Лев Бразоль - Публичные лекции о гомеопатии Страница 33

Ознакомившись несколько с теоретической стороной предмета и запасшись аптечкой, я решился приступить к опытам, материала для которых у меня было очень много. Я не стану передавать этих опытов: я думаю, над моей практикой посмеялись бы не только. аллопаты, но и гомеопаты. Вероятно, я делал много промахов в силу недостаточного знания, но я приступил к делу добросовестно, желая только получить ответ на интересовавший меня вопрос, могут ли гомеопатические лекарства производить благотворное действие на больных. Я не придавал значения всем тем случаям исследования, в которых выздоровление можно было, как мне казалось, объяснить каким-либо образом помимо действия лекарства. Случаев излечения, записанных подробно, у меня было несколько сот, но все случаи какой-либо недавно проявившейся острой болезни, если даже она исчезала в день-два, я откидывал. Мне приятно было, что люди выздоравливали, но я мог приписать излечение их действию самой натуры, а не лекарств. Для решения вопроса я только оставлял для себя те случаи, в которых невозможно было приписать выздоровление действию природы. Если, например, ко мне являлся больной, который в течение двух лет не мог работать и даже ходить вследствие страшной язвы на ногах; если эту язву удалось при помощи арсеника 6-го деления улучшить в течение трёх недель настолько, что больной мог владеть ногой; когда я ещё до отъезда из деревни видел, как этот человек стал уже принимать участие в полевых работах, то я не считал себя вправе отвергать в данном случае действие лекарства. Конечно, таких случаев было немного, но их было несколько, а это уже очень много значит. Затем, на меня ещё больше подействовало другое обстоятельство. Как известно, гомеопат при выборе лекарства руководствуется главным образом симптомами, которые он подмечает в больном. Является больной — я записываю все признаки болезни, какие могу от него узнать и какие сам подмечаю, и затем подыскиваю соответствующее лекарство. Очень часто оказывалось, что я не мог найти такого гомеопатического средства, которое действовало бы разом на всю совокупность признаков. Были лекарства, два-три, которые обнимали почти всю эту совокупность, но не было одного такого, которое я мог бы дать и сказать, что от этого лекарства должны исчезнуть все намеченные мной признаки болезни. В таких случаях гомеопаты, кажется, прописывают одновременно два-три лекарства и дают их больному через известные промежутки, через час или два. Я этого не делал. Я давал всегда только одно лекарство, хотя бы оно не обнимало собой всех болезненных симптомов, и затем наблюдал его действие. Были случаи, правда всего два-три, не больше, когда от данного мной лекарства исчезали как раз те признаки, которым оно соответствовало, и оставались те, на которые это лекарство не должно было подействовать. Вот после этих случаев я вполне уверовал в гомеопатию, тем более, что к этому времени у меня сложилось и некоторое представление, может быть, неверное, о значении закона «similia similibus curantur», который в начале мне казался всегда таким нелепым, а я не находил теории гомеопатии, которая бы разъясняла суть этого закона. В некоторых сочинениях мне попадались только намёки на то, что работа гомеопата совсем не то, что работа аллопата; что гомеопатическое лекарство даётся совсем не с теми целями, с какими дается лекарство аллопатическое. Гомеопат не смотрит на болезненные признаки, как на что-то такое, с чем нужно воевать. Напротив того, гомеопат смотрит, например, на жар у больного, как на спасительную вещь — это одно из выражений стремления организма спастись от какого-то болезнетворного начала, которое в него попало и нарушило равновесие. Следовательно, гомеопат смотрит так, что ему нужно пособить организму, а не то, чтобы идти на него войной и бомбардировать лекарствами. Если я возбуждаю маленькими приёмами как бы подобную болезнь в организме, то, может быть, этим увеличиваю реакцию организма против болезнетворного начала — увеличиваю энергию тех сил, которые постоянно работают в нашем организме, чтобы привести его в равновесие; а что такие силы действительно работают, это мы слышали здесь от глубокоуважаемого профессора Тарханова.

Я не буду более распространяться. Повторяю ещё раз, что я позволил себе высказаться только потому, что считал это своим нравственным долгом. Я уверовал в гомеопатию лет 25 тому назад и остался ей верен до настоящего времени, т. е. я верю в справедливость её основного закона и в действие малых гомеопатических доз. Я присутствовал на всех трёх лекциях д-ра Бразоля, выслушал очень внимательно те возражения, которые ему делались, и должен сказать, что, выслушав все возражения, верю столько же в гомеопатию, сколько и раньше в неё верил: эти возражения нисколько меня не поколебали. Собственно возражений по существу было мало; гораздо больше было вопросов с целью поставить доктора Бразоля в тупик, начиная с вопроса относительно терминологии гомеопатии и кончая вопросами более существенными, например, о том, как можно действовать на больного поваренной солью в такой малой дозе, когда в его крови всегда она находится в гораздо большем количестве. Я позволю себе сказать, что если бы д-р Бразоль отвечал на этот вопрос: «Я не знаю», то и тогда нисколько гомеопатия не была бы поколеблена. Неужели какой-нибудь доктор-аллопат возьмётся ответить на каждый вопрос о действии лекарства внутри организма, что именно оно там производит и как оно может это производить? Я в этом сомневаюсь. Но д-р Бразоль ответил на этот вопрос; он дал и на многие другие вопросы удовлетворительные ответы; по поводу некоторых, мне кажется, можно было бы сказать больше. Д-р Бразоль, вероятно, не нашёл это нужным. Меня лично особенно заинтересовало заявление профессора Тарханова, что самый критерий, который мы берём для определения верности гомеопатической системы, ложен. «Я знаю», — сказал он, — «что многие излечиваются гомеопатией, но это не значит, что гомеопатические средства действуют», и указал при этом на то, что в Париже сотни и тысячи людей излечивались хлебными шариками, которые давал какой-то отставной солдат. Вот если бы можно было признать эти слова вполне справедливыми, то тогда мой личный опыт рушился бы, потому что я делал прямо опыты на больных и своё убеждение о действительности гомеопатического лечения основал на результатах именно этих опытов. Но я не могу согласиться в этом случае с профессором Тархановым. Я хорошо знаю, что во многих случаях больной выздоравливает без всякой помощи лекарств, но нельзя отрицать и того, что есть много таких случаев, в которых действие лекарства слишком явно, чтобы можно было его отвергать. Профессор придаёт большое значение вере больных в докторов и в лекарства и уверяет, что вылечить можно и хлебным шариком, и чистой водицей. Отрицать этого факта я не стану, но как понять действие лекарства на маленьких детей, даже грудных — нельзя сказать, чтобы тут влияло какое-то особенное отношение к доктору или лекарству, а между тем оно их вылечивает. Именно на детях гомеопатам и приходилось особенно много практиковать: в нашем, по крайней мере, обществе немало таких полугомеопатов, которые думают, что на взрослых малые дозы не могут действовать, а на детей могут, и потому сами прибегают к помощи аллопатов, а детей лечат у гомеопатов. Профессор Тарханов говорит, что надо делать опыты не над людьми, а над животными, но гомеопаты отнюдь не против таких опытов, и во всех странах есть гомеопатические лечебницы для животных. Вот почему я не могу согласиться с профессором Тархановым. Приняв его заявление, нужно быть справедливым и применить его точно также и к аллопатическим средствам, нужно пойти дальше и отринуть всякую возможность лечиться по какой-нибудь системе. Если мы достигнем того, что по одному слову «будь здоров» больной выздоровеет, тогда, конечно, не будут нужны ни гомеопаты, ни аллопаты. Но пока этого нет, мы имеем право лечиться по той или другой системе, которую считаем наилучшей. Наконец, профессор Тарханов указывал на то, что он привык в своей практике видеть, что лекарственнное вещество, в большем или меньшем количестве, всегда производит одинаковое действие на собак и других животных, с которыми ему приходилось делать опыты. Я думаю, профессор оговорился, или я неверно понял его: ему, конечно, хорошо известны опыты передовых физиологов, доказавших, что некоторые лекарственные вещества в малых дозах производят действие, как раз обратные тем, какие они вызывают в больших дозах.

В заключение позволю себе обратиться к М. Ю. Гольдштейну. Я особенно не согласен с Михаилом Юльевичем в тех словах, с которыми он обратился к студентам-медикам. Он сказал, что выступает здесь против гомеопатии главным образом ввиду того, что в этой аудитории находится много студентов-медиков, и что он хотел бы предостеречь их от этого учения. Во-первых, я думаю, что молодые люди не нуждаются в нашей опеке, а во-вторых, они без нас услышат от своих профессоров, что гомеопатия ничто, как наглый обман, так что в этом отношении едва ли есть необходимость в большом давлении на них. Если бы я мог рассчитывать, что мой голос имеет какое-либо значение для молодых людей, посвятивших себя врачебной деятельности, то я сказал бы иное, я сказал бы: ищите истину. Я сказал бы им: поработайте как можно больше над собой, чтобы стать выше всякого предубеждения, выше всякого предрассудка, чтобы быть готовыми совершенно добросовестно приняться за изучение любой системы. Если ваши опыты и наблюдения приведут вас к тому, что гомеопатические лекарства не могут действовать, и что основной гомеопатический закон ложен, то ваш священный долг опубликовать ваши опыты и наблюдения, и повсюду громить гомеопатию. Но если произведённые вами добросовестно опыты и наблюдения приведут вас к противоположному заключению; если вы увидите, что действительно гомеопатическая система есть истинная система лечения, что закон подобия действительно существует и что система лечения на основании этого закона представляет значительные преимущества перед другой системой, то я скажу: имейте мужество выдержать насмешки ваших товарищей и выступите борцами за истину.