Александр Баунов - Миф тесен Страница 36

Кажется, даже у нас наверху есть разум просвещенный, представители которого понимают, что система, которая живет сама по себе, а не чьими-то молитвами, в конечном счете, устойчивей. Но рядом с ними есть и носители мифологического сознания, для которых стабильность — это чтобы дух был на своем священном месте, доволен жертвой и каждением и не покинул наш ручей, который без него иссякнет, воссмердит, и вся рыба в нем вымрет, и мы не сможем пить из него. А ради этого можно принести на алтарь и молодое вино, и начатки плодов земных, и непорочного агнца, и ненависть одних ста тысяч к другим ста тысячам.

ПОЧЕМУ РОССИИ МОЖНО МЕНЬШЕ ДРУГИХ

Американская разведка объявила, что среди прочего пользовалась данными соцсетей, и у нас все смеялись: что за разведка такая, изучает статусы из контакта. Правильно смеялись, если под данными соцсетей подразумевать невыносимый гвалт: «Это укры тупые сбили, они вечно самолеты сбивают», «Это сбили рашисты, твари, убийцы». Тут и правда разведке анализировать нечего, есть что — другим специалистам. Другое дело — личные признания участников событий: любой самый беспристрастный, самый британский суд изучит странички и статусы подозреваемых и предложит, основанные на них выводы присяжным.

Завороженные с детства рассказами о том, что из космоса видно марку твоих сигарет и прочий пепел империй, мы требуем непременно космических доказательств: чтоб был снимок со спутника, а на нем ракета, а на ней надпись — vox rei: «Я ракета русских фашистов, лечу убивать невинных людей», или: «Я ракета неблагодарных хохлов, лечу по указке из Вашингтона совершать грязную провокацию». Но таких снимков нет и не предвидится. Миф о том, что какие-то спутники или хоть все спутники мира в совокупности видят всю Землю в каждый момент времени с каждой сигаретой в зубах и звездным небом над головой, как раз развеян первым малазийским «Боингом»: исчез незнамо где, как не бывало. А даже когда какие-то снимки появляются, как то и дело появлялись с обстрелом украинского приграничья с российской территории, мы разочарованы: какие-то серые крапины, ничего не разобрать.

В уравнении о том, кто сбил «Боинг», остается довольно много неизвестных. В уравнении всегда есть иксы и известные числа. Наверное, даже есть шанс, что это все-таки, ну мало ли, ну все ведь в жизни бывает, украинская ракета. Но среди известных в этом уравнении есть часть, которая указывает на нас, вернее на наших протеже, воюющих на востоке Украины. Иксы — общие, а известные — наши, переменные — общие, а постоянные — на нас. Но проблема вины тут в принципе решается иначе.

Нам кажется, что этой ничтожной неизвестности достаточно, чтобы снять с себя груз, а то и вовсе его переложить на других. Мы цепляемся за это: ну смотрите, ну нет же последнего, самого ясного доказательства. И выдаем свое непонимание того, как устроен мир. Неясность в этом случае не освобождает нас от ответственности. Важно не то, что ­у кого-то нет последнего аргумента, а то, на кого возложена вина. Мы в этих событиях в таком положении, что это нам нужно доказывать алиби и приносить последний и самый окончательный аргумент. То, что у них нет такого доказательства, означает, что имеются технические трудности. То, что у нас нет такого доказательства, означает, что виноваты мы, как все и думали.

Все разговоры о том, что всё как нельзя кстати и если бы не, то нужно было придумать, — от плохого понимания устройства времени. Любое событие, случившись, произойдя, попав в поток времени, немедленно обрастает связями с другими событиями, захватывает их валентности, схватывается с ними в единое целое, не разнять, так что кажется — ну не могло оно произойти вот так, случайно: так все ладно подходит. Однако без него ладно подходят другие события, которые тоже, сцепившись одно с другим, казались бы неслучайными.

Не очень хочется

Можно сколько угодно спрашивать: «Почему одним убивать можно, а другим нельзя?» Можно возражать так: «Почему вы против отделения чего-то там от Украины? Где вы были, когда Украина отделялась от России?» Можно парировать: «Это Запад провоцирует гражданские войны, поддерживая революции там, где ничего не понимает». Можно ставить каверзные вопросы: «Почему пророссийский сепаратизм в Донбассе плохой, а, случись какой проевропейский сепаратизм в самой России, какая-нибудь новгородская ганзейская республика против авторитарной Москвы за европейские ценности, он тут же станет очень симпатичным сепаратизмом?»

Даже чеченский, который был и не проевропейский вовсе, и тот был симпатичный. Зато сами чеченцы, как только стали воевать не против, а за Россию, из хорошего свободолюбивого народа сделались плохим. Нам кажется, что эти каверзные вопросы кого-то там ставят в, прижимают к. Но из нашего положения не выйти при помощи диспута, даже если вы полемизируете безупречно.

Даже немцы собирали комиссии по военным, совершенным против них, преступлениям. В комиссиях были представители уважаемых нейтральных стран. И находили, и фиксировали доказательства, составляли протоколы, приходили к выводам. Но всемирная оптика не менялась: преступления против немцев были, а представить себя жертвой не удавалось.

Почему эта оптика так настроена в случае России? Почему Россия наперед виновата? Почему ситуация, когда Россия спорит с соседом, исправляет границу, поддерживает своих вооруженных друзей за рубежом, кажется такой неприемлемой в остальном мире?

Потому что подтвердились худшие опасения на наш счет, заложенные в западную картину мира, а вместе с ней — в коллективную мировую. Получила доказательства самая тревожная ее часть. Все, кто звал к бдительности, предупреждал, что вся эта новая некоммунистическая, буржуазная, невраждебная Россия, Россия — как мы, Россия — одна из нас, — это не всерьез, это временно, это не может быть так, а всерьез — это ГКЧП, коммунисты, КГБ, империализм под красным флагом, — оказались правы, а остальные напуганы их неожиданной правотой.

Ночные страхи

Кто жил в СССР, помнит что-то похожее в советском взгляде на Западную Германию — ФРГ. Вот она сейчас миролюбивая, добрая, чистенькая, цветочки на окнах, а в душе у каждого СС и крематорий, а на самом деле — это страна спрятавшихся до времени фашистов, затаившихся реваншистов, неонаци. Этот взгляд на ФРГ дожил до очень поздних времен: он, например, в смысловом ядре прекрасного сериала про Штирлица.

В самые новейшие времена этот взгляд на ФРГ как страну затаившихся фашистов расширился, перенесся на другие части Европы. Фашисты, готовящиеся к реваншу, теперь и прибалты, и финны, и украинцы, и венгры с румынами, и чехи с австрийцами, и скандинавы, и вообще весь стоящий за ними Запад. Германия тут даже не на первых ролях. И вот у наших людей с тревожным послевоенным сознанием эта картина мира окрепла: смотрите, фашисты воспитали смену, вышли откуда прятались и захватили Украину.

Но точно то же произошло и на Западе. Там тоже был свой сходный тревожный образ мира. Он состоял в том, что Россия, которая была последние 25 лет, — ненастоящая, та Россия, которая свободно слушает, смотрит и читает, ест и пьет то же, что и мы, которая ничего нам не навязывает, не противостоит, не пытается расшириться, научить других верить в своего Ленина или в еще какое свое православие, забрать себе другие народы да с ними и отгородиться, признает карту мира, — всё это какая-то пауза, неверный временный сбой. Что все это ненадежно, долго не протянется, всегда так быть не может, слишком хорошо, чтоб быть правдой, надо готовиться к худшему. Набухнет, прорвется и смоет настоящее, подлинное, которого мы боялись, о котором мы предупреждали. Сомнут и выкинут карту. Объявят, что не признают границ, что они понарошку, границы эти — не там проходят, и страны понарошку, ненастоящие, недогосударства, не пойми откуда взялись, из нашего ребра, из Зевсова бедра, из плевка древних гигантов.

Заведут моторы танков, закрутят пропеллеры бомбардировщиков, придумают какую-то мысль, которую надо разрешить, идею, ради которой мир должен жить в казармах, получать паек по карточкам, а кто не хочет — того в GULAG. Возьмут портреты суровых старцев, нарисуют звезду и крестное знаменье, поднимут красный флаг, запоют хором свои протяжные грустные маршевые непонятные песни. И к нам.

У нас над этим смеялись, на самом Западе разумные современные люди тоже не верили, — и вдруг все оказалось правдой. Все так и случилось. Сделали то самое, чего боялись поколения западных людей. Выбросили карту, смяли границу, завели моторы, развернули флаги, придумали идею, как всем правильно жить, запели песни, сбили самолет. Поехали.

Объяснение, которое нам самим кажется убедительным: мы чувствуем несправедливость, в головах на нашей карте мира видим Крым или еще что-то там русским, — только еще больше пугает. Душа — потемки. Все-то остальные видят другую карту, к ней уже привыкли, мало ли что у кого еще в голове, страшно.