев.

— Илья, что за ходоки у Ленина? — изумленно спросил Векавищев, когда Илья Ильич вошел в вагончик.

Тот закрыл за собой дверь, чтобы не студить помещение.

— Из Макеевки крестьяне, — назвал он близлежащую деревню, с которой у нефтяников установились дружеские отношения, особенно на почве колхозного рынка. — Просят у нас трактор одолжить на два дня.

— Чего? — удивился Векавищев.

— Трактор им позарез нужен, вот чего. Через пару дней вернут… — Авдеев выглянул в окно. Крестьяне продолжали тревожно смотреть на вагончик, в котором решалась их судьба. — Не успевают собрать урожай. Свекла померзнет.

— Откуда сведения, что померзнет? — спросил Векавищев.

— Оттуда… Старейшина говорит, со дня на день морозы ударят.

— Вот видишь, — промолвил Векавищев с чувством, — даже в Макеевке своя метеостанция есть, а мы до сих пор палец слюним и ветер ловим…

— Приметы, Андрей, народные приметы, — отозвался Авдеев. — Мудрость пращуров. Так трактор-то даем?

Векавищев понимал, что Авдеев спрашивает для проформы. И без того с местным населением то и дело возникают проблемы. Драки и прочие недоразумения. Обижать еще и Макеевку — верх безрассудства. Да и людей, честно говоря, жалко. Померзнет свекла, в самом деле… Весной к ним же, к макеевским, если что, на поклон придется идти — картошечки прикупить, той же свеклы.

— А как ты думал, Ильич? — пожал плечами Векавищев. — Что ж не дать трактор-то… У нас же государство кого? Рабочих и крестьян.

Авдеев многозначительно поднял палец и прибавил:

— И трудовой интеллигенции.

Он вышел из вагончика. Векавищев услышал, как Ильич громко говорит:

— Товарищи, трактор будет! Старшой разрешил! Но это в последний раз. Начальство как узнает — заругает страсть!

Его обступили, радостно гомоня. Бабка постарше кланялась. Казалось, вот-вот — и бросится ловить его руки, целовать. Сцена до смешного напоминала что-то из патриархальных времен. Иллюстрацию к классике, так нелюбимой Васей Болото. Эпоха, когда одни маялись дурью и не знали, чем себя занять, а другие были тупыми, забитыми и топили ни в чем не повинных собачек.

— Тьфу ты, — сказал Векавищев, допивая чай, — похоже, советская власть вообще прошла мимо Макеевки…

Разумеется, эта идиллическая «смычка» пролетариата с деревней не прошла мимо бдительного начальственного ока. Уже через день на столе Михеева лежало письмо, написанное на листке в клеточку, вырванном из школьной тетради. Писал человек малограмотный, к литературным упражнениям непривычный, что явствовало из неуверенного почерка и высокопарного слога.

Михеев посланию обрадовался так, словно оно было от родимой матушки на чужедальнюю сторонку. Он прочитал текст несколько раз, выучивая почти наизусть, после чего с торжеством положил «документ» на стол перед Дорошиным.

А пусть знает дорогой Макар Степанович, какую змею греет на груди! Больно уж все они сдружились — Буров, Дорошин, Векавищев этот… да и Авдеев — бывший уголовник — туда же… Пора разворошить эту тепленькую компанию. А теперь и повод появился.

— Полюбуйтесь. Макар Степанович! — сказал Михеев.

Дорошин полюбовался — но не на письмо, а на самого Михеева. Сильно не понравилось парторгу, что лицо его заместителя сияет, как медный самовар. Небольшой такой самовар, но хорошо начищенный.

— В чем дело? — спросил Дорошин неприязненно и отодвинул листок. — Прочитайте мне сами, пожалуйста, а то я… почерк плохо разбираю.

Он держался так брезгливо, что даже слепой заметил бы: прикасаться к подобному письму Дорошин считает ниже своего достоинства. Однако Михеев слишком увлекся своей ролью разоблачителя.

— Хорошо, Макар Степанович. Почерк действительно нечеткий, но, думаю, это потому, что писал человек трудовой, привыкший к тяжелым орудиям труда и не привыкший к перу и бумаге… «Буровой мастер Векавищев систематически отдает технику внаем с буровой жителям деревни Макеевка для обработки личных участков, а в уплату берет питание и самогонку», — зачитал он. — Ну, каково? Хорош передовик производства! Это же подсудное дело!

Дорошин поморщился.

— Это анонимка. Пасквиль, однозначно. Бросьте его в печку, пожалуйста.

— Нет уж. — Михеев бережно сложил и пригладил письмо. — Это документ. И я считаю, что мы обязаны реагировать на подобные сигналы.

— И каким же образом нам следует реагировать? — поинтересовался Дорошин. И опять же, будь Михеев менее занят своим грядущим торжеством над Векавищевым, он обратил бы внимание на тон собеседника. Ибо, по мнению Дорошина, реагировать на анонимку порядочный человек мог лишь единственным способом: игнорируя ее. Дорошин был счастлив, что времена, когда обязательной считалась иная реакция, уже миновали. Михеев же, напротив, явно сожалел о том, что опоздал родиться.

— Я считаю, нужно создать комиссию и самым тщательным образом разобраться в деле, — заявил Михеев. — Дыма без огня не бывает, Макар Степанович. Что-то происходит. И это «что-то» имеет отношение к буровой, к государственному имуществу.

— Да и разбираться-то не в чем, — настаивал Дорошин.

Михеев видел, что в этом деле Дорошин ему не союзник; однако начать предпринимать какие-то шаги без согласования с начальством Михеев не мог. Не имел ни права, ни возможности.

— Руководство, — Михеев многозначительно указал в потолок, намекая на высшие сферы, — требует от нас выполнения государственного плана. А наше управление, к сожалению, среди передовых не числится. Как бы мы ни рапортовали, как бы ни гордились достижениями отдельно взятых товарищей… Какие могут быть «отдельно взятые» успехи индивидуума, если коллектив буксует? А это будет продолжаться — в частности, до тех пор, пока Векавищеву сходят с рук его художества. Что же это получается, Макар Степанович? Производственник, человек государственный, отдает государственную технику на сторону — да еще для чьих-то там личных нужд! И плату берет — самогоном! Это же аморалка, если не сказать похуже…

— Для начала необходимо доказать, что все эти «факты», простите, не ложь, — заметил Дорошин. — А до тех пор я буду относиться к анонимке так, как она этого заслуживает. То есть никак.

— Ну так за чем дело стало? — пожал плечами Михеев. — Доказать очевидное несложно. Поручим главному инженеру Федотову разобраться в проблеме. Создадим комиссию. Вы, Макар Степанович, войдете в состав этой комиссии?

— Увольте, — пробормотал Дорошин. — У меня других дел по горло. Вы мой заместитель — вот и замещайте.

Он видел, как в глазах Михеева мелькнул радостный огонек. Ладно, радуйся. Пока есть такая возможность. Скоро крылышки тебе пообрежут, сокол ясный.

— Ну, вы приступайте к составлению графика работы вашей комиссии, а у меня полно планов на сегодня. Желаю успеха.

И Дорошин вышел из кабинета. Будь Михеев чуть-чуть понаблюдательнее — он обратил бы внимание на то, что парторг явно спешит. Но Михеев был поглощен другим — он предвкушал, как они с Федотовым разоблачат Векавищева. А заодно и с Бурова спесь посбивают.

Буров приехал к Векавищеву на газике. Полюбовался на вышку, спасенную стараниями бригады. Помбура Елисеева не видел — тот пропадал на работе и на приезд начальства никак не отреагировал. Надо будет — позовут, а пока незачем искать разговоров на свою голову.

Векавищев увидел буровский газик с вышки, спустился.

Буров пожал ему руку, хмыкнул.

— Читал, читал твой отчет по вышке. Молодец Елисеев, а?

— Молодец, — проворчал Векавищев, но поневоле улыбнулся.

— Я плохого помбура не пришлю, — заметил Буров.

Векавищев, не скрываясь, рассмеялся.

— Саныч, я ж тебя не первый год знаю. Ты мне его от полной безысходности прислал…

Бурова это «разоблачение» нимало не смутило.

— Ну и что, зато попадание-то в десятку! А? Ну, признай, Андрей…

— В десятку…

— Вот. Ты с ним поласковей будь.

— Он что, баба — поласковей с ним быть? — надулся Векавищев.

Что-то Буров начал сентиментальничать. Стареет, наверное. Или уход жены плохо действует. Эти жены, они… Векавищев быстро, привычно отогнал болезненное воспоминание об Алине. Боль уже притупилась, а нет-нет да нахлынет.