Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии Страница 36

Но в то же время концепция долга как завоевания, как я упоминал выше, может привести и к обратному результату. На протяжении истории властители занимали неоднозначную позицию, позволяя логике долга совершенно выходить из-под контроля. Это случалось не потому, что они враждебно относились к рынкам. Напротив, они обычно поощряли их по той простой причине, что правительства считали неудобным взыскивать всё, что им было нужно (шелка, колёса для карет, языки фламинго, лазуриты), напрямую со своего населения; было гораздо проще развивать рынки и покупать всё там. Первые рынки часто следовали за армиями или королевской свитой или образовывались возле дворцов или на периферии военных постов. Это в действительности помогает понять довольно загадочное поведение королевских дворов: в конце концов, если короли обычно контролировали добычу золота и серебра, какой был смысл в том, чтобы отлить на куске металла своё лицо, навязать его гражданскому населению, а затем требовать вернуть его обратно в виде налогов? Это имело смысл, если взимание налогов было способом заставить кого-либо приобретать монеты, чтобы стимулировать развитие рынков, так как удобно, когда рынки повсюду. Однако для целей работы основной вопрос: как оправдывались налоги? Почему гражданин должен был их платить, какой долг позволяла списать выплата налогов? Здесь мы снова возвращаемся к праву завоевания. (На самом деле в древнем мире свободные горожане — неважно, в Месопотамии, в Греции или Риме — часто не должны были платить прямые налоги именно по этой самой причине, но, очевидно, я здесь сильно упрощаю ситуацию.) Если короли заявляли, что они обладают властью над жизнью и смертью своих подчинённых по праву завоевания, их отношения друг к другу, их долги друг другу становились неважны. Существовали лишь их отношения с королём. Это, в свою очередь, объясняет, почему короли и императоры всегда пытались ограничивать власть хозяев над рабами и кредиторов над должниками. По крайней мере они всегда настаивали, если, конечно, обладали властью, что те пленники, которым уже была дарована жизнь, не могут быть убиты своими хозяевами. На самом деле только правители обладали властью над жизнью и смертью. Первостепенное значение имел долг перед государством; и он был по-настоящему неограниченным, и требования по этому долгу могли быть абсолютными, всеобъемлющими. Я уделяю этому столько внимания, потому что эта логика по-прежнему существует. Когда мы говорим об «обществе» (французском обществе, ямайском обществе) мы в действительности говорим о людях, организованных в единое национальное государство. В любом случае это негласная модель. «Общества» — это государства, логика государств состоит в завоевании, логика завоевания в итоге идентична логике рабства. Правда, в руках государственных апологетов она превращается в понятие более благожелательного «социального долга». Тут существует небольшая история вроде мифа. Мы все рождаемся с бесконечным долгом перед обществом, которое вырастило, воспитало, накормило и одело нас, перед давно умершими, которые изобрели наш язык и традиции, перед всеми, благодаря кому мы существуем. В древние времена мы думали, что за это мы в долгу перед богами (и долг этот оплачивался жертвой, или жертва была просто выплатой процентов — в конечном счёте, этот долг оплачивался смертью). Позднее долг переняло государство, которое само по себе является божественным институтом, жертву заменили налоги, а долг за жизнь теперь можно выплатить военной службой. Деньги — это просто конкретная форма этого социального долга, способ управления им. Кейнсианцы любят так рассуждать. Как и различные течения социалистов, социал-демократов, даже криптофашистов, таких как Огюст Конт (насколько я знаю, он первый ввёл понятие «социальный долг»). Но эта логика также воздействует на наш здравый смысл: к примеру, рассмотрим такие фразы, как «выплачивать долг обществу», или «я чувствовал, что в долгу перед своей страной», или «я хотел дать что-то взамен». В таких случаях взаимные права и обязанности, взаимные обязательства — тип отношений, которые могут наладить между собой только истинно свободные люди, — всегда стремятся быть отнесёнными к концепции «общества», где мы все равны лишь как абсолютные должники перед (теперь невидимой) фигурой короля, который замещает нашу мать, а в более широком смысле, всё человечество.

Поэтому я склонён предположить, что в то время, как требования безличного рынка и требования «общества» часто идут рука об руку — и определённо склонны переходить из одной категории в другую, — они, в конечном счёте, основаны на подобной логике насилия. И это не просто вопрос исторического происхождения, от которого можно отмахнуться как от неуместного: ни государства, ни рынки не могут существовать без постоянной угрозы применения силы. Появляется вопрос, какова же альтернатива?

К истории виртуальных денег

Здесь я могу вернуться к первоначальной мысли: деньги изначально не появились в холодной, металлической, безличной форме. Первоначально они возникли в форме меры, абстракции, а также как отношения (долга и обязательства) между людьми. Важно отметить, что исторически именно товарные деньги имели самое прямое отношение к насилию. Как отметил один историк: «Металл — это аксессуар войны, а не мирной торговли».75

Причина проста. Товарные деньги, особенно в виде золота и серебра, отличаются от кредитных денег больше всего одной существенной чертой: их можно украсть. Так как слиток золота и серебра — это объект без родословной, на протяжении большей части истории металл выполнял такую же роль, что и кейс современного наркоторговца, набитый банкнотами, как объект без истории, который будет принят в обмен на другие ценные предметы где угодно и без вопросов. В результате можно рассматривать последние 5000 лет человеческой истории как историю смены циклов. Оказывается, что кредитные системы развивались и господствовали в периоды относительного социального мира через сети доверия, неважно, создавались ли они государством или, в большинстве периодов, транснациональными институтами, в то время как драгметаллы заменяли их в периоды, характеризовавшиеся широким распространением грабежа. Хищнические системы кредитования, конечно, существовали во все периоды, но они, казалось, оказывали наиболее разрушительное влияние тогда, когда деньги было проще всего обратить в наличные. Так что в качестве отправной точки для попытки разгадать мощные колебания, которые определяют настоящий исторический момент, позвольте предложить классификацию евразийской истории в соответствии с чередованием периодов виртуальных и металлических денег.

1. Эпоха первых аграрных империй (3500–800 гг. до н. э.). Господствующая денежная форма — виртуальные кредитные деньги

Наиболее достоверная информация о происхождении денег относится к древней Месопотамии, но кажется, нет особой причины полагать, что обстановка в Египте эпохи фараонов, в Китае времён бронзового века или Индской цивилизации радикально отличалась. В экономике Месопотамии главенствовали крупные общественные институты (Храмы и Дворцы), где бюрократичные управленцы эффективно создавали расчётные денежные единицы, устанавливая фиксированный эквивалент между серебром и основной культурой, ячменём. Задолженность высчитывалась в серебре, но оно редко использовалось в финансовых операциях. Вместо него для платежей использовался ячмень или любые предметы, которые оказывались под рукой и подходили для этих целей. Крупные долги записывались на клинописных табличках, которые сохранялись как гарантии у обоих участников сделки.

Конечно, существовали и рынки. Цены на определённые товары, которые не производились в Храмах или Дворцах и, таким образом, не попадали под действие шкалы директивных цен, стремились к колебаниям в зависимости от капризов спроса и предложения. Но наиболее реальные акты ежедневной продажи и покупки, особенно те, которые происходили не между абсолютно незнакомыми людьми, совершались в кредит. Трактирщицы, или местные хозяйки постоялых дворов, к примеру, подавали пиво и часто сдавали комнаты; по каждому клиенту вели счёт; обычно итоговая сумма оплачивалась во время сборки урожая. Рыночные поставщики, видимо, действовали так, как они обычно ведут себя на мелких рынках в Африке или Центральной Азии в наши дни, то есть ведут список благонадёжных клиентов, которым можно открыть кредит.

Обычай кредитовать под проценты также берёт своё начало в Шумере — к примеру, в Египте этого так и не узнали. Процентные ставки, зафиксированные на уровне 20%, оставались стабильными в течение 2000 лет. (Это не было признаком правительственного контроля рынка: на этой стадии именно такие институты делали возможным само существование рынка.) Это, однако, привело к неким серьёзным социальным проблемам. В неурожайные годы крестьяне становились безнадёжными должниками богачей, и им приходилось оставлять свои фермы и, в конце концов, членов семьи в долговой кабале. Постепенно оказалось, что это условие привело к социальному кризису — не столько ведущему к народному восстанию, сколько к тому, что обычные люди покидали город, расселялись в сельской местности и становились полукочевыми «бандитами» и налётчиками. Вскоре появилась традиция: каждый новый правитель стирал кредитную историю, отменял все долги и объявлял полную амнистию или «свободу», так что все закабалённые рабочие могли вернуться к своим семьям. (Здесь важно отметить, что первое упоминание понятия «свобода», известное в человеческом языке, шумерское слово amarga, буквально означает «возвращение к матери».) Библейские пророки установили похожий обычай — отпущение грехов, когда по прошествии семи лет аннулировались все долги. Это прямой прототип новозаветного понятия «искупления». Как указывал экономист Майкл Хадсон, одной из бед мировой истории стало то, что институт кредитования под процент распространился из Месопотамии, по большей части, без своих первоначальных сдерживающих и уравновешивающих сил.